Хрустальная сосна

— Да… Собиралась в суматохе, взять забыла. Да ладно — мне же не на арфе играть, в конце концов.
— У меня в рюкзаке есть перчатки, — сказал сидевший рядом с нею Славка. — Захватил на всякий случай. Если забуду, вечером напомни — я тебе отдам.
— Спасибо, мальчики! — улыбнулась Катя.
Вика, которая почему-то всегда садилась рядом со мной, вздохнула.
Люда не прореагировала.
* * *
Эта секретарша вообще оказалась странной девицей. С первых минут общения стало ясно, что она одновременно невероятно глупа и непомерно высока в мнении о себе. Было видно, что ее не волнует в жизни ничто, кроме своего залакированного начеса да тщательно накрашенных ногтей. Как ни странно, и прическа и ногти сохранялись у нее в неизменном состоянии. Вероятно, дело было не в перчатках и не в аккуратном купании; я не сомневался, что Люда проводит немало времени, каждый день по несколько раз обновляя свой внешний вид. Хотя я не понимал, зачем ей это надо. При всей своей терпимости, я просто на дух не выносил таких пустышек. И здесь в колхозе лишний раз не взглянул бы на эту Люду, если бы не одно обстоятельство, которое воздействовало на меня помимо воли.
В первый же вечер, когда после еды все разделись и пошли обновлять речку, оказалось, что у Люды белый купальник. Я даже решил, что она забыла в городе пляжный костюм и теперь бесстыдно ходит прямо в нижнем белье. Но присмотревшись — смущаясь двусмысленной ситуации, пытаясь отвернуться и все-таки будучи не в силах справиться с собой — я понял, что это именно купальник: цветные лямочки, тесемочки, и даже сверкающий, как натуральное золото, замочек в виде ромашки между ее худых лопаток говорили, что изделие предназначено для всеобщего обозрения. Но ткань его была не просто белой, а какой-то невероятно тонкой, просвечивающей, как папиросная бумага; я раньше такой никогда не видел. Спереди на Люду невозможно было смотреть, не краснея: обтягивающий ее материал ничего не прятал. А лишь подчеркивал круглые контуры ее сосков, и темное туманное пятно плотно скученной, наверняка очень пышной растительности в нижней части ее живота…
Это заметили сразу все. Саша-К хмыкнул, ничего не сказав. Володя пробормотал что-то осуждающее, а потом, отойдя подальше сплюнул и выматерился в полный голос. А Костя с Аркашкой буквально пожирали ее глазами.
Особенно привлекало их Людино купание. Купалась она тоже не как все: не плескалась и не ныряла, а медленно и величественно, словно королева на отдыхе, переплывала по кругу на спокойном месте, старательно держа над водой свой драгоценный начес. А неподалеку, делая вид, будто не смотрят на нее, тщательно бултыхались мужики, которые старались под любым предлогом оказаться поближе. Потому что в момент выхода из воды Люда оказывалась хуже чем голой. Мокрая ткань никуда не девалась, но, намокнув, делалась абсолютно прозрачной, открывая теперь уже абсолютно все подробности ее интимных мест. Любая другая девчонка, наверное, сразу бы переоделась во что-то более приличное.
Люда же не спеша вытиралась полотенцем и спокойно шагала с лагерь в своем непристойном купальнике. Парни, пристроившись с разговорами, шли рядом, жадно хватая глазами то, что постепенно пряталось под медленно просыхающей материей. Но так и не срывалось совсем. Сначала я думал, что эта маленькая дура ничего не соображает. Но потом стало ясным, что все прекрасно понимает и умеет этим пользоваться.
Природа обделила Люду сложением в сравнении с другими девицами; даже мясистая Тамара выглядела привлекательнее. Груди ее, хоть и совсем молодые, уже обвисли; худые ноги с острыми коленками не имели манящей женской округлости; бедра, вероятно, могли появиться лет через десять — равно как и задница — но пока тело ее, лишенное выпуклостей, было ровным, как у куклы. В обычной ситуации на нее никто бы не обратил внимания. Но прозрачный купальник делал свое дело, и Люда не оставалась обделенной. И пусть вокруг нее увивались отпетые хлюсты вроде Аркашки — она довольствовалась такими. Даже к костру, куда все приходили тепло одетыми на ночь, Люда являлась в купальнике. И садилась так, чтобы было видно ее убогое богатство.
 
