Привет, Афиноген
— Петр Иннокентьевич, была бы поддержка, как говорится. Буду с вами откровенен. Поэму написать не трудно. Гораздо труднее пробить брешь в чугунном заборе, огораживающем… — Марк вторично не сумел окончить фразу, смутился и махнул четвертый стаканчик.
— Вы–то почему не пьете, уважаемый Петр Иннокентьевич?
— Утро. Хотя, если желаете, за компанию разве…
Они чокнулись, Верховодов уже составил мнение о госте, не сказать, чтобы очень благоприятное. Юношу сжигала какая–то непонятная Верховодову страсть, проступившая алыми пятнами на его чистой коже. Правильные и дельные, хотя и напыщенные рассуждения его, Верховодов чувствовал, вступали в вопиющее противоречие с этой внутренней страстью. И пил он слишком торопливо и жадно. «Нет, — решил про себя Верховодов, — от этого мальчика надо держаться подальше. Этот поэт, пожалуй, так охранит природу, что одни колья останутся. А впрочем…»
Большой глоток наливки привел его в доброе расположение духа.
— Давайте так договоримся, — пошел он на компромисс. — Вы пришлете мне поэму, я прочитаю, — тогда продолжим разговор.
Марк Волобдевский встрепенулся, мысли его слегка мешались и сталкивались одна с другой подобно деревянным брусочкам в детской игре «Построй домик».
— Моя поэма — это набат, который пробудит от спячки Федулинск, — сказал он без ложной скромности. — Обещаю, что вы будете первый ее читатель… Вы мне нравитесь, Петр Иннокентьевич! У вас, я вижу, есть истинное чутье и вкус к поэтическому слову. Как надоели эти чинуши, эти подлые редакционные крысы, которые познают жизнь, глядя на нее из окон своих прокуренных кабинетов.
— Вы не любите газетчиков?
— Я их презираю и ненавижу!
Последнее откровение приятно задело чувствительную струнку в душе Верховодова. Он разлил остатки наливки.
— Выпьем за то, — чирикнул Марк Волобдевский, — что мы с вами вдвоем пройдем крестовым походом… Очистим от скверны наши леса и поля, очистительным вихрем наши слова пронесутся над головами… — в третий раз не подобрав соответствующего образа, поэт сник и с сожалением поглядел на пустой графинчик. В прихожей, прощаясь, Марк Волобдевский в приливе чувств попытался расцеловать упирающегося старика.
— Спасибо, спасибо! — бормотал гость. — Ждите меня через два дня.
К сожалению, Марк Волобдевский не написал поэмы об охране природы, он забыл о ней. На другой же день он увлекся командированной из Риги миловидной бухгалтершей и уехал на все лето отдыхать в Прибалтику.
5
В жизни человека бывают периоды, когда он испытывает приступы вроде бы беспричинной ностальгии, хандры — тут трудно подобрать точное слово. Ученые люди объясняют это переменой биологических ритмов и даже берутся любому желающему заранее расписать график его настроений. Наверное, они правы, какобыч* но. Астрологи обнаруживают прямую связь психического состояния человека с расположением звезд.
Обидно сознавать, что все наши состояния, чувства и, в конечном свете, движения разума зависят, оказывается, попросту от того, какую стадию в организме проходит процесс обновления клеток и насколько он удачен. Однако, если продолжать эту мысль далее, можно прийти и к некоторым оптимистическим прогнозам. Наверняка в ближайшем будущем человек научится управлять собой и настраивать себя, как радиоприемник, с помощью кнопок, вмонтированных, скажем, в портативный переносный саквояж. Нажал одну кнопку — состояние светлой необременительной грусти, нажал другую — изнываешь от счастья, ткнул пальцем в третью — погружаешься в философские размышления о смысле жизни. Хотя какой там может быть смысл, если ответы на все вопросы изготовляются на электронном конвейере предприятия номер такой–то…
Так меланхолически размышлял молодой Михаил Кремнев, поджидая у кинотеатра любезную его сердцу Светку Дорошевич, обещавшую пойти с ним на трехчасовой сеанс, если ей удастся удрать из ателье. Нет–нет и взглядывал Миша искоса в. маленькое зеркальце, спрятанное в ладони, — как там прыщ на подбородке, не сгинул ли, не стерся ли? Нет, по–прежнему на месте и распространяет вокруг себя розово–бледный ореол. Случись рядом волшебник и пообещай Мише Кремневу выполнить одно его желание — недолго думал бы студент. Чистую кожу, ясные глаза и пяток сантиметров роста — все, что попросил бы он у волшебника или у дьявола, а взамен половины жизни не пожалел бы. Потому что второй месяц любил Миша озорную Светку Дорошевич, любил первой ненасытной и сумасшедшей любовью, не знал покоя, не знал, как быть, падал ежеминутно в пропасть, наполненную ядовитым туманом ревности, полудогадок, полупредчувст- вий, полупризнаний, полуответов. Состояние его было устрашающе половинчатым. Слова, которые он выслушивал, доносили ему лишь половину своего смысла, мысли не додумывались до конца и изнуряли мозг неопределенностью и расплывчатостью формулировок. Вторая половина всего, что было в нем, путешествовал^ там, где предположительно находилась Светка Дорошевич. Эта губительная раздвоенность делала его по- лубеспомощным и заставляла совершать необдуманные полунелепые поступки, в которых позже он давал себе полуотчет. «Где же Светка? — думал он, с удивлением различия полусвет на фасаде кинотеатра и скользящие полутени в той стороне, откуда должна была появиться девушка, — неужели она меня надула?»
