Безупречные создания

Пристав прищурился.
– Как вы это определили, голубушка, позвольте узнать? Близко подходили?
– По цвету, – тихо призналась Лиза.
Она не могла избавиться от мысли, что ничего страшнее в своей жизни не видела. И надеялась, что вовсе не увидит. На её памяти смерть была исходом дряхлых стариков и отважных солдат на войне. Она являла собой жутковато-торжественную картину проводов в мир иной, когда близкие плачут в церкви под молитвы за упокой души усопшего. В такие моменты приходило осознание потери. Принятие неизбежности происходящего. А смерть Ольги и Татьяны виделась Бельской чем-то чудовищно противоестественным. Неправильным. Вызывающим дурноту. Трагедией, которая вовсе не имела права на своё свершение. Оттого, наверное, Лиза всё ещё вспоминала вчерашнее утро, как нечто нереальное.
  
– Мне сначала почудилось, что кровь ужасно красная, а потом я поняла, что подсохшая как будто. – Девушка нервно дёрнула плечом, отгоняя возникший в памяти образ. – Я же ведь за городом в усадьбе росла. Сама коленки разбивала в кровь. Видела подсохшие ранки у дворовых ребятишек. Да и Ольга такая синяя была, словно очень долго пролежала. Но близко я не подходила. – Она помедлила, собираясь с духом, а затем спросила: – Думаете, она ночью пошла в уборную, поскользнулась, упала и голову о раковину разбила?
– Élisabeth! [6] – строго одёрнула её Анна Степановна.
– Я слышала, как другие классные дамы об этом говорили. – Лиза обернулась через плечо на свою наставницу, а потом снова обратилась к приставу: – Она ведь там долго пробыла, верно?
– Верно, барышня. – Шаврин прищурился. – Что ещё приметили?
– Ничего, полагаю, – задумчиво ответила девушка. – Я сама ужасно испугалась. Да ещё Наталья рыдала. И Анна Степановна велела мне увести Наташу обратно в дортуар, чтобы с ней припадок не случился. Я так и поступила.
Лиза снова умолкла. Заметила в листках пометку о времени смерти Ольги: между двумя и тремя часами утра. Ночью, значит. Оттого и синеть начала. Потому что больше трёх часов пролежала.
– Дальше, пожалуйста. – Пристав кивнул, побуждая девушку продолжать.
– Дальше мы с Натальей Францевной возвратились в комнату. Я усадила её на кровать. Потом дала ей воды. Попила сама. Из кувшина наливала, – на всякий случай уточнила Лиза. – А потом увидела, что Татьяна как лежала, так и лежит. Я хотела её разбудить, а она тоже бледная, не дышит, и губы синие.
Анна Степановна за её спиной перекрестилась и зашептала молитву.
– Продолжайте, Елизавета Фёдоровна. – Шаврин одарил классную даму хмурым взглядом, но от замечаний воздержался.
– Потом я сама в обморок упала, когда поняла, что Татьяна тоже мёртвая. В себя пришла в лазарете. Мне дали нюхательную соль. Там до сегодняшнего утра я и пробыла. – Лиза наконец решилась и задала приставу прямой вопрос: – Думаете, это двойное убийство?
– Елизавета! – воскликнула наставница с явным возмущением.
– Анна Степановна, что вы, в самом деле? – Иван Васильевич с неудовольствием покачал головой. – Извольте не встревать в беседу. – Он снова обратился к Лизе: – Это тайна следствия, барышня. Разглашать не положено.
Бельская выдержала его испытующий взгляд и ровным тоном произнесла:
– Две мои близкие подруги мертвы, а третья лежит в лазарете на грани помешательства. И всё это явно не походит на несчастный случай, иначе бы вы нас не посетили, Иван Васильевич. – Девушка чуть наклонила голову, изучая выражение лица пристава. – Вы про жениха Татьяны хотели спросить. Спрашивайте, будьте любезны.
Пристав, кажется, постарался спрятать улыбку за своими длиннющими усами. Будто его забавляла девица, которая сама не стеснялась задавать ему вопросы, точно это он подозреваемый. Однако глаза его выдали. Взгляд Шаврина потеплел.
– Э́скис Алексей Константинович, – он заглянул в свои заметки. – Расскажите, пожалуйста, что вы про него знаете, Елизавета Фёдоровна.
В памяти всплыл высокий, обаятельный блондин, с которым её на масленичном балу познакомила Таня.
