Фрау Томас Манн: Роман-биография
В составленной из разных интервью автобиографии под названием «Мои ненаписанные мемуары» тоже значится имя Катя Манн. Из этих мемуаров явствует, что рождение четвертого (и совершенно неожиданно пятого) ребенка застало Хедвиг Прингсхайм врасплох: «В доме находилась только жена крестьянина, а телефона ведь тогда еще не было. После того как на свет появился первый малыш, мальчик, крестьянка вдруг воскликнула: „О Господи! Еще один!“ И это была я».
Наконец-то после четырех мальчишек девочка. Однако, судя по всему, в свое первое десятилетие маленькая Кати не делала различий между собой и братьями и искренне считала собственный пол какой-то ошибкой природы. «Кати говорит […], что когда они появились на свет, произошла ошибка, там решили, что она девочка, хотя на самом деле — мальчик», — гласит запись матери от ноября 1888 года, а годом раньше, в канун Рождества, раздосадованная Хедвиг Прингсхайм неожиданно замечает, что «глупышка, отрицающая все девчачье, выменяла у Петера свой роскошный кукольный сервиз на пистолет». И все это несмотря на то, что незадолго до рождественских торжеств Хедвиг Прингсхайм приложила максимум усилий, чтобы объяснить детям, как «глупо» заниматься только игрой в солдатики, — все безуспешно, беспомощно заявляет она: «Ничего не помогает, из всех дорогостоящих подарков они предпочли три листа с солдатиками, каждый по семьдесят пять пфеннигов; солдатиков они старательно вырезали и только с ними и играли».
К сожалению, «Детская книжечка» Хедвиг Прингсхайм служит единственным источником, который позволяет нам по неискаженным высказываниям детей получить представление не только об их развитии — она живописует окружающий их мир. Кроме того, этот дневник — одно из более ранних уцелевших свидетельств о незаурядных писательских способностях Хедвиг, которая переняла этот дар от своих родителей; впоследствии он нашел достойную наследницу в лице ее дочери Кати. Можно вполне верить наблюдениям, содержащимся в этой «Книжечке»; свидетельство о развитии полугодовалых близнецов подкупает своей лаконичностью и точностью: «Кэте пухленькая и спокойная, Клаус выглядит более интеллектуальным и физически крепким». Спустя четыре месяца это впечатление ставится под сомнение: «Кэте более развита, нежели Клаус, […] Клаус приветливее». А еще спустя полгода оба малыша уже не претендуют на особое положение среди остальных детей. Больше всего внимания мать уделяет теперь — судя по частоте и скрупулезности записей — своему старшенькому, Эрику, по сравнению с которым, как пишет фрау Хедвиг, остальные дети «значительно меркнут», «хотя Кэте и Хайнц удивительно развиты для своего возраста. […] Кэте за всеми псе повторяет и пытается высказать собственные мысли. К тому же это самое веселое, непоседливое и очень симпатичное созданье. У нее восемь зубов, у Клауса шесть, а в остальном Клаус все же очень отстает, у него еще слишком мало слов для выражения своих эмоций».
Требования к умственному развитию детей и, прежде всего, умению озвучить свои ощущения, были очень высоки. «Достойным записи» — если воспользоваться выражением Томаса Манна — был, в первую очередь, наблюдаемый прогресс в духовном развитии ребенка, о чем мать писала тоже с необычайным остроумием и тонким юмором («Клаус выглядит так, будто сошел с картинок Буша») [16]. Она обладала способностью удивительно точно подобрать меткие слова для характеристики детей («Кати на удивление мастерица франтить, она очень аккуратна, опрятна и кокетлива: воистину маленькая женщина»), и без доли щепетильности мать поверяет бумаге такие слова своей четырнадцатилетней Кати, адресованные отцу: «Фэй, спереди ты выглядишь точно так, как орангутан сзади, такой же волосатый».
Несмотря на необычайно своеобразную, изобилующую ошибками орфографию, — Хедвиг Прингсхайм до преклонного возраста не позволяла никому править себя — ее «Детская книжечка» дает наглядное представление о буржуазной среде конца девятнадцатого века и царящих в ней культурных традициях, в атмосфере которых развивалась молодая поросль этой удивительно талантливой семьи. «В детской, — свидетельствует запись от марта 1882 года, когда близнецы еще не появились на свет, Эрику, самому старшему, три года, Петеру — два, а Хайнц делает первые робкие шаги, — висит фотография, где запечатлены все знаменитые музыканты. Эрик […] знает названия всех произведений Вагнера и перечисляет их, ни одного не упустив».
Декабрь 1885 года: близнецам уже по два полных года, дети все вместе играют в свою «любимую игру», «хоровые песни из „Багдадского цирюльника“». Предпочтение отдается номеру, гениальному во всех отношениях, — «Одноглазый Бакбаб». Неделю спустя — очередная запись: Эрик, который всего несколько дней тому назад впервые был на уроке учителя Бенгельмана, прочитал историю, прежде рассказанную ему родителями в связи с постановкой вагнеровского «Кольца». «Зигфрид рассекает кольчугу на Брунхильде, отчего та теряет божественную силу и превращается в обыкновенную женщину. Реакция Эрика: знаешь, мамочка, это глупо с их стороны. […] Им надо было прикрепить к дереву возле Брунхильды табличку с надписью: „Просьба ничего мечом не рассекать“».
Судя по всему, Альфред и Хедвиг Прингсхайм считали само собой разумеющимся посильное участие детей в том, что было важной составной частью их собственной жизни. Однако они никогда не умилялись обширными познаниями детей, даже когда речь заходила о вещах не совсем обыденных. Например, в записи от 8 июля 1888 года значится следующее: «В ателье у Каульбаха, который рисует их в костюмах Пьеро, дети вели себя совершенно бесцеремонно. Кати сказала: „Наверное, он напялит на нас костюмы, потому что ты хочешь, чтобы нас в них сфотографировали; вот и ему придется тебя послушаться и рисовать нас в костюмах“».
Сознавала ли фрау Прингсхайм, в какой мере эти не комментируемые ею высказывания характеризовали стиль жизни их семьи и поведение детей?
В том же году, когда Каульбах (имеется в виду Фридрих Август, племянник Вильгельма Каульбаха, которого к тому времени уже не было в живых) рисовал ставшую впоследствии знаменитой картину с пятью юными отпрысками семейства Прингсхайм в костюмах Пьеро, мать сделала в дневнике запись о том, что дочь, которой не исполнилось еще и пяти лет, вытащила из-под стола обрывок шпагата и объяснила свои действия следующим образом: «Хотела посмотреть, убирает ли Эмили под столами; я заметила там этот кусочек уже давно, но он все лежит; наверное, она всегда неважно убирает». Удивленно, но в то же время с удовлетворением мать замечает: «Испытанный трюк умудренной опытом хозяйки». Где Катя подсмотрела это?
Однако интереснее, чем описание повседневных эпизодов, читать записи, свидетельствующие о том, в каком объеме дети постигают преимущество своих собственных привилегий и делают из этого соответственные выводы: «Надо […] благодарить крестьянина, если он здоровается с вами, — поучает братьев семилетняя Катя, — потому что у нас должны быть более утонченные манеры, чем у него, — ведь его даже не воспитывали в детстве, так как его отец должен был с самого раннего утра быть в поле, а мы-то ведь воспитанные».
Они действительно были «воспитанны», но не вышколены и не напичканы знаниями из учебников. Из предлагаемых предметов им разрешалось выбирать то, что было больше по душе. Еще до их поступления в школу мать стала заниматься с ними французским, поэтому, очевидно, было вполне в духе династии, когда старший сын, наблюдая за траурной процессией во время похорон короля Людвига, выразил сомнение относительно преемника короля, споря с находившейся в доме бонной: «Madame, nous avons de nouveau un fou» [17], — произнес он по-французски. И, естественно, никого не удивляло, что младшие дети подражали старшему брату; пятилетняя Катя во время отдыха на курорте Кройт, добросовестно переведя на немецкий «garçon» [18], всех кельнеров именовала исключительно «лакеями».