Фуллстоп (СИ)

— Телефоны больше не работают, — предупредила врач, тоже отводя растение в сторону от своего пути. — Цветок на пике создает помехи, поэтому оперативный штаб перенесут на территорию санатория. Также построят маскировочное сооружение и переговорный пункт на проходной, туда вам будут доставлять почту. Если захотите сами кому-то написать, письмо отдайте администратору, он отправит. Питаться будете по графику, и все назначения, которые я вам сделаю, тоже соблюдать строго.
— Иначе могу утратить трудоспособность?
Он рассчитывал, что она поддержит шутку, но она не поддержала.
— Приложу все усилия, чтобы этого не произошло. Время работает на вас, Александр Дмитриевич. А что касается эмоционального состояния… Не отказывайтесь от помощи психолога.
— Зачем мне психолог? — не понял он.
— Не сейчас, потом. Когда все закончится.
— Меня уже издавали, не помню, чтобы от этого были проблемы. Наоборот.
— Это другое. Вы поймете позже, о чем я говорила, сейчас не думайте.
— Вы многих знали таких как я? Ну, у которых цветок…
— Нет, всего нескольких. Двоих.
Александр открыл рот, чтобы задать вопрос, но понял, что не хочет знать, кто эти двое и где они сейчас. Она одобрительно кивнула.
Лечебный корпус вырос перед ними своей дырчатой конструкцией и бассейном, где они с Сашкой виделись последний раз. За все время общения он не заподозрил подвоха. Мальчик был живой и настоящий, как и его книжка.
Александр вдруг вспомнил, что подобрал тогда закладку, выскользнувшую из страниц. Он сунул руку в карман и нашел ее там, смятую, еле пахнущую шоколадом. Материальную. Разве может эмиссар оставить материальную вещь? Да еще и принадлежащую этому миру? Но, видимо, может. Раз оставил. «Красный мак».
— Зачем эмиссары делают это? — спросил он, и спохватился, что его спутница не читает мысли. — Зачем приходят и заставляют нас пересекать эту грань?
— Никто не знает. Некоторые вещи просто существуют в этом мире без всяких логических объяснений.
— Природа человека с этим не согласна, она требует разумной версии.
Врач усмехнулась.
— Она может требовать все что угодно. Даже луну с неба. Но вы же писатель, придумайте себе что-нибудь. Например, на той стороне живут почитатели вашего таланта, и цветок вам послали, как поклонники посылают их артистам. В награду за гениальность.
Пришла очередь смеяться Александру. Раньше, пожалуй, было бы даже приятно поиграть с таким допущением, но в эту ночь в нем что-то изменилось с той же необратимостью, с какой происходит рождение или смерть.
Или сломалось.
Прохладный холл с русалкой принял их в свое нутро, врач достала ключи, но открыла не тот кабинет, где Александр был вчера, а другой, напротив. Второе помещение было значительно просторнее и аппаратуры там было больше. Окон не имелось вовсе, а в центре стояла кушетка, над которой нависала круглая лампа с соплами для светильников. Вдоль стены стоял стол, там одиноко лежала его карточка с розовым корешком. Такая же толстая, как тетрадь, изъятая у него в столовой.
— Снимайте рубашку и ложитесь, — распорядилась врач, включая свет.
Круглая лампа выхватила лежанку, точно софиты — театральные подмостки. Александр невольно поискал глазами хирургические инструменты, но их не было. Глупое опасение, не вскрывать же его собираются. Он скинул сандалии, повесил рубашку на перекрестье креплений под кушеткой, уселся на оранжевую клеенку, а потом лег, чтобы побольше втянуть живот. Сейчас он бы многое отдал, чтобы оказаться стройным и загорелым.
Лежать под ярким светом было неприятно, но работа есть работа. Врач подкатила к нему стул на колесиках и тележку, где стояли пробирки с реактивами. Целая панель пробирок.
— Кто же они такие? — продолжил Александр тему эмиссаров, как более приятную по сравнению с собственной физической формой, при этом краем глаза наблюдая, как ему накладывают жгут. — И почему именно такие?
— Для всех разные. — Врач потрогала его кожу в поисках подходящего участка вены, и он опять отметил, что у нее очень хорошие руки, мягкие и прохладные. — Выглядят по-разному. Используют ваши внутренние ассоциации и образы для того, чтобы подобрать к вам ключ. Обращаются к подсознанию, минуя слова, напрямую. Так что в каком-то смысле создаете их вы.
 
