Заговор (СИ)

Так что, ни у Зубова не остановиться, ни у графа Хвостова, своего родственника, который, вероятно, потворствовал такому вот способу обворовыванию фельдмаршала. Конечно же, я предложил свой дом в полное распоряжение Суворова, или любой из домов, которые сдавались в аренду, дачу.
И был шанс, что Александр Васильевич остановится у меня, но здесь на прославленного гения войны посыпались иные предложения. Среди прочего, Суворов выбрал пожить во дворце Юсуповых. Мне так кажется, что кроме меркантильного интереса к этой богатейшей семье России, кто же в здравом уме откажется дружить с Юсуповыми, был и иной подтекст.
Все знали, что Александр Васильевич предал своего патрона, Светлейшего князя Потемкина, когда Суворов породнился с Зубовыми, врагами Григория Александровича. Ну, а женой Николая Борисовича Юсупова была никто иная, как наследница Потемкина, его племянница. Возможно то, что князь Италийский остановился у Юсуповых, было еще и этим вызвано, знаком примирения?
— А теперь, вы можете веселиться, — с ноткой озорства сказал Павел Петрович.
Что? Что происходит? Где тот государь, вечно хмурый, а, если и смеющийся, то так, что хоть санитаров вызывай?
Я не психолог, но могу предположить, что, то спасение Безбородко, свидетелем которого стал император, могло быть для Павла элементом интенсивной терапии в лечении психологического недуга. В любом случае, император выглядит бодрым, адекватным. Уже неделю я не слышал, чтобы кто-то обсуждал слова государя о смерти. А раньше, только об этом и были разговоры. Может, если я здесь, то и не произойдет государственного переворота, либо его попытки?
— Я рассержена, муж мой любимый, — отнюдь не обидчивым тоном, а, что скорее, флиртуя, сказала Екатерина Андреевна, драгоценная моя супруга.
— Душа моя, это у других пребывание при дворе — развлечение, а для меня — работа. Я бы не смог уделить тебе много своего внимания, — сказал я, и быстро поправил линию своей защиты. — Вот представь, что ты была бы здесь! Я же не смог бы оставаться собранным, подготавливать бал, только и думал бы о тебе. А то и закрылись бы в моем кабинете, да проверили стол на прочность.
Я усмехнулся и, заслонив своим телом Катю, погладил ее по заголенной до плеч ручке.
— Медикус Базилевич говорит, что нам нужно повременить со… столами, кроватями, и иными местами, — чуть смущаясь сказала Катюша.
А вот и жаль, что повременить. Организм мой требовательный, а жена все так же чудо, как хороша. Да и животик почти незаметен. Но врачу виднее. Базилевич Богом поцелован. То, что для меня понятно, но лишь, как данность, взятая из послезнания, он пропускает через себя и более моего осознает сущность принципиально новых подходов.
— Михаил Михайлович! Давненько мы с вами не беседовали, все служба. Екатерина Андреевна, мое почтение, — Державин потянулся к ушку моей супруги. — Не выдавайте меня, но я считаю именно вас истинным украшением сегодняшнего бала.
— Ох, Гаврила Романович! — Катя сделала вид, что засмущалась.
С Державиным отношения ровные, но не настолько близкие, как того пробует добиться Гаврила Романович. Я же помню мою опалу, когда Державин мог вызволить меня из Петропавловской крепости. Мог, но не сделал этого. Так что в друзьях я его не вижу. А вот в качестве союзника, вполне.
— Гаврила Романович, вы заставляете меня несколько переживать. Того и глядите, стреляться станем. Рядом с таким кавалером, как вы, каждая дама смущена от сладких речей, — польстил я.
Еще пара фраз, обернутых в упаковку лести и юмора, и Державин отправился дальше, с иными плести кружева из своих фраз и выражений, как, впрочем и мы.
— Я тебе припомню, каждую смущенную даму. Чтобы ты знал, я нахожу Державина непривлекательным, — сказала Катя, когда мы отошли чуть в сторону, лавируя между группками придворных и иных представителей высшего света.
Краем глаза я отслеживал передвижение Шереметева и, наверное, недобро так ухмылялся. Как бы хотелось этому интригану бросить вызов. Но, наверное, эпатировать публику так часто нельзя, а мелочно мстить просто не хочется. Нужно подумать, что и как сделать, но обязательно уколоть, но не подленько, например, через женщину, а лучше по карману.
  
— Даже не думай! — Катя заметила смену моего настроения и то, куда я постоянно смотрю. — Сегодня так и вовсе нельзя мстить. Говорят, что император не похож на себя, все под делу говорил, да Суворова осыпал просто почестями. Зачем такое портить?
— Господин обер-гофмаршал со своей несравненной супругой! — черт подкрался незаметно.
Я так увлекся слежкой за Шереметевым, что упустил из вида очень важную персону. Панин так же тут. И мне уже докладывали, что вице-канцлер ищет со мной встречи. Не трудно даже догадаться, о чем именно будет говорить Никита Петрович.
Вообще, несколько обидно, что меня не прощупывают на предмет втянуть в заговор. Хоть намек, полнамека. Ничего. А я бы на этом поле мог бы и поиграть.
— Господин вице-канцлер. Вы, как всегда, излучаете энергию, как кладезь электричества, — сказал я, стараясь образностью с физическими явлениями сразу же задать дурацкий, ничего не значащий тон разговора.
— Вам есть с кем сравнивать. Молю Бога о том, чтобы граф Безбородко, скорее показался в обществе. Он, действительно, так плох? Это же вы же, вместе с молитвами государя, сделали невозможное, воскресили старика? — с елейной улыбкой и обходительным тоном отвечал вице-канцлер.
Панин не поддался на мою уловку, вернул разговор в нужное ему русло, причем сделал это топорно и грубо. Но кто сказал, что грубость в русском обществе всегда проигрывает интригам и лести? Так что Никита Петрович сразу же раскрыл главную причину, почему он подошел ко мне.
Действительно, Безбородко — все еще канцлер. Но с того момента, как я смог запустить сердце Александру Андреевичу, он не показывался на людях. И меня считают что-то вроде «серого кардинала», так как откуда-то, но стало известно, что последний высочайший доклад императору о имени канцлера был подготовлен мной. Именно МНОЙ, а не вице-канцлером Паниным, который, наверняка, уверен, что его оттирают. И не скажу, что это не так.
— Вы же знаете, что его сиятельство, канцлер, много работает, путь и дома. Он угоден государю, даст Бог, господин Безбородко, так и проживет еще лет двадцать и больше, — так же, максимально культурно, а внешне, так и благожелательно, я послал нахрен Панина.
Понятно, что этот двадцати восьмилетний мужчина метит не много ни мало, но в канцлеры. Пусть я и младше этого предателя и заговорщика, и так же на вершине. Однако, для своей должности и при своих годах, Панин и так взлетел, даже слишком, учитывая свою некомпетентность и пока что не имея существенных успехов на службе. Да и многие думают, что взлет молодого Панина — это некоторая дань его дяди, тому Никите Панину, который попробовал поставить Павла императором после совершеннолетия наследника. Нынешний император тогда смалодушничал, чем предал партию вельмож, желавших умерить Екатерину Великую.
Одной из причин, почему у нас с Никитой Петровичем никогда не будет даже нейтралитета, что он считает меня большим выскочкой, при том, что я если что и делаю, то работаю на износ, без срывов и умемю подобрать команду исполнителей. Мы оба молоды, соперники в продвижение на верх социальной лестницы, так что быть врагами. А еще он предатель! А я? Я до конца еще не решил!..
Знал бы этот хлыщь, который уже на грани пересечения некоторых норм приличия, любезничает с Катей, что жизнь его в моих руках. Уже все готово и проработаны Карпом с Яношем в команде шесть операций, неизменно заканчивающихся смертью Панина. Но я не даю отмашку на осуществление акции.
Во-первых, в Петербурге не может быть слишком много покушений и убийство в высшем эшелоне власти — это такой скандал, поднятие по тревоги всех и вся. И мало ли, но зацепка приведет ко мне.
Во-вторых, накрыв Панина, я только уничтожу одного предателя-англофила, но их много, удивительно, насколько много тех, кто любит Англию, кто завязан бизнесом с этой страной.