Мой бывший бывший (СИ)
На этой реплике я зависаю.
Кому?
Да никому…
А что, кто-то что-то сказал? Тут есть телепаты, которые все за меня поняли?
— Виктория, соображайте скорее, — тон у Эдуарда Александровича становится суше с каждой секундой, — я и так потратил на вас слишком много времени. Больше, чем стоило — однозначно.
— Я здесь работаю второй день, — пальцы впиваются в ремешок сумки крепче, — я даже с девочками из этого кабинета толком не познакомилась.
— То есть в курсе были только сотрудницы из этого кабинета? — у Козыря вспыхивают глаза, и он разворачивается к Николаю, — И что ты мне на это скажешь, Ник?
— Я скажу то же, что и обычно, — хмуро откликается Николай, — нужно начинать с тех, кто взламывает систему видеонаблюдения и вырубает нам камеры. А здесь работают только мои проверенные.
— Третий слив за последние полгода, — Эдуард Александрович говорит резко, будто рубит своим голосом что-то очень жесткое, — и каждый раз я слышу твои истории про проверенных сотрудников. Ник, один раз ты у меня уже вылетел. Я предполагал, что это мое решение было поспешным, но сейчас все больше в этом сомневаюсь.
У Николая обостряются скулы. Он вообще становится острый и напряженный, будто клинок, приплясывающий в руках опытного фехтовальщика — он готов ринуться в бой. И сделает это вот-вот сейчас…
— Погодите, Эдуард Александрович, — хоть и говорят, что нельзя мешать начальству, особенно, когда оно отвлеклось и имеются шансы, что пар спустят не на тебе, но я все-таки открываю рот. Отважная мышка-камикадзе, которой не терпится побыть на амбразуре. — Какой слив?
Козырь в первую секунду вообще явно размышляет — стоит ли ему вообще брать в расчет мою реплику или списать её как информационный шум. А потом все-таки чуть кривит губы и разворачивается ко мне.
Такое ощущение, что ко мне повернулось «лицом» узкое, но убийственно красноречивое дуло танка.
— А вы не поняли, Виктория? — едко уточняет он. — Серьезно, два и два сложить не можете? Я получил уведомление о выполненной вами задаче. Я пришел её проверить, я вас об этом предупреждал. Но ни перевода, ни оригинальных файлов в вашем сейфе нет. Вы не убирали документы в сейф, вы забыли их на столе. А кто-то решил приделать им ноги. Это называется слив. Они у нас, знаете ли, происходят. Иногда мне кажется, что легче просто под ноль разогнать этот крысятник, да только нет никаких гарантий, что с улицы не придут новые. А тут все-таки есть… Неплохие специалисты.
— Подождите, — я умудряюсь запутаться пальцами даже в молнии собственной сумки, — никто ноги ничему не делал.
— То есть? — брови у Козыря подлетают куда-то к линии роста волос, к тем самым его темным корням, которые выдают, что блондин он липовый…
Ох, Вика, не о том ты думаешь. Думай о своих грехах в этой жизни. И кайся. Перед смертью лучше бы именно этим и заниматься, да?
— Я забирала документы с собой, — шепотом каюсь я, — заканчивала перевод во время обеденного перерыва.
Шепотом — потому что на то, чтобы сделать чистосердечное признание в полный голос, мне не хватает смелости. И хочется, на самом деле, вообще не говорить, а спрятаться и промолчать, желательно — оказавшись от разъяренного Козыря подальше.
Но как тут молчать? Когда все уже всё решили, и как всегда, самое паршивое. Нет документов — значит, слив, украли, и вообще вот-вот готовы половину отдела уволить. Из-за того лишь, что я немножко дура… Интересно, меня будут больно убивать?
Или просто выгонят к чертовой матери, чтобы неповадно было выставлять большое и умное начальство идиотами?
Даже не знаю, какой вариант лучше…
16. Каждому — по делам его
Тишина… Мне кажется, другие мои «товарищи по несчастью» в лице Николая и Анджелы даже затаили дыхание, лишь бы не колыхать лишний раз воздух.
Я затаила, по крайней мере. Еще бы это меня спасло…
У Козыря просто не двигается лицо, пока я не протягиваю ему листы. Все. Оригинал, копия оригинала, мой черновой перевод… Все мои прегрешения в аккуратной стопочке.
Самым краем глаза я замечаю, как Николай, стоящий у стола Наташи, прикрывает лицо ладонью и… едва слышно выдыхает. Та часть его лица, что не прикрыта широкой ладонью, выражает настолько бескрайний фейспалм, что мне становится еще более неловко.
Анджелу мне не видно… Жаль, наверное. Мне не хватает штрихов. Хочу, чтобы картина «Глубокий абсолютнейший капец» врезалась в мою память целиком. До самой последней детали. Зачем? Ну, на вечную память и все такое прочее…
Эдуард Александрович все с тем же неподвижным лицом вытягивает из моих ладоней документы. Выбирает из них те несколько листов, где конкретно мой перевод — последние абзацы аж от руки написаны.
— Это черновик, — мой отважный писк затыкается на подлете одним только резким и коротким движением подбородка. От этого движения хочется прикусить кончик языка до крови, потому что… Ну вот просто потому.
Не надо лезть к своему палачу, пока он подтягивает ремни на своей гильотине. Как-нибудь в житейских мелочах он разберется сам.
— Что за пометки? — тихо спрашивает Козырь, и я не то чтобы слышу в этом тоне обещание помилования, но… Палач задумчиво стоит и смотрит на блестящую, новенькую гильотину. Будто размышляя, стоит ли пачкать сие совершенное орудие казни кровью каких-то идиотов.
— Я отмечала участки некорректного перевода того переводчика, что составлял ответы, — вот почему я не черепаха, а? Я бы и руки в плечи втянула, и голову. Хоть как-то бы спряталась от этого обжигающего взгляда, который, даже касаясь тебя мимоходом, умудряется содрать с тебя кожу.
Господи, нафига мне вообще сдались эти пометки? Что я вообще о себе возомнила, со своей-то второй степенью и никакой лингвистикой?
За моей спиной приоткрывается дверь — это закончился обеденный перерыв, вернулись девочки, но они так и застряют на пороге при виде великого и ужасного генерального директора, почтившего своим присутствием наш скромный отдел.
Эдуард Александрович же все еще смотрит на лист, испещренный желтым маркером так, будто мои пометки режут ему глаза. Смотрит в оригинал, снова на мой лист с пометками, снова в оригинал… А потом все так же молча, с еще более напряженным лицом, снова собирает листы в одну стопку.
— Анджела, личное дело Шевченко ко мне на стол в течении получаса. Ник — с тебя его характеристика. Самая честная, насколько это возможно.
Мир вздрагивает, приходит в движение, еще ничего толком не осознав.
Шевченко? И кто такой Шевченко?
— Я поняла, Эдуард Александрович, — тоненько и как-то растерянно откликается Анджела Леонидовна. Я не удерживаюсь, все-таки бросаю на неё взгляд, и вижу на лице подруги Кристины непонимание и… Разочарование?
Может, оно мне мерещится? Я, в конце концов, уже предвзятое лицо.
Но хорошо так мерещится, крепко…
Эдуард Александрович же повернулся к Николаю и продолжает выдачу своих указаний.
— Натаскаешь её на переговоры, — резко дергает в сторону меня подбородком, — как можно быстрее. Вся деловая переписка с сегодняшнего дня должна проходить только через Викторию. Не переводом, так проверкой.
— Я понял, — Николай кивает, и Эдуард Александрович наконец разворачивается ко мне. Наконец-то. А я-то уже забеспокоилась, что настолько потеряла ценность в его глазах, что мое увольнение даже озвучивать не будут, оставив другим почетную обязанность проводить меня до пункта охраны и забрать у меня новенький пропуск.
— Ну, я вас поздравляю, Виктория, — ехидно проговаривает Козырь, глядя на меня с очень угрожающей улыбкой.
— С чем? — пищит мой внутренний отважный портняжка.
— С самым коротким испытательным сроком в вашей жизни, — в голосе Эдуарда Александровича причудливым образом смешиваются и одобрение, и недовольство, — с понедельника у вас начинается веселая жизнь. Вы еще попросите у меня помилования, но сразу скажу — его вам не полагается…