Заговор (СИ)

Но, несмотря на скрежет английских зубов, грядет оттепель, и лет на политических реках скоро станет истончаться. Уже собрались в Петербурге многие представители итальянских, и не только их, государств и городов.
*……………*…………*
Петербург
2 ноября 1798 года
— Дрянь! Дрянь! — кричал Павел Петрович, указывая пальцем на Чарльза Уитворта. — Как посмел ты⁈
Государя несло. Он сыпал оскорблениями, которые среди строителей или моряков могли бы вызвать лишь сочувствие, так как в подобных ругательствах не раскрывалась полнота русской души. Нет при дворе таких умельцев, что составляют конструкции в третьи, бывают мастера, что кладут мат и в пятый этаж, декламируя на русском «народном».
Но слышать даже скромные ругательства от монарха? Да еще в просвещенный век? Для английского посла это было настолько унизительным, что если бы он мог объявить русскому императору войну, прямо сейчас сделал бы это, вопреки здравому смыслу.
Я присутствовал при этом разносе, как и многие другие придворные. Император вызвал в Тронный зал всех, кто только был недалеко, в Зимнем дворце, или рядом с ним. Оттого унижение английского посла было еще более сильным.
Новое проявление сумасбродства императора? Внешне похоже даже на приступ сумасшествия. Вот только был тут и еще один важный момент. Уж не знаю, осознает его Павел Петрович, и тогда он великий актер, или же это интуитивно так действует Быть может это мое желание обелить, оправдать государя. Между тем, разыгрываемый спектакль говорит четко: нельзя быть англофилом, вообще Англия становится врагом, кто ее любит, тот дрянь и скотина, и не должен попадаться на глаза императору.
Уверен, что уже сегодня риторика во дворце станет таковой, что сложно понять, кто больше любит нынешнюю Францию: русские придворные сановники, или сторонники Наполеона. Ну а просто бы прогнал Павел английского посла, так многие стали лишь ждать другого представителя Великобритании. Вот он полный поворот в политике. Получается, что не только Мальта была в иной реальности причиной торговой войны с Англией.
— У вас два дня, чтобы покинуть пределы моей империи, — утомившись от проявления собственного гнева, заканчивал разнос русский император.
Оплеванный и униженный, Уитворт чуть ли не бежал прочь из дворца.
Словно прогуливаясь, я направился на выход из тронного зала. Нет, не для того, чтобы догнать Уитворта, пусть черти жарят его с солью на сковороде, а потому, что нужно срочно передать послание. Подойдя к нужному мне лакею, моему человеку во дворце, я сказал:
— Карпу передать слово «зорро»!
И, как ни в чем ни бывало, пошел обратно в Тронный зал. Посла больше никто не увидит, ни русский император, ни английский премьер-министр. Покушения на меня не прощаются — это аксиома. Ну и для того, чтобы заработать на торговле с Англией можно и убить ее посла.
Я еще ранее передал проект повышения цен на ряд русских товаров, такой проект позволил бы России в ближайшее время сильно заработать. Ну и, конечно, он ослабляет Англию. И нет сомнений, что англичане продолжат покупать все русские морские товары. У них нет вариантов. В Европе лес, пеньку, парусину, они не закупят. Голландские мануфактуры под контролем Франции, лес никто не продаст. Та же Дания — союзник России, не пойдет против воли русского императора. А на Британских островах мало пригодного леса осталось. Так что торговать продолжат, факт, но за очень дорого и с криками бессилия.
— Как у вас это получается, Михаил Михайлович? Быть всегда в нужном месте, в нужное время, да еще и с нужными идеалами. Давно стали любителем Франции? — спрашивал, подошедший ко мне, вице-канцлер Александр Борисович Куракин.
— Будет вам, ваше сиятельство, — усмехнулся я. — Я себя почитателем Франции не считаю.
— А другие иначе думают, так что не удивлюсь, что после сегодняшнего скандала, начнут искать с вами встречи. Но позвольте, на правах вашего давнего друга, сказать, что подобное сегодня в почете, чего же не говорить об этом, вот только завтра все может быть по-другому, — говорил князь.
  
Я улыбнулся. Куракин старший опасается, что я могу занять его место, вот и проявляет некоторую нервозность, советы дает. Вот только, не понятно, что может в голову прийти императору, возьмет и назначит меня хоть бы и вице-канцлером. Переходить дорогу Куракину я не особо хочу, так как от этого вижу больше вреда. Мы с ним партнеры и по Военторгу и по лесопильным предприятиям в Белой Руси, да и в сельском хозяйстве взаимодействуем.
— Ну и как? Идете ли на прием к Николаю Борисовичу Юсупову? Об этом приеме весь свет говорит, ждут чего-то азиатского от потомка степняков, — усмехнулся Александр Борисович, резко меняя тему разговора.
Эта отповедь английского посла была для некоторых придворных крайне неуместной. Николай Борисович Юсупов давал грандиозный прием. Павел Петрович бывает раздражителен, когда даются большие балы кем-то из вельмож. Но тут-то повод такой, что и сам император не может высказаться против. Давеча Юсупов был награжден Орденом Святого Иоанна Иерусалимского второй степени. Вот и решил Николай Борисович с помпой отметить это награждение.
Пусть он и не при дворе, редко там появляется, все меценатством занимается, да культурой, но знает толк в том, как угодить императору. Иные получают Мальтийские кресты, спасибо скажут, да и все на этом. А тут Юсупов подчеркивает, что ему такая награда — самое важное в жизни событие.
Ну а для меня это первый выход в свет в новом, очень даже высоком статусе, потому и пришлось подумать, как себя подать и что сделать. Вот к примеру, одевать ли мне мундир генерал-лейтенанта, или же быть в мундире, приличествующем обер-гофмаршалу? На самом деле, вопрос не праздный, так как официально меня никто из армии так и не уволил. Мало того, в ближайшее время мне придется примерять генеральский мундир. Именно в нем я предстану на Петербургском конгрессе, который должен начаться сразу после Рождества.
Можно было и раньше начать переговоры, но Рождественский пост не позволяет. Нужно же еще есть и пить на таких вот мероприятиях. Кстати, мне и это дело придется организовывать, как-никак, а обер-гофмаршал, блюда и напитки на мне.
Между тем, основные участники конгресса в наличие. Хотя, нет… Уитворта не будет, да и австрийцы устроили некоторый демарш, их посла на переговорах мы не увидим. Якобы тот занят иными делами, но представитель Габсбургов будет — это Франц Заурау. Я понимаю, зачем так поступили австрийцы. Они рассчитывают, что наступит тот час, когда они смогут сказать, что ничегошеньки и не подписывали. Заурау, не имеет, как бы в будущем сказали, аккредитации, права подписи. Он лишь наблюдатель. Вот и можно будет назвать конгресс в Петербурге не легитимным.
  
Глава 9
 
Глава 10
Петербург 1798 года
2 ноября
— Ты великолепна, — сказал я и не соврал.
Катя выглядела сногшибательно. Белое платье, расшитое серебряной нитью с невообразимо красивым узором, который только чуть-чуть просматривается, являясь ненавязчивым. А еще на платье была окантовка из золотой нити, на нарукавниках подоле, у декольте. Колье из белых бриллиантов в золотой оправе смотрелось более чем уместно.
Этот наряд был дорогой, очень, но такой, не кричащий о роскоши, а говорящий о ней шепотом. Кто надо, кто не глупый и знает цену тканям и вышивке, тот поймет и оценит, что и богатство показано и мы с Катей не выпячиваемся, не обвешиваемся камнями и не тягаем на себе килограммы золота.
— Николай Борисович, Татьяна Васильевна… Простите меня, Катенька и ты не серчай, что увидел красоту иной дамы, — я улыбнулся своей жене. — Но Татьяна Васильевна, вы великолепно выглядите. Может только чуть, на год, не больше, старше моей супруги. Эх, а я строгих правил, иначе…
— Будет вам, — рассмеялась хозяйка дома, а еще и по совместительству, племянница почившего Светлейшего князя Потемкина. — Я, смею заметить, люблю своего мужа, но умею ценить и чужую красоты. Вы молодая пара и неизменно украшение сегодняшнего вечера. Смотрите, Михаил Михайлович, рядом с такой женой, сложно избежать дуэли.