Мы — это мы (СИ)

Внезапно чьи-то руки обхватили его за плечи, и на миг вспыхнула дикая надежда — это отец, в деревне передумали, ему разрешат вернуться...
Но человек опустился на колени рядом с Хэлом, и он узнал высокие сапоги на шнуровке, коричневый плащ и черную косу, скользнувшую по бедру.
Эдвард не произнес ни слова, лишь сидел рядом, крепко обнимая Хэла за плечи, и тот заставил себя замолчать, сдержал рвущиеся из груди плач и вой.
— Эд... — прохрипел он, поднимая глаза на друга. Лицо Эдварда заметно дрогнуло, когда их взгляды встретились. — Это так... глупо... я думал, что готов и смогу все выдержать... а оказалось... что нет.
Эдвард сильнее стиснул пальцы.
— К такому никто не может быть готов. Ни один человек. Даже я не был готов, хотя мне с детства говорили, что будет именно так...
Он вдруг порывисто развернул Хэла и прижал лицом к своей груди. Тот вцепился в него, точно в последнюю надежду на спасение, и все-таки разрыдался, а Эдвард неловко гладил его по спине и говорил, говорил, совсем как прошлой ночью, взволнованно, прямо и откровенно:
— Все будет хорошо. Вот увидишь. Я слышал, что ты сказал там, перед всеми... я пошел следом... не смог удержаться. Хэл... спасибо тебе за те слова насчет нас. Никто никогда не делал для меня ничего подобного. Никогда. У тебя все будет замечательно, обещаю. Мы — это мы. Мы... это мы...
А Хэл все плакал и плакал, и по мере того, как иссякали слезы, наступало успокоение.
***
Солнце, взобравшись на самую высокую точку неба, застало их на пути в глубь леса.
Хэл машинально переставлял ноги, способность думать на время оставила его. Горе немного притупилось, однако любое движение мысли, любое воспоминание вновь наполняли влагой опухшие глаза. Как будто в голове забил неиссякаемый источник, и слезы текли по уже проложенному руслу.
Эдвард не пытался его утешить, просто был рядом, готовый поддержать в любую секунду. У знакомого забора он дернул за потайной шнурок и, распахнув калитку, впустил Хэла во двор.
Собаки бросились к ним, размахивая хвостами и повизгивая от радости. Хэл ласково погладил обоих — ну хоть кто-то рад его видеть! — и тут на крыльце появилась Альма Райни.
— Что случилось? — без всяких предисловий спросила она, увидев зареванное лицо Хэла.
Эдвард, понурившись, выступил вперед. Высокий, широкоплечий, он весь сжался, точно пойманный на проказе ребенок. Выглядело это так забавно, что Хэл рассмеялся бы, если б мог.
— Хэла изгнали... из-за меня. Прости, мам.
Повисло молчание, преодолеть которое, казалось, никому не под силу, оно заполнило все. Хэл и представить не мог, что тишина может быть оглушительной, как взрыв фейерверка — остались одни осколки.
Потом Альма тяжело вздохнула и распахнула дверь пошире.
— Входите. Хэл, тебе не помешает умыться. Дай ему пока свою старую рубашку, Эдди, потом что-нибудь придумаем. И натаскай воды побольше.
***
Впоследствии Хэл часто думал, что практичность госпожи Райни помогла ему гораздо больше, чем любые, самые искренние слова утешения. Она с самого начала четко дала понять — теперь его дом здесь, словно иначе и быть не могло.
И это его спасло, ведь он всем сердцем любил усадьбу Райни и стремился бывать здесь почаще.
Вместе с Эдвардом они натаскали воды в крохотную помывочную и оттерли друг друга дочиста. Вода словно бы смыла часть тяжести и с души, а после сытного обеда Хэл почувствовал, что засыпает на ходу.
Госпожа Райни, заметив, что он сидит за столом с закрытыми глазами, живо определила его в комнату Эдварда, где уже лежал на полу набитый сеном тюфяк, подушка и смешное пестрое одеяло из козьей шерсти. Хэл свернулся калачиком на этом благословенном ложе и тут же провалился в глубокий, спокойный сон без сновидений.
Очнулся поздним вечером от того, что кто-то гладит его по голове. В слабом свете единственной свечи над ним склонился Пол Магуэно, серо-зеленые глаза сверкали от сдерживаемых слез.
— Отец! — Хэл резко сел, и они обнялись.