– Потомственный дворянин, – начала перечислять Лиза. – Он врач. Врачебному делу учился за границей. В Германии, кажется. Потом возвратился в Петербург. Его отец умер минувшей осенью. Оставил ему наследство. Алексей Константинович единственный наследник, насколько мне известно. С благословения своей матушки часть оставленных ему денег потратил на то, чтобы открыть собственную практику. Взамен по уговору со своей матушкой Алексей Константинович обязался жениться на той, кого она ему выберет. На рождественских каникулах их с Татьяной просватали. И они друг другу понравились. По крайней мере, Таня о своём женихе говорила исключительно с нежностью. Вы с ним уже беседовали, Иван Васильевич? Что он сказал?
Анна Степановна удержалась от очередного возмущённого «Елизавета», но сердито забарабанила пальцами по столу так, чтобы Лиза наверняка услышала.
– Его уже вызвали на допрос. – Шаврин и глазом не моргнул и, разумеется, никаких подробностей не раскрыл. – Продолжайте, Елизавета Фёдоровна. Вы знакомы с женихом покойной Татьяны лично?
– Да, мы встречались на балах здесь, в Смольном, – подтвердила Лиза. – Таня нас друг другу представила. Алексей Константинович не пропускал ни одного бала и ни одной встречи в родительские дни. С дозволения её родителей они переписывались.
– Известно ли вам содержание этих писем? – сдержанно поинтересовался пристав.
– Нет, разумеется, – девушка почувствовала себя глубоко оскорблённой. – Я бы ни за что не посмела читать чужую переписку. Но Татьяна Александровна иногда зачитывала нам выдержки. Алексей Константинович изъяснялся весьма культурно и прилично, даже временами поэтично. Полагаю, он всеми силами старался понравиться своей невесте. Да и вообще производил впечатление достойного молодого человека.
– Кто-то мог завидовать…
– Что у Танюши был жених? – с искренним удивлением перебила пристава Лиза. – Помилуйте, Иван Васильевич. Этого Алексея мы практически не знали. Видели лишь во время балов с Татьяной. Мы здесь все, разумеется, натуры утончённые и романтичные, но не настолько, чтобы потерять голову от первого же врача. Нас не так воспитывают.
Анна Степановна коротко хмыкнула за спиной у Лизы. Кажется, на сей раз одобрительно.
– Хорошо. Благодарю вас. – Новая карандашная заметка легла на лист. – Имелись ли иные поклонники у ваших подруг или лично у вас, Елизавета Фёдоровна? – Шаврин жестом пресёк очередной всплеск возмущения со стороны классной дамы и терпеливо пояснил: – Понимаю, что вопрос крайне деликатного характера, но от ответа может зависеть ход нашего расследования.
Лиза невольно прищурилась, рассматривая усатого дознавателя перед собой. Ну и работа у него. Но всё лучше допрашивать чистеньких девиц в светском учебном заведении об их адюльтерах, дабы отыскать виновника страшного преступления, нежели ловить убийц где-нибудь в глубинке. Впрочем, Шаврин на полевого служащего не похож нисколько, как показалось Лизе. Типичный кабинетный работник, погрязший в бумажной волоките. Одет с иголочки. Выглажен. Причёсан аккуратно. Разве что на пальцах следы от чернил. Но это опять же из-за бумажной работы. Сколько ему? Лет сорок, вероятно. Ничего, кроме своей службы, не знает.
Наверняка дознаватель глядел на неё и видел избалованную юную дворянку с каштановыми волосами и изумлёнными синими глазами. Тепличный цветок, падающий в обморок при виде крови, от которого никакого толку или помощи в расследовании и быть не может. Разве что об ухажёрах расспросить.
Лиза даже не могла решить, которое из этих предположений задевало её более всего.
– Иван Васильевич, – девушка голосом выделила обращение, – моя покойная подруга Ольга Николаевна Сумарокова была графиней. Племянницей самой княгини Зинаиды Николаевны Юсуповой. Как и полагается, моя умная и добрая Ольга ожидала подходящей партии для себя, – Лиза говорила сухо и терпеливо. – Теперь Танюша. Княжна Татьяна Александровна Разумовская, дочь уважаемого полковника, которая души не чаяла в своём благородном женихе и мечтала о браке с ним. Она гордилась тем, что её избранник не проматывает капитал покойного батюшки, а серьёзно занимается медициной и жертвует на благотворительность. А наша бедная и чуткая Наталья Францевна фон Берингер, баронесса и дочь флота капитана генерал-майорского чина, хоть и отличается лёгким и весёлым нравом в кругу подруг, никогда на мужчину глаз поднять не посмела бы без позволения. Вы ведь видели её в лазарете? Неужели не поняли, насколько Натали пуглива? Что же до меня самой, – девушка перевела дух от долгой тирады, – я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что недозволительно, а что допустимо в приличном обществе. Нас всех с малых лет растят высоконравственными дамами. А теперь подумайте сами, мог ли кто-то из нас иметь порочащие связи? Да ещё настолько, чтобы подвергнуть риску собственную жизнь.