Изумрудный шторм

– Ну, знаете ли, грань между героизмом и идиотизмом зачастую очень размыта. В этих вопросах я был настоящим экспертом.
– Мои пробные модели показали, что изогнутые крылья обеспечивают более высокий подъем, как у птиц; надо лишь правильно распределить вес. Но главная проблема – это остановка и приземление. Мне надо соорудить некое подобие ног и когтей раптора.
– Так вы что же, предлагаете контролируемое падение со склона горы на большой скорости? А затем? Мы рухнем и разобьемся, так, что ли? Это я чтобы знать, к чему быть готовым.
– Нет. Я предлагаю сесть на воду. Приземление в озере.
– Приземление там, где нет земли? В конце зимы? В ледяную замерзшую воду?
– Да, возможно, в замерзшую воду. Французы будут потрясены, они никак этого не ожидают, верно? Изобретательность против романтических порывов души – вот в чем, Итан, секрет англичан. Но это только первый шаг. Настанет день, и самый обычный человек будет летать, куда душе угодно, в роскоши и комфорте, будет сидеть себе в больших мягких креслах в плывущей по небу кабине, и обслуживать его будут красивейшие девушки – будут подавать ему блюда, достойные воскресного обеда.
По всей очевидности, этого человека следовало бы поместить в дом для умалишенных, и я не смеялся над ним открыто лишь потому, что у нас имелся план, как пробраться в темницу к Лувертюру, а вот как выбраться оттуда, мы тогда не знали. А если б даже и знали, за нами бы наверняка устремился в погоню целый гарнизон свирепых стражников. Французы не пожалели усилий и средств, чтобы засадить Черного Спартака за решетку, и Кейли был единственным человеком, способным изобрести и обеспечить путь к отступлению.
Когда любой другой вариант грозит казнью или заключением, безумие выглядит в сравнении с ним привлекательным. Ну, я и согласился.
Джордж называл свою искусственную птичку планером.
– К сожалению, аппарат может лишь спускаться, а не подниматься, – заметил он.
– Я и сам могу спуститься, – проворчал я в ответ.
– Но ведь не с легкостью же перышка, верно?
– Честно говоря, как-то не слишком хочется падать.
– Не падать, а плавно, как по перилам, скользить вниз.
Наша стратегия опиралась на три элемента. Планер готовился для отступления; я должен был открыть камеру заключенного, а Астиза – провести предварительную подготовку, пустив в ход все свои чары. У Лувертюра была репутация заядлого распутника, и я, честно говоря, даже немного ему завидовал. У него были черные, белые и смуглокожие жены и любовницы, и Астизе пришлось обратиться к французу, коменданту, и представиться одной из таких наложниц. Она намекнула этому французу, что попробует выведать у заключенного тайну сокровищ с теплотой, особенно ценной в столь суровых условиях. Моя жена обещала ради этого соблазнить Лувертюра и в обмен требовала лишь небольшую долю от найденных сокровищ. Она объяснила, что покинула раздираемую войнами колонию в тропиках и теперь пытается как-то устроиться в холодной и неприветливой Франции.
Я был далеко не в восторге от ее спокойствия и уверенности, что эту задачу удастся осуществить. Чем порочней мужчина, тем невиннее, как он надеется, его жена. Но мне, как никому другому, было известно, насколько неотразимой и упорной может быть Астиза в достижении любой цели. Я, фигурально выражаясь, посылал ее в клетку со львом и теперь надеялся, что она сможет убедить Лувертюра принять участие в этой безумной авантюре – побеге из тюрьмы, – причем без долгих раздумий и возражений с его стороны. Хуже того, я был практически уверен, что все у нее получится. Ведь Астиза могла быть одновременно соблазнительной и безжалостной, убедительной и отрешенной, привлекательной и твердой, как сталь, – и все это давалось ей без малейшего труда. Наполеон настойчиво твердил, что по природе своей женщины стоят куда как ниже мужчин, однако всякий раз, встречаясь с представительницами прекрасного пола, я сомневался в правильности этого его высказывания.
