Привет, Афиноген

— Я сейчас приду.
Наташа повесила трубку и посмотрела на мать. Анна Петровна со вниманием выслушала весь разговор.
— Какой еще Эрнст Львович? — спросила она. — Дочка, ты в своем уме?
— Я в своем, а Светка не в своем. Я приму меры. Она у меня запляшет.
— Ас Геной вы сегодня разве не встречаетесь?
Наташа напружинилась, уперев руки в колени. Очень редко мать произносила это имя, очень редко и с непонятным выражением, выводившим Наташу из себя. Сейчас Анна Петровна спросила спокойно, как о человеке давно и хорошо знакомом. Это было что–то новое.
— Ты хочешь вызвать меня на откровенность, — тон у Наташи был подозрительным, — почему? Тебе же не нравится Афиноген. Он кажется тебе чудовищем, мамочка. Он и мне иногда кажется чудовищем, но без него я не могу, не могу! — Слезы подступили к Наташиным глазам, и голос осел. — Он околдовал меня, мамочка, опоил какой–то сладкой отравой. И я не хочу выздоравливать.
Анна Петровна уже заботливо обнимала, утешала дочку.
— Доченька, доченька, — шептала Анна Петровна. — Все это пройдет, вот увидишь. Это не любовь, ты же сама понимаешь. Любовь делает человека счастливым, а ты исхудала и часто плачешь. Это пройдет, увидишь.
— Я не хочу, чтобы проходило!
Наташины глаза вспыхнули неожиданным гневом.
— До чего он тебя довел, дочка, — обомлела Анна Петровна. — Да пусть он лучше околеет, такой злодей!
— Нет! — крикнула Наташа. — Не говори так.
У Светки в комнате на кушетке листал журналы мод Егорка Карнаухов. Наташа встрепала его волосы.
— Отстань! — сказал Егор. — Кто я тебе, котенок, да?
В классе Егор носил кличку «пришелец». Так его прозвали за склонность к фантастической литературе и постоянную мрачность, точно он маялся хронической зубной болью. Зубы у Егора не болели, и смеяться он умел не хуже других, но считал смех признаком легкомыслия и малой осведомленности. В младших классах девочки обожали щекотать Егора. Он долго с достоинством терпел щекотку и щипки, беззлобно отмахиваясь, но в конце концов не выдерживал и начинал хохотать. Тут уж было на что поглядеть, потому что хохотал Егор так же долго, как перед этим терпел. Никто не мог его остановить, и частенько учитель так и выпроваживал его — хохочущего, в слезах и красных пятнах — из класса. «Пришельца» повели на луну отправлять!» — всегда острил кто–нибудь вдогонку. Но то было в младших классах, давно, хотя Наташа помнила.
— Давай его пощекочем? — предложила она Светке.
— Кому–то сейчас пощекочу, — хмуро предостерег Егор, — три года будет чесаться.
Но Светка уже в нетерпении заходила со спины, а Наташа с лукавым лицом приплясывала перед ним, выделывая руками затейливые пассы.
— Да вы что? — испугался Егор, вжался в кушетку. — Кричать буду. Мама!
От позора и унижения спас Егора приход Эрнста Львовича, который явился с букетом гвоздик в одной руке и с бутылкой шампанского в другой. Закройщик был одет в строгий серый костюм, шея повязана пестрым галстуком, лысина серебрилась капельками пота. Увидев, что Света не одна, Эрнст Львович замешкался на пороге. Наташа прыснула, Егор крякнул с облегчением, потянулся и включил магнитофон. В комнате зарокотал хрип битлов.
— Проходите, гражданин, — пригласил Егор гостя, выступая в роли хозяина, — не стесняйтесь. Тут все запросто. Сейчас вас будут щекотать и тискать, Вы, наверное, к Павлу Всеволодовичу?
— Нет, — обескураженный Эрнст Львович пугливо озирался. — Я, собственно, к Светлане Павловне.
— И шампанское для нее?
— Разумеется… для всех,
— Давай стаканы, мать, — распорядился Егор, чувствуя себя теперь в полной безопасности, — тяпнем шипучки.
Света не спешила на помощь жениху, наслаждалась смущением своего прямого начальства, но наконец как бы спохватилась, цыкнула на распоясавшегося Карнаухова и усадила почетного пожилого гостя в удобное мягкое кресло.
— Знакомьтесь, Эрнст Львович. Это — Наташа, Егор — мои бывшие одноклассники.
