Сделай шаг навстречу (СИ)

========== Шесть лет в минус… ==========
Как это странно, когда ты, на протяжении шести лет вспоминаешь о событиях, которые, казалось бы, так глубоко похоронил в себе, что они должны были умереть, задохнуться, не выжить в этих условиях.
То, что случилось шесть лет назад, до сих пор в моей израненной памяти живо и так же ярко, как будто это случилось вчера.
Что-то проходит, что-то забывается, а что-то невозможно вычеркнуть из своего сознания, как бы ни пытался ты это сделать.
Я старался, как же я старался, но сердце каждый раз болезненно ёкает, когда я думаю, хоть на секунду представляю себе образ человека, которого я с таким усердием выжигал из своей души на протяжении каждого дня, месяца, года.
Я помню, будто это случилось вчера, как Ила, мой прекрасный и самовлюблённый Гамлет, входит в нашу аудиторию в первый раз, как все замирают под его снисходительным взглядом. Я помню, каким он тогда был красивым, каким недосягаемым. Я помню до мельчайших подробностей наше сближение, стычки, попытки примириться с действительностью, которая так была против нас, помню его взбалмошные поступки, которые в итоге привели нас к расставанию.
А потом… эта терапия с Ренатом. Подобное подобным, так, кажется? Да, я пытался. Я честно пытался, у меня даже получалось.
И Ренат, такой мягкий, такой доверчивый, так сразу и безоговорочно отдавший всю свою жизнь в мои руки. Так мне тогда казалось.
Тот глупый каминг-аут, когда мне было невыносимо больно после отъезда Илая, и я, в желании хоть немного притупить боль, как в пропасть ринулся в эти отношения на глазах у половины универа.
Сейчас я сам удивляюсь, как мне тогда хватило решимости подойти к Ренату и поцеловать его на глазах у всех. Но мне было настолько всё равно, что я не думал ни минуты. А Ренат… он был так счастлив, как будто только этого и ждал за всё время нашей разлуки. Это было шоу сродни тем, что в своё время устраивал Илай для потехи публики, но для меня это была единственная возможность спастись.
И мы действительно были одни с Ренатом в тот момент, одни среди шумной толпы, я и в самом деле верил тогда, что вот оно, я отправился к началу, что весь тот отрезок пути, что я прошёл с Илой, был перевалочным пунктом, чтобы я вернулся в своё прошлое.
Мы целовались с ним, как будто больше никого не было в этой вселенной. Потом, когда мы наконец оторвались друг от друга, мы увидели изумлённые взгляды моих однокурсников, просто ошарашенных студентов с других потоков, вдалеке осиротевшая свита Фролова взирала на нас с не меньшим удивлением. А позади, за нашими спинами — взъерошенный Паха, с таким вызовом глядящий на всех проходящих мимо, что, казалось, скажи кто хоть слово, и он кинется с кулаками.
И он кинулся, только уже на меня, когда мы были на пути к дому. Он пыхтел полдороги, бурчал что-то невнятно себе под нос, а потом вдруг остановился и стал орать на меня, как будто я старушку топором — не меньше.
Он кричал, что думать надо хоть иногда и желательно головой, он кричал, что я совсем свихнулся, он кричал, что мне слава Фролова покоя не даёт, что ли, раз я тут же его место вдруг занять решил. Ренатик в это время только пугливо хлопал ресничками и тактично молчал. Потом он мне признался, что ещё пару лет до оторопи боялся Мальцева, хотя подобных вспышек с его стороны больше не повторялось.
Ренат упирался и не хотел ехать ко мне, аргументируя это тем, что у него есть деньги, и он уже нашёл себе квартиру через интернет. Но я всё же потащил его знакомиться со своими родителями. До сих пор восхищаюсь этой своей дурной смелостью или безрассудностью, как это лучше назвать, даже и не знаю.
Мне хотелось тогда, так хотелось обрубить всё и сразу, расставить все точки в нужных местах, чтобы уже всё и всем стало, наконец, понятным.
И вот та самая картина маслом.
Я, он и мои родители.
— Мама, папа, познакомьтесь, это Ренат. Он приехал из Томска и поживёт с нами.
И ти-ши-на.
И Ренатик, испуганно прячущийся за моей спиной. А потом мама, густо краснея от лица до шеи, спрашивает:
 
— Это твой друг?
И мой великолепный в своей наглости ответ:
— Это мой парень. Ещё есть вопросы?
