Фрау Томас Манн: Роман-биография

И опять смущенное: «Чего только не бывает». Лишь бы никаких высоких слов в свой адрес, таков был ее девиз. В ответ на просьбу в 1930 году одного издателя сообщить о себе некие сведения для публикации, куда должны были войти портреты замечательных женщин разных профессий, она написала: «Я лицо сугубо приватное, нигде, ни в одной области не сделала ничего выдающегося; поэтому считаю — наверное, как и вся общественность — что публикация сведений о моей персоне наряду с другими, как вы планируете, неприлична».
Фрау Томас Манн знала свои возможности, и о каком-то особом положении для нее не могло быть и речи. Но если речь шла о нем, тут она бдительно следила за тем, чтобы никто не усомнился в его значении: лучше уж прервать отпуск на Хиддензее, чем видеть, как Герхарт Гауптман умаляет авторитет Волшебника!
Ее жизнь, что доказывают подобные случаи, уже давно не являлась «приватной»; ее определяли муж и семья. Она всегда стояла на страже интересов своих близких, старалась обеспечить их благополучие и благоденствие. Непростая задача; Волшебник легко раздражался, случались даже крупные скандалы — в большинстве случаев из-за пустяков: «Не встретились в городе (впрочем, очевидно, по его вине), хотя оба ждали друг друга не менее получаса. Я по-настоящему сердилась, а он по возвращении домой так буйствовал […] в присутствии испуганных детей, что, к сожалению, я, видимо, никогда больше не смогу заговорить с ним. Очень грустно!»
Но потом они мирились. «Естественно, я опять разговариваю с Волшебником, хотя он очень обидел меня, и, наверное, я никогда не прощу ему этого». Конечно, Катя простила его. А что оставалось ей делать, если она хотела быть верной своему главному предназначению — создавать оптимальные условия для работы столь впечатлительного поэта и обидчивого современника, от продуктивности творчества которого зависело благосостояние всей семьи? Отсюда ее озабоченность, когда работа над обещающим прибыль сочинением неожиданно стопорилась из-за каких-то незначительных дел, «однодневок»: откликов на злобу дня, к тому же плохо оплачиваемых, неизбежных политических обязательствах или журналистских статей. Отсюда и ее скрупулезная заблаговременная подготовка к путешествию, если Волшебник в очередной раз давал уговорить себя на какую-нибудь совершенно никчемную поездку. Так, в мае 1932 года, предваряя его пребывание в Нюрнберге, она сообщала хозяйке нюрнбергского книжного магазина и горячей почитательнице Томаса Манна Иде Херц [81]: «Он может есть исключительно отварное мясо, лучше всего, конечно, был бы куриный суп с рисом, перед этим слизистый отвар (приготовленный на воде, не на бульоне) и легкий десерт (лимонная запеканка, суфле или легкий пудинг), в качестве напитка предпочтительнее бокал „фахингера“».
Счастье, когда не было поездок в Берлин с докладами и на заседания Академии наук, даже если для Маннов бронировался отель «Адлон» (счета за номер-люкс, предназначенный для «нобелевцев», Катя всегда подписывала с чувством неловкости), — они и без этого довольно часто бывали там. В деньгах недостатка не было. По свидетельству Хедвиг Прингсхайм, Манны уже в 1924 году «были самыми состоятельными из всей родни». Поэтому неудивительно, что вместе с другом дома Эрнстом Бернтрамом супруги отправляются прогуляться то в Тиммендорф и Любек («Публика довольно взыскательная, так что пришлось взять с собой порядочный гардероб. Надеюсь, в Любеке он мне понадобится. Я представляла себе этот город по-настоящему красивым и удивительно маленьким».), то в Испанию, по следам Филиппа Второго, а то и в Аросу — отдохнуть. «Можно было бы поехать в Давос […], однако тогда пришлось бы сдаться тамошним докторам».
Но самым прекрасным оказался рыбацкий поселок в Ниде на Куржской косе! Ушли в прошлое дни, когда Манны предпочитали Балтийскому Северное море. «Здесь […] великолепнее, чем в Кампене. Балтийское море […] может потягаться с любым Северным, дюны здесь несравненно красивее, гафы — приятнее и чище, чем ватты, лес и пустошь представляют собой нечто особенное, быть может, мы даже купим здесь землю и закажем домик, потому что для отдыха нет лучшего места, чем здесь». Нобелевская премия позволила осуществить задуманное, и уже в июле 1930 года состоялся торжественный въезд в новую усадьбу: «Наш приезд в Ниду после оказанных нам еще на пароходе, а позже на литовском паспортном контроле божественных почестей получился ужасно смешным; деревня будто вымерла, ни души, а пристань черным-черна от народа; повсюду слышится щелканье фотоаппаратов, пришли рыбаки и отдыхающие, чтобы насладиться блистательным зрелищем нашего въезда в новые владения».