В воскресенье он опоздал на свидание и знакомый мальчишка из Светкиного дома охотно доложил ему, что его «невеста — тили–тили тесто» села в такси с двумя дядьками. Миша не поверил, сгоряча отвесил мальчишке добрую плюху, потом в порядке реабилитации одарил его гривенником на мороженое и дотемна проторчал возле дома, прячась в скверике, — ждал. Не зря ждал. Наградой за терпение было ему чудесное зрелище выпорхнувшей из такси смеющейся Светки. А в глубине машины он с полуотвращением заметил медальный профиль незнакомого мужчины и яркое лицо Светкиной подруги Натки Гаровой. Миша не окликнул Светку, тем более что та передумала идти домой, нырнула обратно в машину, и они покатили дальше — ему даже не хотелось знать куда. Около двенадцати он позвонил Дорошевич из своей квартиры.
— Смешной, — прощебетала Света сонным голосом, — смешной ненормальный Отелло. Зачем ты звонишь девушке по ночам? Это неприлично, граф! Спокойной ночи, мой милый! — и повесила трубку.
Других объяснений Миша и не требовал, не рассчитывал на подробности. Год жизни в общежитии, в Москве, год свободы, многому его научил. Он возвратился на лето в Федулинск, чувствуя себя взрослым, самостоятельным человеком. У него были шикарные планы. За лето он собирался в совершенстве овладеть английским языком, чтобы не отвлекаться на него в институте. Собирался поднакачать мускулатуру по системе «Атлас». Готовился освоить фотодело, чтобы потом подрабатывать в московских газетах и журналах и не нуждаться в родительских переводах. Планы его рухнули, сгорели синим пламенем. Он встретил Светку в магазине канцтоваров, проводил до дома, С того дня «он знал одной лишь думы власть». На собственном опыте он убедился, что в области чувств мало что изменилось с прошлого века. Подробный анализ своего состояния Миша Кремнев находил в романах отечественных и зарубежных классиков. У них давно все было разложено по полочкам. По Стендалю, например, выходило, что его любовь застряла на стадии первой кристаллизации. Но это вряд ли соответствовало действительности. Когда он зачарованно следил за движениями Светкиного лица, когда слышал гортанный резкий смех, когда, покрываясь испариной, в темноте кинозала ощущал тепло и мягкую упругость ее руки, плеча, когда с тяжелым дыханием впивался глазами в кутерьму ее круглых коленок, тогда он сомневался в справедливости теории великого французского писателя: ему казалось, что его чувство началось прямо с конца, с того места, где влюбленный оказывается перед выбором: либо соединится с дорогим предметом, либо — в омут головой.
Самое ужасное — он не понимал, как относится к его любви Света Дорошевич. В конечном счете все зависело от этого. Если, позволяя ласкать и целовать себя, бегая к нему на свидания, она лишь забавляется с ним, упражняется в любовной науке, как с очередным временным ухажером — думать так у Миши были основания, — то он надеялся переломить себя, уйти, вырвать ее из сердца, излечиться способами, которые тоже во множестве предлагались в романах. Если же — великий боже! — она испытывает к нему то же, что и он к ней, тогда следовало йредпринимать какие- то быстрые и решительные шаги.