Барин-Шабарин 8 (СИ)
Я резко поставил бокал на стол. Хрусталь звонко звякнул, и капля вина упала на полированную поверхность, как капля крови.
— Моя честь, полковник, — прошипел я, — не так хрупка, как вам кажется.
Полковник достал из внутреннего кармана сюртука еще один сложенный листок бумаги. Когда он развернул его, я увидел строчки, написанные мне незнакомым почерком — твердым, угловатым, с характерным наклоном вправо.
— Что это?
— Письмо госпожи Шварц. Вам.
— Не уверен, ибо никогда не состоял с этой особой в переписке.
— Возможно, — кивнул Лопухин. — Однако она вам писала и… Они нашли ее письма… Вот, обратите внимание на сей пассаж… — сказал он, проводя пальцем по строчкам. — «Каждое слово, каждое упоминание…»… Особенно вот это место.
Я наклонился и прочел выделенную строку: «Наш маленький лучик растет таким крепким, совсем как его…»
Я хмыкнул.
— И что это доказывает?
* * *Боцман Кривоногов, истекая кровью, тащил к воде французского офицера, которого только что спас от разъяренной толпы.
— Воюй с солдатами, а не с бабами, гад!
Его голос перекрыл орудийный грохот. Пароходофрегат «Владимир», развернувшись бортом, дал залп по наступающим колоннам французских войск.
Выстрелы орудий превратили марсельскую набережную в кромешный ад. Каменные плиты вздымались под ударами ядер, обломки черепицы и щепки летели в воздух, как стрелы. Французские цепи, еще минуту назад уверенно наступавшие, дрогнули.
— В штыки! Вперед! — проревел Руднев, выхватив саблю.
Моряки и добровольцы из марсельцев ринулись в контратаку. Уильям Говард бежал вместе с ними, чувствуя, как кровь стучит в висках. Он видел, как старый матрос, которого все называли просто Семеныч, врезался в группу зуавов, сбивая одного ударом кулака. Видел, как Мари с диким воплем вонзила кухонный нож в плечо французского сержанта, который занес приклад над головой раненого русского матроса.
В этот момент, французский броненосец «Ла Глуар» развернул орудийные башни и залп накрыл баррикаду у таможни. Взрыв отшвырнул Говарда на землю. Оглушенный, он попытался встать, но мир вокруг плыл. Кто-то мощным рывком поднял его за воротник, ставя на ноги.
— Жив⁈ — крикнул Федот Кривоногов, его лицо было залито кровью, но глаза горели.
— Еле-еле…
— Тогда беги к докам! Там наши!
На палубе «Громобоя» адмирал Зорин стоял неподвижно, словно изваяние. Его седые брови были сдвинуты, руки за спиной.
— Ваше превосходительство, французы перебрасывают подкрепления с востока! — доложил сигнальщик.
— Вижу. — Зорин не отрывал глаз от бинокля. — Где «Олег»?
— Прорывается к молу, но «Ла Глуар» уж больно жмет!
Адмирал резко развернулся.
— Передать «Ретвизану»: бить по броненосцу. Картечью, по палубе. Пусть попробуют починить машины под огнем.
Он перевел бинокль на берег и увидел, что из города, со стороны старого арсенала, движется отряд, судя по одежде — марсельских рабочих — два десятка человек с самодельными гранатами и факелами. Они бежали прямо к французским шлюпкам.
— Черт возьми… — прошептал Зорин. — Это же самоубийство.
Но он понял их замысел.
В этот момент, лейтенант Волков прижался к стене сгоревшего склада, перезаряжая револьвер. Его группа — пять моряков и трое марсельцев — держала перекресток, не давая французам прорваться к порту.
— Патронов на три выстрела у каждого! — крикнул кто-то.
— Значит, три француза на штык! — усмехнулся Волков.
Вдруг земля дрогнула. Со стороны мола взметнулся столб огня — один из рабочих подорвал баркас с боеприпасами прямо под носом у зуавов. Вторая взрывная волна прокатилась через минуту — это «Ретвизан» накрыл «Ла Глуар» залпом в упор.
Французы замешкались.
— Теперь! — Волков вскочил. — В атаку!
Но в этот момент пуля ударила ему в грудь. Угодив в офицерский горжет Он отшатнулся, но не упал.
— Вперед! — прохрипел он.
Марселец Пьер, бывший докер, подхватил его.