Для соблазнения Лувертюра у нас были две причины. Первая заключалась в том, что Астиза, притворившись его любовницей, может потребовать закрыть глазок в его камеру – ведь любовникам надо создать интимную обстановку, – и это даст мне время вытащить Лувертюра через крышу. А вторая сводилась к тому, что генерала надо было подготовить к спасению, подготовить к тому, что его будут вытаскивать через дыру, а затем катапультировать, и что времени для споров с ним у нас не будет. Мы должны пролететь над крепостными сооружениями и с помощью Кейли и его аппарата приземлиться где-то на заснеженной лужайке, где нас ждала встреча с Фротте и его шпионской командой. Затем мы должны были перебраться через границу со Швейцарией и уже оттуда по Рейну добраться к Северному морю и Британии.
 
Ну, во всяком случае, таков был наш план.
– А на сколько человек рассчитан этот летающий аппарат? – спросил я Кейли.
– По моим расчетам, на троих, – ответил изобретатель.
– А я насчитал, что нас будет четверо. – Азартные игры учат человека арифметике.
– Ко времени приземления, – заметил Фротте, – один из вас наверняка будет мертв. К тому же у нас нет времени на изобретение новой летательной машины.
Определенный резон в его рассуждениях был. Хотя, конечно, не слишком грела мысль о том, что один из нас наверняка погибнет.
Первым препятствием, которое я должен был преодолеть, оказалось окно-фонарь на крыше камеры заключенного. Через него днем проникал свет, но стекла в нем не было – его заменяли толстые стальные прутья.
– Да мне придется их пилить до самой Пасхи! – заметил я. Праздник этот начинался через четыре дня после запланированного нами вторжения в тюрьму.
– У английской науки, Итан, на все найдется ответ, – поспешил утешить меня Фротте. Я не понимал, почему этот шпион, уроженец Франции, так преклоняется перед всем английским, хотя и подозревал, что это наверняка как-то связано с вознаграждениями, которые он получал от сэра Сиднея Смита. Или же, возможно, я судил по себе. Ведь и я тоже ученый и мастер на все руки – разбираюсь в электричестве, антиквариате, снайперской стрельбе и подводных лодках…
Но прежде мне нужно было успокоить девушку в окне. Кто же мог предположить, что я столкнусь с такой красоткой, белокурой женщиной, томящейся в темнице, прямо как Рапунцель [12], которая с нетерпением ожидала свидания со мной, женатым мужчиной. Я был слишком хорошо воспитан, чтобы обмануть ее ожидания, но даже если б и хотел изменить жене, времени на это у меня все равно не было. Что же делать? Пока Кейли поднимался, я снова постучал в дверь к девице.
Астиза – я был в том абсолютно уверен – нетерпеливо поджидала меня в камере Лувертюра, что находилась ниже.
Красавица тотчас откликнулась и распахнула не только дверь, но и полу своего плаща, чтобы показать – под ним ровным счетом ничего нет. За то время, что я отсутствовал, она успела развести огонь в небольшом камине и подрумянить щеки. И теперь эта женщина тихо ахнула и ухватила меня за рукав.
– Входите, пока не окоченели от холода!
Ну уж нет, милая.
– Рад, что вы ожидали меня с таким нетерпением, – сказал я ей.
– Дело в том, что папа все время следит за мной, – сообщила она. – Вы поступили очень умно, перебравшись через крепостную стену.
Неужели это дочь коменданта? И отсутствие удивления на ее мордашке говорило о том, что подобные визиты имели место регулярно? Что ж, глядя на нее, можно было понять почему. Ей нравились внимание мужчин и дорогой мех норки.
– Меня очень беспокоит ваш папа, – прошептал я. – Только что видел вон там, на парапете, чью-то тень. Наверное, это солдат, который идет будить вашего отца.
Глаза красавицы расширились от страха.
– Самое безопасное для вас – притвориться спящей, – добавил я. – А я тем временем выжду и понаблюдаю. Лежите тихонько, как мышка, и не вздумайте пошевелиться, какой бы шум ни услышали. А когда мы убедимся, что все тихо и тревогу бить не надо, я к вам вернусь. Чуть позже. Дайте мне час, самое большее. Ты ведь будешь меня ждать, славная моя?