Мы — это мы (СИ)
Они стояли лицом к лицу, тяжело дыша. Только тут Хэл осознал, что мальчик значительно выше него — пришлось приподнять голову, чтобы взглянуть в возмущенно сверкающие темные глаза.
— Слушай, ну я же извинился за тот раз! Почему бы нам не стать друзьями? Дружить со мной очень даже выгодно! Я знаю все рыбные места на реке и ловушки, где можно разжиться куропаткой. Ну как, друзья?
— Нет.
Мальчик обогнул Хэла, но тот ловко преградил ему дорогу и хитро подмигнул.
— Научу тебя играть на флейте! Ты же хочешь научиться?
Мальчик чуть помедлил, но все же ответил:
— Нет.
— Знаешь, очень обидно, когда тебе вот так раз за разом отказывают! — заявил Хэл. — Не боишься, что я как-нибудь ночью проберусь к твоему дому и...
Он сделал драматическую паузу, но тут же вспомнил собак и понял, что угроза лишена всякого смысла.
Мальчик снова чуть заметно усмехнулся, как человек, одержавший победу без особых усилий. Развернулся и, зажав корзинку под мышкой, скрылся в густом кустарнике. И снова ни одна веточка не хрустнула, и даже не было слышно звука удаляющихся шагов.
— Все равно подружимся, никуда не денешься! — крикнул ему вслед Хэл, достал флейту и с улыбкой повернул к деревне, наигрывая веселый мотив.
Впервые за много дней на сердце у него было легко.
***
Начало сбора урожая Хэла отчасти даже порадовало. Работать в поле нелегко, зато риск столкнуться с Майло сводился к нулю.
Как назло, погода испортилась окончательно, собранные овощи приходилось относить в сарай и на чердак, раскладывать на просушку, прежде чем убрать в погреб. Спину ломило, руки распухли и потрескались от постоянной возни в холодной влажной земле. Но Хэл не жаловался — привык.
Да и посмотрел бы он на того, кто начал бы жаловаться в их семейке!
Пол приболел, несколько дней переносил лихорадку на ногах, но, в конце концов, все-таки свалился, что вызвало у Майло такой приступ ярости, словно несвоевременной болезнью отец нанес ему личное оскорбление.
Теперь, отработав в поле, Хэл занимал пост у постели отца — придерживал, когда тот метался в бреду, давал напиться, обтирал прохладной водой пылающее лицо. Но Майло словно припекало — на третий день он велел матери оставаться с отцом, а Хэла прогнал в лес собрать можжевеловых ягод для отвара от лихорадки.
Понять брата было невозможно и тем более невозможно было ему угодить. Что не сделаешь — все не так. Но сейчас Хэл не думал об этом, тревога за отца гнала его вперед. За время своих одиноких блужданий он хорошо изучил лес и сразу направился туда, где можно было нарвать ягод.
Низкое небо хмурилось. Листва только-только начала желтеть, но в лесу было мокро и так холодно, словно зима началась прямо без перехода, минуя осень. Хэл подобрал полы великоватого ему плаща и почти бегом устремился сквозь чащу.
Охваченный тревогой, он не смотрел под ноги и чуть не споткнулся о человека, который, стоя на коленях, с остервенением рвал траву.
— Темный бы тебя... эй, да это ты!
Человек мгновенно выпрямился и отскочил назад с уже знакомым проворством. Хэл ухватился за ствол дерева и перевел дух. За бесконечными осенними заботами он не забывал о новом знакомом, но сейчас все мысли занимал отец, и Хэлу было не до веселья.
— Прости, я тебя не заметил... — рассеянно произнес он и только тут обратил внимание на внешность мальчика.
Тот тяжело дышал, проступивший сквозь смуглую кожу румянец казался багровым. Черные глаза ярко блестели, взгляд блуждал, словно искал что-то. Ни плаща, ни куртки, лишь рубашка и поверх короткая шерстяная жилетка, распахнутая на груди. Рукава рубашки закатаны по локоть, руки перепачканы в земле.
— Ты чего? — удивился Хэл. — Случилось что-то?
Мальчик посмотрел на него измученным взглядом.
— Нет. — Голос у него был хриплый и как будто сорванный.
— Кто-то тебя обидел? Бен и Нат?
— Нет.
Все это выглядело более чем странно, но, увы, у Хэла не было времени разбираться..
