Барин-Шабарин 8 (СИ)
Маскальков резко повернул голову. Кровь из легкой раны на виске залила ему правый глаз, окрашивая мир в багровые тона. Через эту кровавую пелену он видел, как из всех дверей тронного зала хлынули янычары — десятки, сотни! Их крики сливались в один звериный рев, а ятаганы сверкали в свете горящих драпировок.
— Кругом! — прохрипел полковник, сплевывая кровь.
Гренадеры мгновенно сомкнулись в каре, спинами друг к другу. Штыки блеснули стальным частоколом. Первая волна турок налетела с диким воплем — и разбилась об эту стену. Маскальков видел, как молодой солдат Иванчук всадил штык в живот янычару, но тут же сам рухнул, сраженный выстрелом в голову.
— Берегись! — крикнул кто-то сзади.
Полковник едва успел увернуться — ятаган рассек воздух в сантиметре от его горла. Ответный выстрел из револьвера разнес голову нападавшего, как спелый арбуз.
— Ваше превосходительство! — Это был раненый в живот поручик Громов, прислонившийся к трону. — Там… сзади…
Маскальков обернулся и застыл. Через дым пробивался отряд турецких солдат в незнакомой форме — все как один рослые, с холодными глазами профессионалов.
— Гвардия султана… — прошептал Гринев. — Мевлеви…
Где-то снаружи, со стороны Босфора, донесся пушечный залп.
— Это «Тигр»! — закричал кто-то из матросов. — Наши подмогу прислали!
Но помощь была далеко, а здесь, в этом аду, оставалось не больше тридцати бойцов. Маскальков почувствовал, как что-то теплое течет по ноге — то ли кровь, то ли расплавленный воск от сбитой на пол люстры.
— Прорываемся к гарему! — скомандовал он. — Там есть выход к морю!
Собрав последние силы, горстка русских солдат рванула в узкий коридор. За ними, спотыкаясь о тела, бежал раненый Гринев, одной рукой прижимая вываливающиеся кишки, другой — стреляя на ходу.
Дворец превратился в лабиринт Минотавра. В дыму и полумраке то и дело мелькали тени — то ли своих, то ли врагов. Вдруг из бокового прохода выскочила фигура в белом — молодая наложница с ребенком на руках.
— Спасите! — закричала она по-французски.
Но в следующий миг в ее груди раскрылся алый цветок — турецкая пуля настигла беглянку. Ребенок упал на окровавленный ковер и затих.
— Вперед! Не останавливаться! — Маскальков буквально тащил своих людей, чувствуя, как силы покидают его.
И вдруг — тупик.
Они ворвались в круглый зал, весь выложенный зеркалами. Десятки отражений израненных русских солдат смотрели на них со всех сторон.
— Черт! — выругался Гринев. — Опять ловушка!
Двери захлопнулись. В зеркалах вдруг замелькали тени — из потайных дверей вышли мевлеви, медленно сжимая в руках кривые клинки.
— Так вот как… — Маскальков вытер окровавленный револьвер о мундир. — Последний бой, господа.
Турки шли без спешки, наслаждаясь моментом. Их предводитель — высокий офицер с седыми усами — что-то сказал по-турецки.
— Он предлагает сдаться, — перевел раненый в голову унтер.
— Ответь ему, — хрипло усмехнулся полковник.
Унтер, шатаясь, поднялся во весь рост и плюнул кровью в лицо турку.
В следующее мгновение зал взорвался пальбой.
Маскальков упал на спину, чувствуя, как что-то теплое разливается у него в груди. Над ним, в разбитом зеркальном потолке, отражалось небо — уже розовое от зари.
Где-то совсем близко гремели залпы — это монитор «Тигр» бил по дворцу из всех орудий.
— Ваше… превосходительство… — Гринев дополз до него, оставляя кровавый след. — Мы… мы ведь взяли… дворец…
Полковник попытался улыбнуться. Где-то зазвенели разбитые стекла — это гренадеры последними патронами отстреливались от наседавших турок.
— Да… взяли… — прошептал он.
Последнее, что увидел Маскальков — как огромное зеркало на стене треснуло, и в его осколках отразились сотни лиц — живых и мертвых.
