Мы — это мы (СИ)

Хэл даже не заметил, что поставил родителей в своем сердце после Эдварда. Трудно было объяснить свои чувства так, чтобы они не показались недостойными даже ему самому. Поэтому он даже не пытался их объяснить. И при всей неприязни к Майло понимал, что его вина не меньше, а может, и больше. У него не хватило смелости сказать, что пласт взял он, и из-за этого братья ушли из дома. Для них, возможно, это и не худший вариант, хотя у Клода осталась в деревне без пяти минут невеста, возможно, и у Себастьяна был кто-то на примете.
А вот что будет с семьей Магуэно — точнее, с тем, что от нее осталось?
Хэл остановился на краю деревни, рассеянно глядя на темно-бурые поля под безмятежным голубым небом; поля, ожидающие, когда придут люди, вспашут их и засеют, чтобы вырастить хлеб. Отец, Клод и Себастьян втроем справлялись с этим без труда, а что будет теперь?
В груди у Хэла стало холодно, как будто зима, вернувшись на миг, коснулась сердца ледяным дыханием.
Только сейчас он начал осознавать, что натворил.
Если они не успеют вспахать поле и засеять его, пока земля не высохнет, пшеница просто не взойдет. Уход братьев сейчас, прямо перед посевной, грозил семье голодом. Вспомнили ли они об этом, когда уходили? Наверняка, не вчера родились на свет.
Но в жизни каждого человека порой наступает момент, когда он не в силах больше терпеть.
***
«Ну еще немного! Еще чуть-чуть! Последний рывок!»
Но ноги предательски задрожали, и Хэл рухнул на колени в мягкую, черную грязь. Лорка тут же остановилась, тяжко поводя боками. Ее шкура так потемнела от пота, что, казалось, лошадь сменила масть с рыжей на гнедую.
Усталые шаги прочавкали по чернозему, и Хэл почувствовал, как его поднимают и ставят на ноги.
— Сейчас... я сейчас... — хрипел он, не в силах поднять руку, чтобы вытереть мокрое лицо.
— Меняемся, — решительно возразил отец, — я уже достаточно отдохнул.
Хэл чувствовал, как дрожат его мышцы, да и его собственные вибрировали, как струны, от непомерной нагрузки. День плавно перетекал в синий вечер, и нежное дыхание ветра казалось насмешкой над их мучениями.
Как будто мало было ухода Клода и Себастьяна — еще и весна, как назло, выдалась теплая, скоротечная. Дождей совсем не выпадало, земля высыхала быстрее, чем обычно. Пол и Хэл изнемогали в тщетных попытках успеть обработать поле. Помощи ждать неоткуда, погода всех заставила подсуетиться с распашкой.
Не в силах противоречить отцу, Хэл, шатаясь, прошел вперед и взялся за мокрые от слюны удила Лорки.
— Вперед, красавица, ну, пошла!
Бедная Лорка дернула, как будто из последних сил, и все-таки двинулась, таща за собой простой однолемешный плуг. Но Хэлу было не до жалости к лошади — каждая остановка грозила семье голодом. Обычно отец со средними сыновьями пахали, сменяя друг друга. Втроем они вполне справлялись, и все равно это была адски тяжелая работа, потому что на плуг приходилось налегать всем весом, чтобы он нормально запахивал.
И, хотя Хэл был очень крупным и крепким для своего возраста, он все равно оставался четырнадцатилетним мальчиком, а не взрослым мужчиной.
Силы Пола иссякали с пугающей быстротой. Вот опять остановка, во время которой все трое пытались не отдохнуть, а хотя бы перевести дыхание, собраться для нового рывка.
Лишь сумерки, сгустившиеся настолько, что не разглядишь борозды, прекратили эту пытку.
Вымотанный до предела Хэл просто сел, где стоял. Не в силах слова вымолвить от усталости, наблюдал, как отец распряг Лорку, ласково огладил и повел с поля. Было слышно, как лошадь тяжело дышит и спотыкается в темноте.
Отец не окликнул Хэла — они вообще почти не разговаривали, на это не оставалось сил. К тому же каждый понимал безнадежность их положения, но, не в состоянии говорить об этом, делал все, что мог.
Хэл медленно откинулся назад, на твердую, еще не вспаханную землю. Воздух сладко благоухал диким анисом, мятой и торфом; легкие перистые облака плыли по темному небу, сквозь их невесомую, призрачную вуаль мягко светили звезды.
 
Хэл устал так сильно, что ни о чем не думал, просто всем существом впитывал окружающий мир, чувствуя, как глубоко во тьме плоти причитают и воют кости, точно белые, жгучие молнии. И когда раздались шаги, даже не пошевелился, уверенный, что вернулся отец звать его ужинать.
Человек присел на корточки, и только тут Хэл понял, что тень, закрывшая часть лилово-синего неба, совсем не похожа на отцовскую.
— Это я, — сказала тень. Не привыкшая к общению, она всегда забывала поздороваться.
Хэл резко сел и зашипел от боли в надсаженной спине и руках.
— Ты что здесь делаешь? Тебя могут увидеть...
— Не увидят, — Эдвард присел рядом с Хэлом, — ты куда-то пропал. Посевная?
Горло словно сдавила невидимая рука. Хэл несколько секунд не мог ответить, а потом заговорил и, как всегда словно бы само собой, рассказал все. Умолчал только о том, что истратил семейные накопления на лечение отца Эдварда. Не хотел, чтобы и друг чувствовал вину за случившееся — тем более что его-то вины здесь как раз и не было.
Эдвард какое-то время молчал, погрузившись в свои мысли. Сочувствие никогда не было его сильной стороной и выражалось, скорее, в поступках, нежели в словах. Наконец он встал, подошел к брошенному прямо в борозде плугу и внимательно осмотрел его. Коротко хмыкнул, выпрямился и протянул Хэлу руку. Тот с готовностью за нее ухватился и встал, охая, как древний старец.
— Думаю, смогу помочь, — сказал Эдвард. В полумраке его лицо было неразличимо, но вся фигура, казалось, излучала спокойствие и надежность. — Иди отдыхать. Я приду завтра вечером, дождись.
Хэл молча кивнул, и Эдвард не прощаясь нырнул в полосу кустов, отделявшую поле семьи Магуэно от соседнего. И снова ни один листок не зашуршал на его пути, словно не крупный парень пробирался между сплетенных веток, а какой-то лесной дух.
Машинально следуя наказу, Хэл развернулся и потащился домой, старясь не думать о том, что завтра предстоит все то же самое, а боль наверняка не даст уснуть. Он и близко не представлял, что тут можно сделать, но в глубине души вспыхнул слабенький огонек надежды.
Эдвард пришел, он его не бросил. Одно это действовало лучше любой помощи.
***
На следующий день пошел долгожданный дождь. С утра накрапывало, но тучи быстро уплотнились, и Хэла с отцом окатило настоящим весенним ливнем. Влажная земля лучше поддавалась плугу, но пахать стало тяжелее, ноги скользили, не на что было опереться.
Промокший насквозь Пол сразу же начал кашлять, и у Хэла сжималось сердце при мысли о том, что отец может заболеть, как в прошлом году. Тогда им конец, не поможет никто, ни Эдвард, ни кто-либо другой. Поле останется нераспаханным, и следующей зимой они смогут выжить только милостью таких, как Джо Аганн... При одной мысли об этом Хэл стискивал зубы до хруста и наваливался на ручки плуга так, что прогибалась грудина.
Ветер угнал тучи, солнце подсушило одежду, но день тянулся и тянулся нескончаемо, и каждый час казался годом. К вечеру Хэл уже забыл о том, что должен прийти Эдвард, он и себя-то плохо помнил. Сидел на колоде рядом с сараем для зерна, смотрел в остывающее небо с отупением человека, загнанного почти насмерть непосильной работой.
И когда Эдвард с котомкой за спиной возник прямо перед ним словно бы из ниоткуда, даже не вздрогнул — сил на удивление не осталось.
— Смотри сюда, — Эдвард уселся рядом и достал из котомки небольшой лист бумаги, — я порылся в книгах и кое-что нашел. Набросал примерную схему... да ты не смотришь!
Хэл с трудом сконцентрировал взгляд на листке. Закат догорал, но кое-что ему удалось разобрать. Это был рисунок плуга, выполненный чернилами и с большим искусством. Только плуг был какой-то странный.
— А это что такое? Штуковины по бокам? — Язык ворочался так тяжело, словно Хэл и им налегал на плуг.
— Они подсекают верхний слой почвы и переворачивают его. Пахать легче и урожайность выше. Вот, смотри.