Злые люди

– Сколько годов твоей Таисье?
– Тринадцатый пошел. Так вот. Варвара ее отговаривала: страшное село, не водись ты с ними… Но кубыть ничего плохого не происходило, и махнула она рукой: гуляй с кем хочешь. Ну, и… Две недели назад как раз был Ильин день, наш сосновский храмовый праздник. И Анютка, Тайкина подружка, у нас заночевала. Праздник же – пироги, хороводы… На другую ночь Тайка осталась у Анютки. Легли они на печи, уснули… А посреди ночи просыпается моя Таисья от какой-то возни. Всмотрелась эдак-то в темноте – а они мужика душат!
  
– Кто? Ярмонкины?
– Да. Их там три брата: один не годится, другой хоть брось, третий маленько похуже обоих… Старший-то уж больно здоров, настоящий богатырь, но и остальные ничего себе. И ихний отец, Сысой Егорыч; он всеми такими делами и заправляет. Тот у двери стоял, караулил…
– Задушили?
– Как есть. С четверыми-то кто совладает?
– Если только Лыков, – сказал как бы в сторону Благово, и Всеволожский понимающе кивнул. – Дальше что было?
– Ну… Тайка моя молчит ни жива ни мертва, крик кулаком зажимает. И, видать, шевельнулась там на печке… Младший сын, Анисим, самый поганый из них, и говорит: «Дуроплясы! Забыли, что у нас чужой человек в доме? Девка, что Нюрка привела. Надо и ее сей же час удавить, чтобы свидетелев не было». Тайка моя совсем от страху обмерла. Все, думает, вот и смерть пришла… Однако лежит, не двигается, будто спит. И отец Анисиму отвечает: «Погоди давить-то; люди видели, что она к нам пошла. Проверь вначале – може, дрыхнет; детский сон крепок». Ну, Анисим влез на приступок и долго-долго смотрел и слушал, а внучка сопела, будто спала. И они поверили и не убили ее… А утром чуть свет, когда Ярмонкины задремали, Тайка тихохонько встала – и бежать! А от Вершинина до Сосновки три версты. Вот бежит девка, нету еще никого, она и думает: а ну как хватятся? Догонят да задавят. Дайкось я спрячусь!
– Молодец!
– Еще не молодец – она себе жизню этим спасла! Только в стог забралась, смотрит – братья скачут за ней на лошадях! Двое. Ищут, а найти не могут. Аккурат мимо нее проехали, ругаются. Анисим второму-то говорит: «Жалко, тятя не дал ее ночью кончить, теперь она нас выдаст». Да… Просидела Тайка так часа два, люди вышли в поле работать, она и вылезла. Прибежала домой чуть живая со страху. Рассказала все бабушке с матерью, те в ужасти впали. Что делать? Мужика в доме нет – он в Москве, на заработках. Пошли к батюшке. Отец Матфей выслушал и говорит: «По совести, надо бы властям сообчить, а по уму – не надо. Власти приедут и уедут, а вам тут жить. Вершинино-те под боком. В любую ночь явятся, двери подопрут да и спалят!» Изба у наших опять же в Завернихе – это конец, что к мельнице идет, там народу мало… Ну и побоялись, конешно. Варвара сказала своим: мы ничего не видали, не слыхали, держим рот на замке. Дружба с Нюркой, понятное дело, прекратилась; никто ни к кому не ходит, тишина…
Вот. Прошла неделя. А в субботу приехал к ним старший Ярмонкин. Зашел в горницу, шапки не снял, на образа не перекрестился. Состроил звероподобную харю и говорит Варваре:
– Где твоя внучка, Тайкой кличут?
– На Панинской стороне гуляет.
– Зови ее сюда!
– Это зачем?
– Разговор имею.
Вот. А Варвара моя шибко умная. Она тому Ярмонкину и говорит:
– Ты нас, Сысой Егорыч, не трогай. Мы люди тихие, осторожные, никогда ничего не болтаем излишнего. Нету у нас такой привычки. Я за этим слежу строго. Оставь ты нас, а мы и что знали, все забыли.
Покойно так говорит, без невров. И Ярмонкин ушел. Сказал: «Ладно, но штоб могила», и все вроде бы как обошлось. Еще неделя минула, бабы мои уж и забывать стали. А позавчера подалась моя Варвара по воду, а мимо идет сосед пьяный, Васька Кауркин, лодырь и озорник. Из кабака-те идет. У нас в Сосновке только питейная лавка, а в Вершинине кабак… И говорит он сестре:
– А Тайку твою того… приговорили…
Варвара так ведра и бросила:
– Кто приговорил, за что? Бай, пьяный черт!
