Хроники ветров. Книга 3. Книга Суда
Рубеус.Обед проходил в привычном молчании, Мика, снова чем-то недовольная, терзала кружевную салфетку, Дик поглощал пищу быстро, не особо обращая внимание на то, что именно ест, Фома же, низко склонив голову над тарелкой, пристально рассматривал содержимое. Или дело не в содержимом? Наверное, ему просто неуютно в подобной кампании, он ведь боялся да-ори. Да и вообще Фома по характеру трусоват.
Был трусоват, поправил сам себя Рубеус, потому что человек, которого задержали на выходе из Волчьего перевала, почти у самых ворот Ледяного Бастиона, имел мало общего с тем Фомой, что когда-то выехал из ворот Ватикана. Прямые жесткие волосы, обильно сдобренные ранней сединой, смуглая обветренная кожа с ранними морщинами и прозрачные блекло-серые глаза, выражение которых постоянно менялось. Заметив пристальный взгляд, Фома поднял голову, виновато улыбнулся, словно оправдываясь за что-то, и отодвинул тарелку, правда, при этом умудрился задеть изящный бокал на высокой тонкой ножке, который от неловкого движении упал на бок, покатился, оставляя на скатерти темно-красные винные пятна, и рухнул вниз. От звона Мика вздрогнула и, раздраженно швырнув салфетку на стол, вскочила:
– Нет, я просто не могу! Когда же это закончится?
– Что именно? – Похоже, следовало готовиться к очередному скандалу, при одной мысли о котором настроение резко ухудшилось.
– Сам знаешь, – Мика ушла, громко хлопнув напоследок дверью. Значит, скандал откладывается, что не может не радовать.
– Извините, – Фома, встав на корточки, собирал осколки. Все-таки придется что-то решать, Хельмсдорф – не самое подходящее место для человека. Может, в какую-нибудь из деревень? Церковь построить… хотя сначала следовало бы узнать, верит ли он еще или тоже… изменился.
Мика ждала в кабинете, в очередной раз проигнорировав запрет, а Рубеус в очередной раз дал себе слово поставить на дверь замок, доверие – доверием, но некоторые из бумаг имели высшую категорию секретности, а тут не кабинет, а проходной двор какой-то.
– И долго он еще будет действовать мне на нервы? – Мика стояла, скрестив руки на груди, высокая, уверенная в своей правоте – впрочем, как всегда – и готовая защищать свои интересы. Рубеус не ответил, по опыту зная, что в ответах она не слишком-то нуждалась.
– Какого дьявола ты его сюда притащил? Ладно, если бы только притащил, так посадил за один стол с… нами, – Мика явно собиралась сказать «со мной», но в последний момент благоразумно исправилась. Ну да, конечно, заботится обо всех остальных.
– Нет, ты подумай, мало кто из да-ори может рассчитывать на подобную привилегию обедать за одним столом с Хранителем, зато человек…
– Этот человек мне интересен, это раз. Я не вижу проблемы в том, чтобы кто-то здесь обедал, завтракал или ужинал, мне совершенно все равно в чьем обществе наедаться, поэтому если кто-то там желает удостоиться высокой чести, пожалуйста, я не против. Это два, три и четыре. А теперь пять – если ты еще когда-нибудь заглянешь сюда в мое отсутствие, пойдешь вниз. Мика, я не шучу.
Выражение ее лица стремительно менялось от негодования до полного и глубочайшего раскаяния, которое, правда, продлится не долго. Все-таки замо́к будет куда как надежнее.
– Ты просто ищешь повод, чтобы от меня избавиться, – прошептала Мика. – Тебе донесли и ты…
– О чем донесли? Если ты имеешь в виду свои похождения, то поверь, мне это совершенно не интересно, можешь спать с тем, с кем угодно, с Диком, Лютом, Чаром… да хоть со всем сразу.
Мика побледнела, наверное, он слишком жестко выразился, хотя, она сама начала этот разговор, признаться, весьма удачно, давно следовало бы во всем разобраться.
– Садись.
Она послушно упала в кресло и отчего-то шепотом поинтересовалась:
– И давно ты знаешь?
– Давно.
– Тогда почему… только сейчас?
– Почему только сейчас заговорил? Ну… как-то случая не выпадало.