Эрнст Львович извлек из недр пиджака огромный розовый платок и аккуратно, как полотенцем, протер лицо.
 
Наташа еле сдерживалась от смеха, уже клокочущего в груди. «Вот бы сюда Афиногена!» — подумала она, и смех сам собой истаял, сгорел.
Битый час они распивали шампанское. Девочки, две голубки, обнявшись, ворковали на Светкиной кровати, а мужчины беседовали о политике.
— Не говорите мне этого, — смягчая некоторые твердые согласные, вещал Энрст Львович, — Картер — хитрая пестия и к тому же масон. Не так все просто, юноша. Они опомнятся, но путет позтно. Помяните мое слово… Шутки с ятерным оружием не прохотят. Можно, к примеру, перешить пальто, а ятерную поеголовку в сопло не вернешь, нет. Только отин раз кто–то нажмет кнопку. И я не уверен, что это путет Картер.
Егор упивался разговором.
— Кто бы ни был, какая, в сущности, разница. Заряженное ружье должно выстрелить, и оно выстрелит. Кнопку нажмет не отдельный человек в отдельном кабинете, а политическая ситуация, которая рано или поздно станет благоприятной для ядерного удара.
— Вы пораженец, Егор Николаевич. По–вашему, нато ситеть сложа ручки и жтать неизпежного? Нет, Егор. Прогрессивная мысль не топустит войны.
Эрнст Львович победно взглянул на ученицу по портновскому ремеслу и вторично промокнул череп.
— Егорка нарочно заводит, — вступилась Светка, — он же спорщик. Вы ему не верьте, Эрнст Львович. Все путет по–вашему.
— Не вякай ты, цветок душистых прерий, — по- свойски урезонил ее Егор Карнаухов. — Помолчи, когда два джигита беседуют.
Шокированный Эрнст Львович зарделся и отхлебнул шампанского. В этой компании он не чувствовал себя уверенно и ежесекундно ожидал подвоха. Чего ему действительно хотелось, так это остаться наедине со Светкой и, возможно, предаться блаженству невинных объятий. На большее он не рассчитывал. Последняя безнадежная любовь печально кружила его суровую душу. Хохотушка Светка, ее бездонные украинские очи, добродушный и озорной нрав, изящные движенья легких рук сводили его с ума.
— Скоро родители пожалуют, — ни к кому не обращаясь, сообщила Света.
Эрнст Львович, однако, принял намек в свой адрес, рванулся куда–то, но тут же, застыдившись собственной несолидности, опустился опять в кресло.
— Искупаться бы, — скучающе помечтал Егор, недовольный, что прервали их политический диспут, в котором он скоро одолел бы несмышленого пузана.
Многие жители Федулинска, а особенно молодежь, в выходные дни выезжали отдыхать на чистое и глубокое лесное озеро, расположенное в пятнадцати километрах от города. Туда по субботам и воскресеньям ходили рейсовые заводские автобусы.
— Искупаться! — обрадовалась Света. — Поедем на Утиное? Ах, как здорово! Там сейчас народу нет никого. Вода теплая.
— На чем ты поедешь? — охладила подругу Наташа. — Опомнись!
— Эрнст Львович отвезет нас на такси. Правда, Эрнст Львович? Вам ведь хочется со мной искупаться? Мы будем играть в нырялки–догонялки. Я дам вам свою шапочку.
Юная кокетка с азартом подергивала впервые натянутую ею струну власти над мужчиной. Эрнст Львович закашлялся, беспомощно завертел головой, забасил, как испорченная пластинка:
— Конечно, почему же не искупаться. Летом только и купаться. Хорошо летом купаться…
Света, ликуя, утащила подругу в другую комнату примерять купальники. Мужчины остались одни.
— Допьем? — кивнул на шампанское Егор. Опыт» ный закройщик понял: ждать помощи он может лишь от этого белобрысого и дерзкого мальчишки.
— Видите ли, Егор Николаевич, — заговорил он, наступая на горло самолюбию, — меня в этом меро» приятии смущает отно опстоятельство. Я довольно хорошо известен в городе… Увитев меня в опществе твух прелестных тевиц, знакомые могут неверно истолковать… Хотя…
— Ханжество, — с презрением перебил Карнаухов, — позорно слушать.
— Вы так считаете?
«Все равно, — подумал Эрнст Львович с неожиданной отвагой. — Если Светлана согласится, уйду от жены. Давно пора решиться на этот шаг. Сколько можно терпеть! Да, все зависит от Светланы. Я ей нынче же объясню еще раз. И буду настаивать».