Фрау Томас Манн: Роман-биография

Объявился некий молодой человек, намеревавшийся пополнить ряды знаменитостей города; это был писатель, сочинитель нескольких новелл, изданных Самуэлем Фишером, и автор получившего высокую оценку романа «Будденброки», тираж которого, не в последнюю очередь благодаря опубликованным в периодической печати хвалебным отзывам друзей писателя, пусть даже и по его настоятельной просьбе, возрастал с каждой неделей.
Томас Манн — таково имя подающего большие надежды поэта — был мастером изощренных акций, касающихся не только способов продвижения собственных сочинений, но и стратегии в решении «самого большого, жизненно важного дела», к чему он приступил не мешкая, едва Катя Прингсхайм попала в поле его зрения, и он добивался результата с завидным упорством и настойчивостью. (Неужели он тогда даже не догадывался, что очень давно знал эту девушку? Она взирала на него с одной из многочисленных копий картин Каульбаха, которые были прикреплены кнопками к стене над его конторкой в Любеке. Картина называлась «Пьеро»),
Прощай, Швабия! Конец распутной жизни! Таково было решение стратега, который, вопреки стараниям, никогда не ощущал себя в Богемии по-настоящему своим. Он отказывается от славы «хорошего мальчика», каким его представил художник Пауль Эренберг [35]. Приобщаясь к обществу знатных горожан, он должен следовать его непреложным правилам: брак, порядок, надежность, достоинство. Как скрупулезно и с большим количеством цитат описано в биографических сочинениях о Томасе Манне, составленных Петером Мендельсоном, Клаусом Харпрехтом и Херманом Курцке, в период между 1903 и 1905 годом произошла грандиозная перемена в его поведении: он вновь увлекся ролью принца, как некогда в далеком детстве, когда замкнутый, необщительный мальчик уносился мечтами в сказочную, необыкновенную жизнь. Спутники-мужчины его былой лихой жизни должны были уступить место принцессе. Настал конец изматывающим отношениям с Паулем Эренбергом, исполненным «непередаваемо чистого счастья», равно как и сентиментальной фанатичной преданности плохим стихам. Происходит «смена вех», и к новой жизни он движется все стремительнее, без оглядки, «прямо-таки безрассудно», как позднее охарактеризовала этот период Катя.
Катя Прингсхайм попалась в сети образумившегося гения, который, как он сам выразился в письме брату Генриху, проявил совершенно «невероятную активность». Созерцая ее издали, он тщательно готовил интригу — нечаянную встречу в салоне Бернштайнов [36], где, в отличие от вечеров в доме Прингсхаймов, литература почиталась наравне с музыкой.
Эльза Бернштайн была известной писательницей и свои драмы издавала у Фишера под псевдонимом Эрнст Росмер, подчеркивая тем самым свое восхищение Ибсеном: в двадцатые годы ее драмы ставились на многих театральных сценах страны. По ее пьесе «Королевские дети» Энгельберт Хумпердинк [37] сочинил одноименную оперу. Муж Эльзы, Макс Бернштайн, был, пожалуй, самой заметной фигурой на мюнхенской культурной сцене: незаменимый защитник на крупных скандальных процессах (Ойленбург против Максимилиана Хардена, афера Ленбаха), сочинитель водевилей, художественный критик, преимущественно театральный; его рецензии, в особенности на ибсеновскую «Нору», превозносят тип женщины, какой мог бы доставить радость Хедвиг Дом: «Если снизить те высокие критерии, которые Ибсен предъявлял к этой женщине [Норе], то извратится истинный смысл его произведения».
Значение бернштайновского салона оставалось неизменным для культурной жизни Мюнхена — это подтверждают и «Дневники за 1918–1921 годы» Томаса Манна — вплоть до начала двадцатых годов (Бернштайн умер в 1925 году). Сколько же знаменитых гостей побывало там! Какие événements [38] и увлекательные разговоры! «Чай, веселье, музыка, танцы». Сюда приходят Вальтеры, Пфитцнеры, Гульбранссоны, вдовы знаменитых мужей дискутируют «о международном положении и большевизме», Макс Вебер, имеющий репутацию отменно искусного и бойкого оратора, опровергает тезисы Шпенглера, а дочь Бернштайнов Ева празднует свадьбу с Клаусом, третьим сыном Герхарта Гауптмана.