— То есть эмиссар для другого человека выглядел бы по-другому?
— Да.
— Другим мальчиком или чем-то абсолютно иным?
— Не могу вам ответить. Не все хотят об этом говорить. Эмиссары выбирают тот образ, который позволит им добиться своего. Чтобы так посочувствовать женщине, вы должны быть в нее влюблены. Мужчине, возможно, вы вообще не захотели бы помочь, даже такому, с кем выгодно наладить дружбу или чье отношение к себе хотели бы изменить. Просто не испытали бы нужных эмоций, увязли в задних мыслях, опасениях и сомнениях.
— Однако…
Глупое слово никак не выражало степени подавленности, в которую его повергло это холодноватое препарирование. Действительно, ребенок… Будь на месте мальчика Вера, ответственный секретарь издательства Кобуркин или литред Сан Саныч, стал бы он врать, красть, прятаться, вытрясать из себя душу, скорчившись в грязной будке с тетрадью на коленях? Нет, не стал бы. Отношения с Верой сошли на нет задолго до их официального развода, Кобуркин каждый раз спрашивал его фамилию и каждый раз забывал, а литературный редактор при его появлении в кабинете собирал на лице складки и демонстративно переходил на французский, которым владел в совершенстве. Их взаимная неприязнь началась с первого тома «Поля и Афанасия», где Александр неправильно употреблял французские слова в репликах героя, а закончилась… да до сих пор не закончилась.
— Надо же на работу сообщить, — вдруг осенило его. — Ну, что я тут… задержусь. Написать за свой счет отпуск… Потому что ведь непонятно, сколько это все продлится… А там план.
Врач прижала к сгибу его руки марлевый квадрат и заставила придерживать, пока не остановится кровь.
— Не надо. Вам оформят творческую командировку в другой климат по медицинским показаниям. Будете работать как обычно, только на расстоянии.
— Можно будет писать? — удивился Александр, даже привстав с лежанки.
Она удержала его в сидячем положении, которое оказалось ей нужным в этот момент.
— Под наблюдением. — Врач отвела лампу в сторону и посветила ему в глаза тонким фонариком, начертила на груди какие-то знаки тыльной частью рукоятки. — Это и есть та самая наука, которой вы должны помочь. Вы будете работать, а мы — следить за вами. Для психики нет ничего лучше, чем привычное рутинное занятие.
Сказанное круто меняло дело. По рабочему графику он должен был сдать на редактуру четвертый том, он его сдал, но вот никакие правки рассмотреть не успел. А они там наверняка были, как обычно — в огромном количестве. Редакторский карандаш проходился по каждой странице плугом, оставляя за собой борозды отметок, стрелок, кружочков, черточек и прочих оккультных символов, отправляя в мир мертвых казавшиеся Александру особенно удачными сравнения и нагруженные смыслом повторы. Как-то он пожаловался Вере, что чувствует себя Павлушей Чичиковым, который «задурил» — в прописях приделывает буквам кавыки и хвосты, пока его за ухо не схватят. Вера шутки не поняла — редакционные правки обязательны для всех, при чем тут Чичиков?
А ведь тетрадь тоже требуется править, прежде чем отправлять в печать.
— Что с вами? — спросила врач, опуская дужки стетоскопа на шею и глядя на раскачивающуюся стрелку тонометра. — О чем думаете?
— Скажите… — Александр сбился, а потом махнул рукой, пусть будет косноязычно. — Как это все делается? Ну, то есть если я здесь, а тетрадь там? Я даже не перечитывал. А когда издадут, исправить будет нельзя.
 
Она поняла, что его беспокоит, и слегка похлопала его по запястью.
— Никто не изменит ни слова в написанном, — пообещала она. — Даже если у вас есть ошибки, текст, вызвавший цветок, должен оставаться константным. Читатели увидят вашу книгу такой, какой вы ее создали. Только распространяться она будет без вашего настоящего имени, под псевдонимом. Это делается ради безопасности, чтобы у вас сохранился шанс вернуться к нормальной жизни. Я вас успокоила?