— Только за вами, месье лейтенант. Мы своих не бросаем.
Говард добежал до доков. Там кипел последний акт драмы. Русские моряки грузили на шлюпки раненых, женщин, детей, чтобы вывезти их из-под обстрелов на другой берег бухты. Капитан Руднев стоял у сходен, отдавая приказы.
— Всех, кто может держать оружие — на баррикады! Остальных — на тот берег!
— Что происходит? — крикнул Говард, старавшийся держаться в курсе событий. — Мы сдаем Марсель⁈
Руднев обернулся. Покачал головой.
— Нет.
И тут Говард понял. Русские не отступали. Они подготовили ловушку. И французы, ободренные кажущимся отходом противника, ринулись в порт. И попали под перекрестный огонь с трех фрегатов. «Громобой» бил по пехоте. «Олег» расстреливал шлюпки десанта. А «Владимир», развернувшись бортом, ударил картечью по штабной колонне.
На мгновение все замерло. Потом марсельцы, распевая «Марсельезу» и выкрикивая: «A bas le tyran!» и «Vive la République!» — «Долой тирана! Да здравствует республика!», поднялись в последнюю атаку. И наполеоновские вояки дрогнули.
К вечеру над Марселем повисла зловещая тишина. Французские корабли отошли. Пехота откатывалась к холмам. Говард сидел на разбитой пушке, глядя, как адмирал Зорин и капитан Руднев обходят позиции.
— Мы удержим город? — спросил журналист.
— Посмотрим, — ответил Зорин. — В любом случае, мы не можем бросить людей, что доверились нам.
И он указал на марсельцев, которые хоронили своих рядом с погибшими русскими моряками. Осмысливая все увиденное, Уильям Говард, для простых русских солдат и матросов, просто Ванья, пришел к выводу, что готовность русских моряков защищать чужой город напомнила марсельцам, что они не рабы самоназначенного императора Наполеона III.
Первые лучи солнца пробивались сквозь дымовую завесу, окутавшую Марсель, когда Уильям Говард брел по разбитой набережной, увязая в смеси крови и морской воды, хлюпающей между брусчаткой. Каждый шаг отдавался болью в ребрах — он и не помнил, когда получил эти ушибы. Воздух был пропитан едкой смесью пороха, гари и странной сладостью разлагающихся тел, которые еще не успели собрать.
Возле полуразрушенного рыбного рынка он увидел капитана Руднева. Офицер стоял, опершись на винтовку, и смотрел на море. Его мундир превратился в лохмотья, лицо покрывали сажа и запекшаяся кровь из глубокой царапины на лбу.
— Доброе утро, капитан, — хрипло произнес Говард, с трудом разжимая склеенные усталостью веки.
Руднев медленно повернулся. Его глаза — обычно такие живые и насмешливые — сейчас казались двумя угольками, в которых еще тлели отголоски вчерашнего ада.
— Доброе? — Он хрипло рассмеялся. — Мистер Говард, вы либо оптимист, либо совсем отчаялись. Сегодня утро не доброе. Сегодня утро… кровавое.
Где-то рядом раздался стон. Говард обернулся и увидел молодого зуава, сидевшего прислонившегося к разбитой бочке. Французский солдат, не старше двадцати, смотрел на них мутными глазами, сжимая окровавленный живот и которого вываливались кишки.
— Он умирает, — прошептал Говард.
Руднев молча достал флягу и сделал глоток, затем подошел к раненому. Он что-то сказал по-французски, и солдат слабо кивнул. Капитан поднес флягу к его губам, затем вынул пистолет. Выстрел прозвучал неожиданно громко в утренней тишине.
* * *— Служанка, — коротко бросил Лопухин. — Девушка по имени Дарья. Ее подкупили еще полгода назад. Она собрала все, что могло иметь отношение к вашей связи с мадам Шварц. Она же нашла вашего сына, которого собственная мать считала умершим. Мальчуган живет сейчас в Воспитательном доме. Я видел его собственными глазами, ваше сиятельство. Он похож на вас, как две капли воды.
За окном внезапно завыл ветер, заставив дребезжать стекла. Где-то вдалеке глухо прогремел гром — предвестник надвигающейся бури.
Я встал и подошел к окну. Над городом нависли тяжелые, свинцовые тучи, предвещая скорый ливень. Где-то там, за этой пеленой, в Воспитательном доме Петербурга, жил мальчик… Мой сын. Еще один.