Девчонка вызывала во мне отвращение, но не смотреть на нее я почему-то не мог; поэтому пересаживался так, чтобы ее вовсе не видеть. Или отворачивался в другую сторону и терпел, пока она, замерзшая и искусанная комарами, убегала одеваться. И самое главное — я не понимал, чего она хочет добиться. Просто привлечь внимание парней? Это казалось очевидным объяснением на первый взгляд.
Но в один из первых же вечеров произошел инцидент, который разрушил ясность. Был неимоверно тепло, а у меня с отвычки быстро устали пальцы, и танцы начались рано. Люда не успела натянуть трико — и пошла танцевать в купальнике. За ней наперебой ухлестывали Костя-мореход и Аркадий. Но если Костя, при всей его внешней грубости, все-таки не переходил грань деликатности, то для Аркашки предела не было ни в чем.
Пригласив Люду на медленный танец, он сначала просто обнял ее спину. Руки его постепенно опускались, пока не достигли худой Людиной задницы. Но и на этом Аркашка не остановился. Как-то весь опустившись — ноги, что ли согнув в коленях? — и сделавшись с нею одного роста, он скользнул вниз по ее прозрачным трусам и совершенно спокойно сунул ладонь ей между ног. Такого я не ожидал даже от Аркашки. Люда же ответила быстро и исчерпывающе. Остановившись и спокойно отстранившись от кавалера, она двинула его коленом в причинное место.
Удар, нанесенный резко, точно и с молниеносной быстротой, был вероятно, так силен, что Аркашка сложился пополам и уполз в своею палатку. И в этот вечер больше уже не танцевал. А в последующие даже не садился рядом с Людой.
Она же с прежней невозмутимостью каждый вечер присаживалась к костру полуголая.
Я абсолютно ничего не понимал в женской психологии.
Запуск нашего агрегата был не минутным делом, остановка требовала еще больше времени: погасив факел, ждать, пока выйдут все остатки травы, иначе в неподвижном барабане сухие стебли могли потом вспыхнуть. Поэтому агрегат и работал с утра до вечера без передышки. Уходя на обед, мы грузили бункер под завязку, оставляя одного дежурного у раздатчика. А потом передавали грохочущий аппарат приехавшей второй смене.
Только забравшись в кузов грузовика, я начинал ощущать, как устало тело, как болят руки и колется мука, насыпавшаяся везде, куда только попала.
И каким наслаждением было, вернувшись в лагерь, бежать к реке и бултыхнуться в быструю струю. Ее течение не давало плыть даже вниз: за пару минут оно уносило на километры, дальше деревни. Приходилось купаться кругами: спустившись в воду выше лагеря, выбираться у песчаного брода, идти по берегу обратно и повторять ту же процедуру. Вода была чертовски холодной — такой, что после третьего заплыва было уже тепло вылезать на воздух. Но мы купались мужественно; бегали, орали, визжали, брызгались… Народ выдерживал не больше трех-четырех заходов. Сначала сдавались девчонки, потом Аркадий, и наконец даже стойкий Володя. Мы со Славкой держались до конца. И лишь почувствовав, как изнутри поднимается холодная дрожь, мы выбирались из речки и стремглав неслись к лагерю, пытаясь согреться на бегу. Там ждала сухая одежда, махровое полотенце, чистые носки… Натертая кожа горела огнем, и тело охватывала приятная легкая истома, и верилось наконец, что еще один трудовой день закончен, а впереди — бесконечный, как сама жизнь, вечер. Наполненный розовым светом заката, запахом свежего дыма, звонкими звуками гитары и нехитрыми танцами на траве…
  
6
 
**В первый же вечер выяснилось, что кто-то из нас должен идти на ферму за молоком.
— Саша-командир велел часов в десять отправляться, — сказала за ужином Тамара. — Это недалеко отсюда. Говорит, километра два в один конец.
— Я знаю, — сказал я. — Мы прошлом году тоже за молоком на ферму ходили. Правда, не отсюда, а из деревни. Ближе получалось.