 
Еще одно напоминание о Тёльце, еще одно напоминание о тихом счастье и сельской идиллии! Собрались в дорогу и «старики», чтобы посмотреть, как устроились на новом месте их дети и внуки — волнующая сцена! «Было что-то сказочное в том, как оба, старичок и старушка, сошли наконец с парохода после долгого-пре-долгого путешествия. Мы встречаем их на сходнях всемером. Волшебник стоял у столба и махал платком, а радом с ним примостился фотограф, это было прекрасное arrivée [82]».
Настоящая идиллия, которой, однако, суждено вскоре закончиться. «Если нынче победит треклятое волеизъявление народа — а это, к сожалению, похоже на истину, — тогда уж вообще удержу не будет, мы получим настоящее правое правительство». В этом случае, по мнению Кати, высказанному в августе 1931 года, невозможно предугадать внешнеполитические и экономические последствия, и она считает, что «коли министерство внутренних дел возглавит Фрик [83]», Волшебник ни при каких обстоятельствах не останется в стране.
Ввиду такой перспективы даже Нида потеряла бы свою прелесть. Это будет не «самое подходящее место» для семьи, «потому что там уже не найти ни одного разумного человека, с кем можно было бы поговорить». Тем не менее, так далеко заходить, как шурин Вико, видимо, все-таки не стоит. Этот осел вполне серьезно предложил приобрести в Швейцарии, в качестве прибежища, маленький «крестьянский хуторок», где он будет управляющим. Неужели он в самом деле считает, что швейцарцы нуждаются в тех несчастных франках, на которые семья может прожить ближайшие годы, с учетом будущих гонораров Волшебника? «Мы им неинтересны». Это действительно «чистый идиотизм», даже если и приобрести просто на всякий случай «какой-нибудь домик под Цюрихом или что-то в этом роде»; при данных обстоятельствах такое предложение, конечно, можно и обсудить, «но мы не будем ничего покупать».
Нет, Катя Манн не строила никаких иллюзий насчет осуществимости своих подспудных и, как казалось, преждевременных мыслей. Идею эмигрировать из Германии по политическим мотивам Томас Манн сразу бы отверг, отнеся ее к области фантастики. Разве совсем еще недавно, в своей речи в Стокгольме, к которой с большим уважением отнеслись и правые, он не сложил к стопам «отечества и народа» — пусть и не в материальном выражении — присужденную ему Нобелевскую премию? И потом: что будет со «стариками»? («Мне все кажется, что мы не сможем долго оставаться в Мюнхене; если бы только это не было так тяжело для наших стариков», — писала Катя еще в 1927 году.) Она никогда ни за что не оставит родителей, если только ее не принудят к этому.
Но пока до этого еще не доходило, несмотря на все оскорбления и хулиганские выходки национал-социалистов, направленные прежде всего против Эрики, которая открыто и мужественно встала на защиту левых республиканцев.
Фрау Томас Манн не могла позволить себе действовать в том же духе, она предоставила это Волшебнику. И тем не менее, когда в 1931 году ее соседка по Герцог-парку, убежденная пацифистка Констанция Хальгартен, которую из-за ее феминистских убеждений окружающие дружески называли не иначе как «горячей головушкой» и «фантазеркой», призвала всех к созданию «Немецкой секции при Всемирном союзе матерей и воспитательниц», поскольку непомерно возросла угроза нацизма, Катино имя значилось среди подписавшихся одним из первых. Она находилась в хорошей компании: доктор юридических наук Анита Аугсбург, министериальрат доктор Гертруда Боймер, депутат рейхстага Вики Баум, Эльза Бернштайн, Эми Бекман, Аннете Кольб, профессор Кете Кольвиц, Габриэла Ройтер, профессор университета доктор Симсен, доктор Хелене Штёкер, принцесса Юлиана из Штольберг-Вернигероде, Кете Штреземан… Список женщин, имевших имя и влияние в обществе, был длинным. Лишь две подписи выходили за его рамки: это «фрау Герхарт Гауптман» и «фрау Томас Манн».