— Мой мальчик, — прошептал Пол и, с неохотой отстранившись, окинул Хэла быстрым взглядом, — у тебя все хорошо? Впрочем, глупый вопрос...
 
— Все нормально, — заверил его Хэл и, хотя уже знал ответ, все же не мог не спросить: — А мама... не пришла?
Пол тяжко вздохнул и принялся разворачивать принесенный с собой приличных размеров узел. Ни Альма, ни Эдвард не появлялись, и Хэл в который уже раз подивился чувству такта и понимания у людей, которые так мало общались с себе подобными.
— Видишь ли, Хэлли... ей тяжело смириться со смертью Майло. И что ты оказался к ней причастен. Твоей вины тут нет, жизнь Майло последний год висела на волоске. Он мог умереть в любую минуту, от любых причин, мы все это знали. Но... — Пол развел руками и поспешно продолжил: — Она просила передать, что благословляет тебя и желает счастья, как бы ни сложилась твоя жизнь. Главное, чтобы ты был счастлив.
Хэл печально кивнул. Интересно, Изабелла в самом деле произнесла эти слова или отец выдумал их, чтобы не огорчать его лишний раз? Теперь уже не узнаешь.
— Мы тут кое-что собрали, — Пол поспешил перевести разговор на другое, — твоя одежда, теплый плащ, котомка... и еще это.
Он взял руку Хэла и вложил в нее что-то маленькое. Тот раскрыл ладонь — на ней, слабо поблескивая, лежала круглая подвеска на кожаном шнурке. Покрытый резьбой серебряный диск потемнел от времени, но бледно-зеленый прозрачный камушек в центре сверкал по-прежнему ярко.
— Амулет бабушки Магуэно! — ахнул Хэл и попытался всучить подвеску назад. — Ты что, я не могу его взять!
— Как раз именно ты и должен носить его! — возразил Пол, отводя его руку. — Я уж, сам понимаешь, из Кальи никуда не денусь. От чего меня защищать, от упавшего дерева в лесу? Или от простуды? На последнее, кстати, он явно не действует.
Хэл невольно улыбнулся. Отец действительно частенько простужался, хотя всю жизнь провел на свежем воздухе и должен был быть здоровым и крепким.
Пол взял подвеску и торжественно надел ее на шею Хэлу.
— На удачу, мальчик мой. Пообещай только... — Он замялся, но все же продолжил: — Понимаю, это глупо... и все же пообещай никому ее не передавать. Даже самому близкому человеку, даже своим детям, которые у тебя наверняка когда-нибудь появятся. Я хочу знать, что она будет с тобой до самого конца, где бы и когда бы он ни случился.
Хэл мягко сжал его запястье.
— Обещаю, пап. Она всегда будет со мной... как и ты.
Пол опустил голову, и на кисть Хэла одна за другой упали две горячие слезы.
***
Они проговорили до утра, припомнив, наверное, всю жизнь Хэла, год за годом. Словно в забытьи, Пол рассказывал не только о Хэле, но и о других детях, вспоминал их смешные шалости и проделки. Вспоминал Майло, каким тот был славным малышом, и как в пять лет набросился на отца с кулаками за то, что тот обезглавил курицу к обеду.
— Он не всегда был таким, — говорил Пол снова и снова, как будто пытался оправдаться за все, что случилось. За всю прошлую жизнь.
— Я знаю, пап, — повторял в свою очередь Хэл, понимая, что никакие слова тут уже не помогут, но если отцу так легче — пусть говорит. Сам он сильно сомневался, что ему вообще когда-нибудь полегчает.
Прощались за воротами в сером предрассветном сумраке. Луна, словно вырезанная из ткани утреннего неба, вызывала приступ отчаяния. Где-то далеко, за лесом, занималась свинцовая заря, свет нехотя отодвигал тьму, и небо давило сверху.
Пол хотел уйти ночью, но Хэл воспротивился, опасаясь, что отец заплутает в лесу. Просто удивительно, что ему удалось найти жилище Свершителя, не зная точно, где оно расположено!
Они долго не могли расцепить рук. Наконец Пол медленно пошел прочь, оглядываясь через каждые два шага, пока можно было хоть что-то увидеть за кустами и деревьями. И когда сутулая, словно придавленная горем фигура окончательно скрылась из глаз, Хэл ощутил что-то вроде облегчения. Он любил отца, но вынести новую встречу и расставание будет слишком тяжело.