– А братья Ярмонкины сказывали давеча. Водку мы вместях потребляли… Они и бают. Видала она, што ли, што не положено… Вобчем, конец ей таперь; братья сказали – удавят!
Варвара, как услыхала эти Васькины слова, спохватала дочь со внучкой и к батюшке. Даже избу не заперла. Переночевали они, а утром отец Матфей сам их на подводе в Сергач увез, спасибо ему за это и Божья благодарность. Из Сергача на дилижансе они вчера ко мне приехали и все это рассказали. А теперь дайте совет, ваше высокоблагородие: как им дальше жить?
– Дедушка, назовись-ка сперва.
– Лоллий Иванов Смыслов, ваше высокоблагородие.
– Так вот, Лоллий Иванович. Вопрос твой не простой. О том, что в Вершинине неладно, я знаю давно. Больше скажу: в нашей губернии таких еще три села. Сделать с ними что-то очень трудно, потому как там все заодно. Выселять бы надо такие общества в Сибирь, поголовно, до последнего человека. Но закона на это нет… Поэтому вычистить это поганое место насовсем, чтобы вам стало спокойнее, не получится. Но наказать и дать острастку – можно. Мы туда нагрянем. Пусть пока твои женщины у тебя поживут, неделю-другую. Когда им спокойно станет вернуться, я скажу.
Истопник долго молча смотрел на Благово, потом решился:
– Ваше высокоблагородие, а может, не надо? Лучше никак, чем так. Вы нагрянете, схватите кого-нито, пошумите, постращаете, да и уедете. Никто ведь в Сосновке полицейский пост не оставит. А их там три-на-сто человек, они сами кого хошь застращают. И каково будет Варваре туда вернуться? Зарежут их всех. Выждут какое время и зарежут.
– Лоллий Иваныч, я это понимаю. Просто приехать и сказать: да я вас в порошок сотру! – это делу не поможет. Надо так сказать, чтобы до печенок проняло, чтобы не вы боялись, а они. Это трудно и может не получиться, но средства такие у нас есть. Вот, здесь его превосходительство господин вице-губернатор. Власть. Он даст мне команду; считай, уже дал (Всеволожский при этих словах энергично кивнул). И мы займемся этим змеюшником. Дело ведь не только в твоей Варваре; давно там пора подмести… Сколько можно людей убивать?
Смыслов поблагодарил и ушел. Видно было, что речь Благово его не убедила и он сам теперь не рад, что затеял этот разговор. Как только дверь за ним закрылась, Всеволожский присел на освободившийся стул.
– Так как же это, Павел Афанасьич?
– Вы насчет Вершинина?
– Да. Неужели у нас годами существуют места, где безнаказанно душат людей? И как мы, власть, это допустили?
– Эх, Андрей Никитич. Кутайсов здесь высшая власть. Вот и ответ на ваш вопрос. А места, о которых вы говорите, существуют не годами, а столетиями. И не только в России. Понимаете, есть злые люди. Дьяволово отродье, чертово семя. Иногда, необъяснимым образом, они оказываются поселенными в одном месте, как будто нечистый их там нарочно собрал. В Италии, в Римской провинции, есть деревня Артена. Убийств в ней происходит в шесть раз больше, чем в среднем по стране, а разбоев – в тридцать! Почему – никто понять не может. Просто вся деревня сплошь состоит из негодяев, и тянется это аж с четырнадцатого века. А взять Ливорно! Город как город, но – главная итальянская клоака, и опять без видимых причин. Цивилизованная Франция ничуть не лучше: по границе Арденнского леса десятки деревень, в которых проезжего незнакомца зарежут средь бела дня и никто не выдаст убийц полиции. Множество людей пропало там бесследно и пропадает до сих пор, и власти ничего не могут с этим поделать.
У нас злые люди, увы, представлены в том же изобилии. Если одна такая фамилия на деревне, то общество, как вы знаете, может от нее отказаться. Тогда их в Сибирь, на поселение, по приговору сельского схода. Но иногда такие люди объединяются, чаще всего – исторически – из-за характера их прежних помещиков. Это самое страшное… Представьте себе целое село, состоящее из такого сброда. Более ста дворов, почти семьсот человек населения, и из них половина – такие, как Ярмонкины. Вторая половина, понятно, молчит. Попробуй скажи им хоть слово поперек! И так – с прошлого столетия.