Привет, Афиноген
Убегла опять на всю ночь. Меня что, Гена, беспокоит. Ладно, допустим, я, со мной можно как хочешь срамониться, я прощу. Так ведь она Виталика бросает.
Ничего ей не важно. Во, баба!
Вагран Осипович тоже выслушал эту историю, хотя делал вид, что читает газету. Он дал Григорию Воско- бойнику дельный совет.
— Надо тебе, Григорий, дурака не валять, а написать ей письмо по месту работы. Где она у тебя служит? Кажется, на радио? Уверяю тебя, общественность всегда будет на стороне рабочего человека. Не для того государство тратит деньги на образование, чтобы они использовали знания во вред пролетариату… Буду откровенен, нагляделся я на этих молодых специалистов с дипломами. Я работаю в кадрах стройуправления, много их, голубчиков, у меня побывало. Каких только слов не наслушался от них. Я им и бюрократ, и зажимщик передового опыта, и рутинер. Они много слов знают, только не знают, когда можно эти слова употреблять, а когда лучше бы воздержаться… Ты сначала трудом докажи, кто ты такой, уж потом выставляй претензии…
День тянулся медленно, томительно, дробился в час по песчинке. Солнце постепенно нагрело палату, в настежь распахнутое окно вливался плотный, горячий, остро пахнущий зной улицы. Афиноген попробовал читать, газетные строчки не вызывали обычного любопытства, черные буквы заголовков никли от зноя. Виски распирала гудящая резина. Огнем горел и поджаривался правый бок. Афиноген терпел, пытался думать о работе, о предложении Кремнева. Он помнил, что обещал еще вчера дать ответ. «Надо бы сходить позвонить, — думал он. — Может, никто не знает, что я здесь». Порой ему казалось, что он проваливается, протекает сквозь матрас. Что–то говорил ему Григорий, потом они спорили о чем–то с Кисуновым, забежала незнакомая медсестра и обратилась к нему с каким–то вопросом, он ответил, но что — не помнил. На обед Люда принесла тарелку манной каши. Он с трудом проглатывал серо–белую мучнистую жижу, не ощущая ее вкуса.
— Перевязывать вас сегодня не буду, — сообщила ему Люда, улыбаясь нежными губками, вздымая нарисованные бровки.
— Жаль. Надо бы посмотреть.
— Не волнуйтесь, больной. Врач лучше понимает.
— Меня зовут Афиноген, можно попросту — товарищ Данилов.
— Я знаю, как вас зовут, больной. Я посмотрела вашу карту, теперь много чего про вас знаю.
— Там написано, что я временно холостой?
— Мне это неинтересно.
Кисунов прислушивался с неудовольствием, наконец вмешался, не утерпел.
— А вы имеете ли право читать медицинскую карту больных?
— Имею, Вагран Осипович. Мы туда сами переписываем результаты обследования.
— И мою читали?
— Вашу не читала.
Наступил час послеобеденного отдыха. Григорий предложил воспользоваться затишьем и перекинуться по маленькой в картишки. Кисунов, как ни удивительно, его поддержал:
— До пяти к нам все равно ни один леший не заглянет.
В его безжалостных прокурорских очах мелькнула неожиданная греховная лукавинка, стало понятно, что не до конца он потерянный для общества гражданин. Бывает, держится человек как скала, все в нем установлено прочно, все подогнано самым лучшим образом: и одежда и принципы, но веет от него холодом, боязно рядом стоять; и вдруг проявит тот же человек слабинку, откроется незащищенной щекой, и станет оттого мил и симпатичен. Так вот и Кисунова Ваграна Осиповича в мгновение ока преобразила эта мелькнувшая лукавинка.
— Во что же играть, — Афиноген улыбнулся, — когда я не шевелюсь почти? Да и денежки у меня в штанах, а где штаны — бог весть.
— Хватило бы силенок карту удержать, — оживился Григорий. — Шайбочек я тебе одолжу. Может, в очешко пока и метнем?
— Самая уголовная игра.
Кисунов смутился:
— Не скажите, молодой человек. Уголовная любая игра, если в нее уголовники играют. Мы, слава богу, люди здесь порядочные. Так — время если убить. Играем без обману. Конечно, я бы предпочел пулечку, но, увы!
Григорий заманчиво загремел мелочью, которой у него оказалось припасено в медяках и серебре не меньше двух полных горстей. Кисунов тоже ловко вывернул из пижамы затейливый кожаный кошелек. Начали играть. Через полчаса у Афиногена на одеяле накопилось рублей восемь — две рублевых бумажки, трояк и куча монет. Он банковал. Вагран Осипович охал, подолгу тянул карту, профессионально, небрежно бросал: «Себе», бил обязательно на целый банк. Григорий осторожничал, карту не тянул, зато долго рассчитывал свои очки. У него часто выпадал перебор. Афиногон смеялся:
— Раздену я вас догола, мужики.
Крупный банк сбил наконец Вагран Осипович и обрадовался, как дитя. Приговаривая: «Пересчитывать нельзя во время игры», — он сгреб мелочь и рубли в карман пижамы. По лицу его блуждала уже откровенно шалая улыбка.
— Все, — вдруг объявил Григорий, печально разводя красные руки, — шайбочки на нуле.
— Так возьми, — кивнул Афиноген на одеяло.
Вагран Осипович суетливо поддержал:
— Бери, Гриша. Не из–за денег играем, ради времяпровождения. Чего такого.
Афиногену не хотелось разбивать компанию, но и продолжать невинную забаву было тяжело. Карты он различал смутно, каждое движение добавляло болезненного жара в правый бок. Подремать бы, уснуть, во сне накопить новых сил. «Еще немного потерплю, — думал он, — ничего, потерплю. Успею выспаться».
На его счастье, в палату заглянула Люда. Мужчины не успели прибрать карты, главное — деньги валялись на одеяле предательской грудой.
— Ага! — Люда сделала такую мину, как будто застукала убийц во время надругательства над жертвой. — Вот вы чем тут занимаетесь, голубчики!
Афиноген на всякий случай прикрыл медяки и рубли ладонью. Гриша Воскобойник представил себе, как его мгновенно и с позором выписывают из больницы, и затуманился. На товарища Кисунова, сурового человека — «ревизора», привыкшего вскрывать и искоренять чужие оплошности и недостатки, поимка с поличным произвела гнетущее впечатление. Он сделал было по- попытку изобразить непричастность к происходящему, однако вышла неловкость: гримаса наивного удивления и возмущения никак не вязалась с зажатым у него между пальцев бубновым тузом.
Хохотушка Люда не упустила случая взять реванш за многие прошлые обиды. Она вошла в палату, дверь же оставила чуть приоткрытой.
— От кого, от кого, — начала она тоном милицейского протокола, — а от вас, Вагран Осипович, меньше всего ожидала. С виду такой приличный больной, хорошо знает наши порядки — и вот на тебе. Организовали безобразие в палате, принудили послеоперационного тяжелого больного. Придется докладывать заведующему.
— Да я разве… — блаженно залепетал Кисунов. — Что, в самом деле. Ради времяпровождения перекинулись в дурака… Только и всего.
Люда наслаждалась.
— В дурака?.. А вы товарищи, вот вы, Воскобойник, или вы, Данилов, — культурные люди. Что же вы, не могли остановить соседа, объяснить ему.
Афиноген, падкий на розыгрыши, не мог более оставаться в стороне:
— Мы с Гришей останавливали, да где там. Никак нельзя остановить. Если человек втянулся в карты — это хуже пьянства.
— Что, что? — Вагран Осипович зарыл наконец бубнового туза под подушку. — Кто заставлял? Ради времяпровождения… Гриша, разве я заставлял? Подтверди.
Люда прыснула и закрыла лицо руками.
— Не сообчай, Людочка, — воспрянул духом Воско- бойник. — Мы тебе шоколадных конфет купим с Ваграном. Правда, Кисунов?
— Две коробки! — бабахнул Вагран Осипович, готовый на крайность. — Или три.
— Ну–ка, давайте карты!
Григорий с умоляющей, никак не идущей здоровенному мужику улыбкой протянул ей колоду.
Тряхнув на прощание белокурыми кудряшками одному Афиногену, девушка умчалась.
— Вот тебе и вляпались, — огорченно заметил Григорий.
Вагран Осипович продолжительно глядел в окно, что–то прикидывая про себя.
— Вы, молодой человек, — обратился он к Афиногену, — оказывается, парень непромах. Честное слово, поразительно. Еще бы, я понимаю, на самом деле я принуждал. Как вы, однако, ловко меня подкузьмили. На ходу, видать, подметки режете.