 
Да, Мюнхен блистал при республиканском режиме точно так же, как и при короле… во всяком случае, в больших салонах. В одном из таких салонов в 1928 году — уже после смерти хозяина салона Бернштайна — в присутствии блестящего общества дебютировал юный поэт Эрнст Пенцольдт [39]: «Томас Манн с супругой, старики Прингсхаймы, профессор Онкен […], Понтен, Клабунд и многие, многие другие один за другим поднимались по ступенькам круглой парадной лестницы, типичной для виллы, построенной в максимилианской манере, которая находилась на Бриннерштрассе». Так описывает один из приемов Пенцольдт в посвященной фрау Эльзе Бернштайн «Развлекательной беседе». Наверху, сидя за маленьким столиком «под громадными раскидистыми ветвями ракитника», служитель божественной гармонии читал вслух «светским королям».
Однако вернемся назад, к 1904 году. Итак, первая встреча Кати Прингсхайм и Томаса Манна состоялась не на Арчисштрассе, а в доме Бернштайнов. Молодой писатель правильно рассчитал стратегию своего сватовства: он был приглашен двумя знатоками и ценителями литературы. Благодаря покровительству Макса и Эльзы Бернштайн, он рассчитывал в скором времени предстать в доме профессора математики Королевского университета в выгодном для себя свете.
Тем не менее, такого уж большого различия между вечерами у Бернштайнов и Прингсхаймов не было. В обоих салонах царила очаровательная атмосфера истинно еврейской буржуазной культуры, и каждый из них в совершенстве владел искусством подчеркнуть свою значимость, так что автор «Будденброков» тотчас и без особого труда, как вскоре выяснилось, почувствовал себя там как дома. «Меня признало светское общество, собирающееся у Бернштайнов и у Прингсхаймов, — писал он в феврале 1904 года своему брату Генриху. — Дом Прингсхаймов произвел на меня потрясающее впечатление, кладезь истинной культуры. Отец — профессор университета при золотой табакерке, мать — красавица, достойная кисти Ленбаха. […] Я побывал в итальянском зале в стиле Ренессанса с гобеленами, картинами Ленбаха, с дверными проемами, облицованными giallo antico [40] и принял приглашение на большой домашний бал. […] В танцевальном зале непередаваемо роскошный фриз Ханса Тома. За столом я сидел рядом с Эрнст Росмер, женой советника юстиции Бернштайна. Впервые, уже после восемнадцати переизданий [ „Будденброков“], я был в столь большом светском обществе и изо всех сил старался достойно представить себя. […] Кажется, неплохо держался. В принципе, я по-царски награжден талантом производить хорошее впечатление, если только у меня более или менее приличное самочувствие».
Ежели речь заходила о «жизненно важных обстоятельствах», Томас Манн не ведал устали. Он тотчас вникал в суть проблемы. В конце концов в доме Прингсхаймов у него объявилось двое сторонников: литературно одаренная мать и Катин брат Клаус; отец же поначалу даже разбушевался. Да о чем ему вообще говорить с этим типично любекским чопорным поэтом, который имеет весьма приближенное представление об изобразительном искусстве, а уж в математике и вовсе ничего не смыслит? Хвала Господу, что хоть в одном они «сошлись: отец и (потенциальный) зять были страстными почитателями Рихарда Вагнера». Поэтому у Томаса Манна появилась надежда склонить наконец на свою сторону и Альфреда Прингсхайма.
Так оно и вышло, отец Кати даже изъявил готовность обставить квартиру молодоженов и обещал повысить доходы зятя за счет ежемесячного жалованья, а также гарантировал в качестве приданого дочери такую сумму, по сравнению с которой деньги, данные в доме Будденброков Грюнлиху и Перманедеру, казались более чем скромными. «В настоящее время дело обстоит настолько хорошо […], что лучше представить себе, наверное, трудно», — сообщает он, полный надежд, брату Генриху в марте 1904 года.