Тут уже отец, с проявляющимися лихорадочными пятнами на щеках, машет рукой и говорит, обращаясь к маме:
— А я ведь тебе говорил, что тогда это не девка была, — и скрывается в своём кабинете.
Мама мнётся в нерешительности, но всё же с ещё не до конца погасшей надеждой спрашивает:
— А как же Вика? Вы же так хорошо дружили.
— Мама, — я начинаю нервничать: вот ещё одно слово, и я с сумкой у порога, и прощай отчий дом — я сирота. — Ты же всё прекрасно понимаешь, да? И тогда, всё верно, это был парень с нашего курса. И да, я с ним встречался, и да, ради него я бросил Вику. Хочешь, я могу собрать свои вещи и исчезнуть из вашей жизни?
Мама хватает ртом воздух — я слишком жесток сейчас, но лучше так — ампутация, чтобы ещё хоть что-то спасти, пусть болезненная, зато правда.
— Нет, что ты, — она опускает глаза. — Я же не это имела в виду.
— Ясно, — я подталкиваю Рената к двери в свою комнату. — Мы пойдём?
Мама снова краснеет, но всё же говорит:
— Скоро ужин будет готов, я вас позову.
А потом только стук захлопнувшейся за нашими спинами двери, я срываю с его плеча сумку, толкаю его к кровати, я с такой жадностью вгрызаюсь в его губы, что он глухо стонет от боли и моего напора, но всё равно льнёт ко мне, цепляясь руками за мои плечи.
Прости, мой мальчик, но мне только так сейчас, я не могу быть ласковым, у меня не получится. Привкус железа во рту, а меня уже не остановить — «ад пуст, все демоны сюда слетелись».
Пуговицы с его рубашки рассыпаются по полу, и в памяти сразу же другие пуговицы с другой рубашки, хрустальными слезами скатывающиеся сквозь мои пальцы. Я не знаю, не уверен, да и он никогда не говорил мне, как он представлял наш первый раз с ним, но, скорее всего, хоть что, но вот не это всё.
А я стягиваю, сдираю с него одежду, тут же раздеваясь сам, цепляю зубами кожу, оставляя красные отметины, не целую — кусаю. Какая-то звериная страсть овладевает мной, неуправляемая, неистовая, и Ренатик не виноват сейчас, и я не знаю, что со мной — обида, несправедливость, что произошла со мной, такая невыносимая горечь потери, что только ещё дополнительная боль может заглушить это — раздели со мной мою боль, мальчик мой.
И он делит, он не сопротивляется, он выгибается в моих руках, сам подставляясь под укусы, он хрипло стонет сквозь прикушенные губы. Да, я должен был быть ласков с ним, первый раз — это так важно, но я не ласков, слишком много накопилось во мне, и я не с ним занимаюсь сейчас сексом, я трахаю своего Илу в последний раз, пока ещё помню, пока ещё могу помнить.
И я закрываю глаза, я пытаюсь представить его, это так же просто. Как дышать, ведь вчера, ещё вчера он ходил совсем рядом, одними улицами и коридорами со мной, я мог взять его за руку, мог никуда не отпускать его, и мы всегда были бы вместе. Представляю и тут же рычу от бессилия: нет, мы не могли бы быть вместе, но здесь и сейчас — да, Ила мой, только мой, неважно, что ты по-другому пахнешь, что это не лимоны, это что-то вновь сладкое с мятными нотами, но я так хорошо визуализировал твой образ, что это и неважно.
Неважно, что ты ниже ростом, неважно, что волосы твои на порядок короче и не обвиваются вокруг меня ласковыми змеями, это ты, мой Ила, только мой сейчас.
Он задыхается подо мной, он тяжело дышит мне в шею, а я перегибаю его через край кровати, коленями на полу, и только на самом краю, мне хватает секунды здравого смысла задержаться, бессмысленно шаря глазами вокруг… пока не натыкаюсь на какой-то крем, то ли для рук, то ли для ещё чего… как я вообще вспомнил… невозможно просто… отвинчиваю колпачок зубами, сразу в ладонь, по члену, ему между ног… быстро, не думая, у меня нет времени ждать, готовить его ли, себя… да придёт боль очищающая… он выгибается ещё пронзительнее, подставляется с таким удовольствием, что я не могу более медлить — головку к пульсирующему входу, а дальше туман… его всхлипы, моё срывающееся на хрипы дыхание… Ила мой, Ила… со стоном падаю на его мокрую спину, чувствуя, как сокращаются его мышцы вокруг моего члена, такое тягучее удовольствие охватывает меня, сродни второму оргазму.