– И тебе серьезно все равно? И ты ни капли не ревновал? – Вот в это она не поверила, по лицу видно, что не поверила. А ему и вправду было все равно. Ну да, с Микой ему удобно, но испытывать какие-то эмоции… ревновать… Рубеус не видел в этом смысла.
– Нет, и ты, зная обо всем, продолжал со мной спать? Какая же ты скотина… – Мика произнесла это почти с восхищением. – Ты… ты использовал меня, как вещь… игрушку… впрочем, дети свои игрушки ревнуют к другим детям, но ты не ребенок. Ты взрослый, разумный человек… зачем ссориться с нужными людьми из-за пустяка, ведь с меня же не убудет, правда?
Она встала и, одернув подол платья, поинтересовалась:
– И что теперь? Сошлешь?
– Нет. Сядь, я еще не закончил. Итак, любовники твои меня интересуют мало, во всяком случае, ровно до той поры, пока ни начинают доставлять проблем. Вот скажи, зачем тебе понадобилось стравливать Люта и Чара? Дело едва не закончилось поединком. А Дик? Ты с ним обращаешься, как с собакой, то приласкаешь, то пинка под хвост и до свиданья, он впадает в депрессию, причем происходит это с завидной регулярностью именно в те моменты, когда его знания нужны как воздух. Тебе что, скучно? Твои забавы, Мика, мешают работать.
– Работать? Так вот что тебя волнует! Работа… могла бы и раньше догадаться… ты же у нас только и думаешь, что о работе, и всех остальных считаешь такими же… психами. А я живая, между прочим, я – женщина, и хочу, чтобы на меня смотрели как на женщину, а не… на сортировщик бумаг. Чтобы меня добивались, чтобы за мной бегали, а не наоборот…
– Ничего не имею против, только давай договоримся, еще один инцидент и я откликнусь на просьбу Люта отпустить тебя. Или может прямо сейчас? Ледяной бастион, конечно, мало похож на Хельмсдорф…
– Ты не посмеешь. Я… я не хочу туда.
– Тогда прими к сведению все, здесь озвученное.
Она встала и медленно неуверенно, чуть покачиваясь на каблуках, пошла к двери. И вид Мики, побежденной, униженной не доставлял радости, скорее Рубеус ощутил зверскую усталость и острое желание самому обосноваться в Ледяном бастионе, а Хельмсдорф пусть забирают.
У самой двери Мика, обернувшись, сказала:
– А ты стал очень похож на вице-диктатора, такая же равнодушная скотина.
Она вернулась, прикосновением рук разрушив покой дневного сна.
– Прости меня, пожалуйста… я просто хотела, чтобы меня любили… хоть кто-нибудь… хоть немного… я больше никогда… клянусь… мне только ты и нужен… пожалуйста, ты хотя бы попытайся… хотя бы соври, что любишь, что я – не пустое место… я не хочу, чтобы тебе было все равно… – темные глаза блестели от слез, темные волосы привычно скользили, гладили, ласкали кожу, темные губы настороженно, опасливо касались щеки… шеи… груди…
Вот же стерва.
ВальрикТолпа ревела. Впрочем, чего еще ждать от толпы, Вальрику она казалась тупым в своей оглушающей ярости животным, которое не просто жаждет чужой крови – оно живет кровью.
О толпе думать нельзя, они – всего лишь декорация, такая же, как глухие бетонные стены амфитеатра, охрана с автоматами, белый в свете софитов песок, да и сами софиты.
Жарко здесь, рубашка под кольчугой вспотела, разогретый ворот натирает шею, в шлеме совершенно нечем дышать. К дьяволу шлем, Вальрику нужен воздух, иначе он задохнется. Впрочем, его сопернику хуже, лежит на песке, зажимая руками рваную рану в брюхе, сквозь пальцы сочится темная, почти черная кровь. Это потому что свет яркий, кровь черной кажется, а на самом деле она красная. Или розовая, когда смешавшись с водой стекает на выложенный белой плиткой пол.
После боя положен отдых и душ, если получится, Вальрик поспит, но это потом, а пока…
– Убей! Убей, убей! – Толпа захлебывается криком, а человек на песке слышит и улыбается. Он не боится умирать, иначе не пошел бы в гладиаторы, но… господи до чего же противно, вот так, ради удовлетворения чужой жажды.