— Слушай, отец заболел, я наберу ягод и назад. Не могу болтать, здорово, что повидались, давай!
Он прошел мимо, отодвигая с дороги мокрые ветки. На миг показалось, что сейчас ему на плечо ляжет рука, но мальчик не пошевелился и не издал ни звука.
И Хэл поспешил к кустам можжевельника.
***
Ближе к вечеру отец пришел в себя.
Накрапывал дождь, монотонно шелестел за окном, словно шептал что-то. Он навевал сон, но Хэл усилием воли отгонял дремоту. Клод и Себастьян уже спали, утомленные днем, полным тяжкого труда, мать возилась на кухне. Она постоянно пребывала в движении, словно только работа придавала ее существованию какой-то смысл.
Голова Хэла все тяжелее давила подбородком на подставленную ладонь, и тут он заметил, что отец открыл глаза и смотрит на него.
— Как ты? — прошептал Хэл, оглядываясь на полосу света под дверью и мысленно умоляя Всемогущего, чтобы тот задержал Майло в деревне подольше.
А еще лучше — чтобы Майло поскользнулся где-нибудь на своем костыле и сломал шею.
Отец погладил его по руке и чуть опустил веки. Осунувшееся лицо казалось моложе, чем обычно, его можно было принять за старшего брата Хэла.
— Рассказать тебе что-нибудь? Может, хочешь попить?
Пол слегка качнул головой.
— Нет. Посиди со мной.
— А я и так здесь, никуда не денусь!
Хэл бережно поправил волосы отца, прилипшие к влажной шее. Встал, чтобы принести новую свечу — прежняя уже догорала, и тут входная дверь скрипнула, впуская постукивание костыля.
В груди Хэла привычно похолодело, он невольно задержался в комнате, чтобы Майло его не заметил. Тот прошел на кухню, но резкий голос разносился по всему дому:
— Слыхала, что во Вьене-то случилось?
Мать что-то прошелестела в ответ, и Хэл невольно поморщился. Майло относился к матери с еще большим презрением, чем к отцу, совсем ее не замечал. Хэлу казалось, что он и упоминает-то ее только как предлог для попреков, мол, шляешься, не помогаешь...
Но новость, как видно, жгла Майло язык, и, когда он заговорил, Хэл, собиравшийся проскользнуть в кладовку за свечой, застыл на месте:
— Жену корзинщика должны были казнить — мужа порешила. И подумать только, пока ее везли на площадь, собралась преогромная толпа, споры пошли, да раздоры, виновна она или нет. Мол, муж-то ее изрядно поколачивал, и она лишь защищалась, за что же жизни лишать? Слово за слово, начали ее отнимать, Свершителю голову разбили, одна половина народа с другой схлестнулась. Визг, крики, кровища рекой течет! Весь город ходуном ходил, такая была драка! Патруль, стражу — всех разметали! Во дела, а?
Мать что-то спросила, и Майло продолжил, задыхаясь от волнения:
— А Темный ее знает, то ли сбегла, то ли затоптали. Мальчишка Аганнов вот только из Вьена вернулся, говорит, боялся ехать, город, как котел, бурлит! Свершителя даже прибили, вот оно как! Лекарь к нему ни в жисть не сунется, помрет, как пить дать. А когда теперь нового-то сыщут, глядишь, много времени пройдет. Какое-никакое, а все же послабление, повезло нам!
«А нам-то чего? — с досадой подумал Хэл. — Можно подумать, мы разбойники какие».
И тут же понял, почему сын Свершителя был сам не свой — видимо, уже знал о несчастье с отцом.
Хэл не успел додумать эту мысль, как свеча у кровати Пола мигнула и погасла. В тот же миг дверь приоткрылась, и в светлом проеме возникла перекошенная фигура. Хэл невольно попятился.
— Ты чего не спишь?
— С отцом сижу. Хотел за новой свечой...
— Живо ложись! — отрубил Майло. — Нечего огонь бестолку жечь!
Костыль прогремел по коридору, хлопнула дверь.
Хэл с силой втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Майло даже не спросил, как здоровье отца, и это бесило гораздо больше, чем грубый тон. И все же Хэл промолчал — опять промолчал. Хоть он и с трудом терпел выходки Майло, все же не мог до конца избавиться от страха. От брата осталось фактически лишь полчеловека, однако силы и ярости хватило бы на пятерых.