А потом наступила тишина.
Через час, когда первые лучи солнца осветили окровавленные ступени Долмабахче, к дворцу подошел русский десант с кораблей. Они нашли всего семерых выживших — из сотни.
А на троне султана, среди осколков зеркал и трупов, лежала пробитая пулями русская фуражка с кокардой.
И больше никто и никогда не видел полковника Маскалькова…
* * *Февральская ночь 1855 года окутала Варшаву ледяным саваном. Над Вислой стоял такой мороз, что даже фонари на Саксонской площади мерцали тускло, словно боясь привлечь внимание. Генерал-лейтенант Рамзай, командующий русским гарнизоном, стоял у окна своего кабинета в Бельведерском дворце, прислушиваясь к странной тишине. Город, обычно шумный даже ночью, затаился.
— Ваше высокопревосходительство, — адъютант вошел без стука, что было строжайше запрещено, — только что получены донесения с застав. Все патрули пропали.
Рамзай медленно повернулся. Его тень, отброшенная керосиновой лампой, гигантским пятном легла на карту Польши, висевшую на стене.
— Все?
— Все шесть, ваше превосходительство. Последний дал о себе знать два часа назад, у костела Святого Креста.
Генерал подошел к столу, где лежала серебряная табакерка — подарок императора. Открыл. Пусто. Дурной знак.
— Поднять гарнизон по тревоге. Отправить гонцов в Модлин и Брест.
— Гонцы уже отправлены, ваше превосходительство. Ни один не доехал до городской черты.
В этот момент где-то в районе Нового Света раздался первый выстрел. Одиночный. Потом второй. Затем трескучая очередь — где-то применили скорострельный карабин.
* * *Полковник Гротен, командир 3-й стрелковой роты, строил своих людей во дворе. Солдаты, еще сонные, путались в построении. Над казармами висел желтый туман — смесь мороза и дыхания сотен людей.
— Где прапорщик Свечин? — рявкнул Гротен.
— Не вернулся с патруля, ваше высокоблагородие, — ответил фельдфебель, поправляя шапку.
Вдруг с крыши соседнего дома грянул залп. Трое солдат рухнули на окровавленный снег. Остальные в панике рассыпались.
— Засада! К оружию!
Но стрелявшие уже исчезли, словно призраки. Лишь на противоположной крыше мелькнула тень — женщина в мужском пальто, с карабином в руках.
Час спустя капитан Ярцев с двенадцатью солдатами пробивался к телеграфу через переулки Старого Города. Каждый второй дом казался пустым, но из каждого третьего раздавались выстрелы.
— Ваше благородие, вон там! — ефрейтор указал на движение у фонаря.
Ярцев повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как из-за угла выезжает телега, нагруженная… пороховыми бочками. Человек в крестьянской одежде щелкнул кремнем.
Взрыв ослепил капитана. Когда дым рассеялся, от его отряда осталось трое раненых и горящие обломки телеграфного столба.
* * *Рамзай слушал доклады, которые звучали как сводки с поля боя:
— Арсенал захвачен…
— Мосты через Вислу заминированы…
— Польские жандармы перешли на сторону мятежников…
Генерал подошел к окну. Город горел в десятке мест. Особенно яркое зарево было там, где располагались продовольственные склады.
— Ваше превосходительство, — вошел перепачканный сажей адъютант, — мы перехватили курьера. У него… вот это.
На столе легла прокламация: «Польша восстает. Все русские солдаты, сложившие оружие, будут отпущены с миром». Подпись: « Национальное правительство».
Рамзай рассмеялся, смехом, от которого у адъютанта побежали мурашки по спине:
— Мир? Они окружили нас как волки овец и говорят о мире?
* * *В подвалах костела собралось человек двадцать — студенты, ремесленники, несколько женщин в трауре. Все вооружены. В центре — молодой человек с горящими глазами, известный только по фамилии — Вержбицкий.
— Русские заперты в трех районах, — он тыкал пальцем в самодельную карту, — но у них есть артиллерия у Замковой площади.
— Мы достанем пушки, — хрипло сказал седой кузнец, показывая связку гранат.
Женщина в черном, бывшая гувернантка русского генерала, разложила на алтаре бумаги: