Сделай шаг навстречу (СИ)

— Точно? Ты уверен, что не хочешь мне ничего рассказать? — скрытность всегда такого откровенного Рената заставляет меня задуматься. Уже не в первый раз он уходит от темы разговора, и как же я раньше не замечал. Раньше скучная история была всего одна и касалась его работы. Теперь скучных историй стало две. — Ты ничего от меня не скрываешь?
— А что мне от тебя скрывать, — беспечно улыбается Ренат. — Я перед тобой как на ладони. Ты же знаешь, как я люблю тебя.
Да, я знаю, как он любит меня. Он со мной так долго, несмотря на все мои недостатки, несмотря на то, что я не могу и не умею оказывать должное и заслуженное им внимание, что я не отвечаю ему той взаимностью, на которую он, скорее всего, рассчитывает. Он ничего не требует от меня, он рядом, он принимает меня таким, какой я есть, ничего не требуя взамен.
Ему достаточно того, что я рядом. Я не знаю, есть ли ещё такие люди, которым достаточно такой малости. По крайней мере, я не встречал. Он не устраивает сцен, он всегда подстраивается под меня, под мои прихоти, под моё расписание. Он старается во всём и всегда, когда работа не разлучает нас.
Пример такой беззаветной верности я встречал только в русской литературе, и то всего один раз. В одном из романов Ивана Гончарова есть среди персонажей обычная русская женщина Агафья Пшеницына, которой вот ничего, совершенно ничего не надо было от её возлюбленного, только был бы он рядом, просто так, просто ни о чём. Она всё ради него готова была сделать, терпеть любые невзгоды, лишь бы ему было хорошо. И я смотрю на Рената, а вижу её, Агафью Пшеницыну.
Так себе сравнение, конечно.
Я верю ему, он не стал бы лгать мне на прямой вопрос: если Ренат говорит, что ему нечего от меня скрывать, значит, ему нечего от меня скрывать.
Ренат больше не задаёт вопросов по поводу фильма, хотя я вижу, что ему интересно, но он делает безразличное лицо и лишь мимоходом бросает, что как-нибудь заглянет на съёмочную площадку.
Основной метраж картины, действительно, отснят, а мне так не хочется, чтобы всё заканчивалось, будь моя воля, я бы превратил это в бесконечный сериал с минимумом героев, точнее, с одним героем, и снимал бы его с утра до вечера.
Илай больше не устраивает публичных выступлений в честь меня, но всё чаще я ловлю на себе его задумчивый взгляд, а его игра становится всё более трагичной.
Да, Ренат был прав, этот фильм заявит о себе, а, следовательно, заявит и обо мне, а дальше всё в руках провидения.
В перерыве почти весь персонал и актёры разбредаются по студии: кто в костюмерную, кто к гримёрам, кто повторить роль и отдохнуть, кто в ближайший кафетерий.
Техники поправляют свет и прочую аппаратуру, а я устало откидываюсь в кресле. Идти в свой кабинет не хочется, я и тут могу абстрагироваться и немного отвлечься от рабочих вопросов.
— Устал? — негромкий голос выводит меня из задумчивости. Я открываю глаза — напротив меня Илья, непонятый и отвергнутый всеми принц, скорбный изгиб рта, трагический излом бровей, в руках стакан кофе.
Он присаживается в соседнее кресло и протягивает мне кофе:
— Держи, это тебе.
Я беру стакан, отпиваю глоток. Он смотрит на меня, улыбается одной стороной рта и спрашивает:
— Жизнь — дерьмо, знаешь?
— Знаю, — киваю я.
— Почему всё так глупо?
— Люди сами во всём виноваты?
Вопрос на вопрос и ни одного ответа. А нужны ли нам эти ответы, Ила?
— Знаешь, почему я согласился на эту роль? — внезапно спрашивает он.
Я киваю:
— Да, я помню, эта роль всегда тебя привлекала, ещё с универа…
— Нет, — он прерывает меня. — Я согласился на эту роль, потому что увидел, кто будет это снимать.
— Из-за меня? — я удивлённо смотрю на него. — Если бы это был не я, ты бы…
— Я? Да ни за что, — хмыкает Илья. — Мне хватает работы и там. Я хотел увидеть тебя. Я не забывал о тебе.
— Почему? — задаю я самый глупый вопрос на свете. Но мне так надо знать на него ответ, что мне всё равно, насколько этот вопрос глуп.
— Почему? — повторяет за мной Фролов и задумчиво хмурится. — И в самом деле, почему? Ты не знаешь?
 
Я качаю головой. Нет, я не знаю, ты мне скажи, я могу лишь предполагать, но и тут я могу ошибаться.
— Я пытался забыть тебя, — Илья смотрит в сторону, чуть склонив голову вниз. — Ты отказался от меня, это было больно. Ты был первым, кто разбудил во мне что-то, чего я раньше о себе не знал. Ты стал единственным, у кого это получилось. Ты открыл это, ты же это и закрыл, унося с собой ключи. Я понимаю, прошло много времени. С кем ты сейчас? — вдруг спрашивает он и смотрит мне в глаза. — Не один?
— Не один, — отвечаю я. — Хороший парень, любит меня.
— Любит тебя? — усмехается Илья. — А ты его любишь?
Я молчу. Что мне ответить на этот вопрос? Что я не люблю человека, с которым вместе уже шесть лет? Что всё это время я любил только тебя, и сейчас у меня сердце сжимается от мысли, что я не могу сказать тебе это?
— Это неважно, — ухожу я от ответа.
— Неважно? А что важно?
— Важно то, что у него нет от меня секретов, нет второй жизни, о которой я не знаю.
Илья прикусывает подрагивающие губы и снова отворачивается в сторону:
— Я изменился, Егор. Ещё тогда, когда умер Марк. Я очень многое понял, я многое пересмотрел в своей жизни.
— Я рад за тебя, — улыбаюсь через силу, ещё немного — и я сорвусь, я не выдержу, я признаюсь, что спать спокойно не могу, потому что думаю о тебе каждую секунду своей жизни. Встаю, ставлю пустой стакан на столик. — Спасибо за кофе. Пойду, подышу воздухом, что-то тут душно, да и перерыв скоро закончится.
Не оборачиваясь, иду по длинным коридорам студии, кругом люди, но я не вижу никого, хотя по дороге мне то и дело задают какие-то вопросы, я отвечаю, а в голове совсем другое. Всё-таки поднимаюсь к себе в кабинет и только открываю дверь, как меня сзади буквально вталкивают внутрь и прижимают к стене.
— Хватит, — шипит мне в лицо запыхавшийся Илай, переводит с трудом дыхание и продолжает: — Хватит от меня бегать. Хватит делать вид, что тебе всё равно на меня.
— Илья, — начинаю я, но он не дает мне закончить:
— Ты скажи мне, тебе достаточно только сказать, что ты больше ничего не чувствуешь ко мне. Тогда мы закончим съёмки, я уеду и больше никогда не появлюсь в твоей жизни. Скажи мне, — просит он, а меня обдаёт таким знакомым и таким до дрожи родным его запахом… лимоны, как же я скучал по ним.
Я облизываю губы, внезапно высушенные его дыханием, он заворожённо смотрит на них, его взгляд становится таким глубоким, что затягивает меня в сладкую свою темноту, я падаю в них, и нет конца этому полёту.
— Егор, — шепчет он так близко, его пальцы перемещаются мне на шею, гладят ставшую такой чувствительной кожу, он прижимается своим лбом к моему. — Егор…
Я протягиваю руку, касаюсь его волос, пропускаю их между пальцами, он тихо стонет, прижимаясь ко мне всем телом, моё тут же реагирует на эту близость, все нервные окончания просыпаются и просят, требуют удовлетворения. Как же я скучал по тебе, Ила.
Обнимаю его, он льнёт ко мне, притирается, его руки на моём затылке, реальность меркнет, его губы так рядом…
— Ила мой, — шепчу я, сглатывая липкий комок в горле, пара миллиметров отделяет меня от его раскрывшегося мне навстречу рта. Ещё немного.
— Ну же, — тихо просит он, совсем как тогда, так давно в тёмном сумраке кинотеатра, где начиналось наше безумие. И тут я прихожу в себя.
— Перерыв уже закончился, — напоминаю я, не отпуская его от себя. Он разочарованно открывает глаза, грустно усмехается:
— Закончился? Ну, значит, надо работать, — проводит пальцами по моим губам. — Идём работать, режиссёру нельзя опаздывать.
Он запарывает один дубль за другим, съёмки затягиваются почти до ночи, наконец, мы, измученные донельзя, сворачиваемся, смысла продолжать сегодня нет никакого.
Я отдаю распоряжения на завтра, собираюсь, телефон в моём кармане оживает: