Гроза пустошей (СИ)

Дальнейший план был поистине чудовищен и находился на стыке стратегии и поэзии, поэтому первым делом мы отправились к стене поэтов Хаира. Утром туда стекались любители рифмы и с гордостью или опаской приделывали свежие поэмы к стене, выставляя их на общий суд. Некоторые пытались сохранить анонимность, разогревая чужой интерес, кое-кто злоупотреблял граффити, хотя обычно поэты оставались верны бумаге и цепляющей взгляд вязи. Стену облепляли маленькие выцветшие листки, разные стили схлестывались в захватывающей борьбе.
Ближе к полудню собиралась публика - немногочисленные, но очень вспыльчивые ценители стихов, спорившие до хрипоты о том, кто лучше овладеет словами. Прения и декламации, поэзия молодых против поэзии стариков. Эта часть культуры Хаира, возродившаяся спустя века, придавала городу неповторимое обаяние, особенно учитывая, что она соседствовала с боями без правил на аренах Шкуродёра и конкурсами поедания верблюжьего мяса на скорость.
Орзу днем раньше не только рассказала последние новости отношений банд, но и удовлетворила мое любопытство по поводу старика Фахаба, которого мы вытащили из Пальца. Я привык знать, с кем меня сталкивает жизнь, и в этот раз судьба одарила. Я винил в этом способность Ястреба Джека гнуть реальность.
Невежливый эксцентричный старик, больше озабоченный состоянием дорогой одежды, чем выживанием, оказался старейшим поэтом Хаира, живым и сварливым классиком. Он славился неприятным характером, но даже в 70 продолжал вывешивать листки на стену поэтов, вызывая у молодежи восхищение и зависть. Если бы не приручение живых городов, я бы не заинтересовался такими сомнительными достоинствами, но теперь стоило подкараулить вздорную развалину и переманить его на нашу сторону.
Хайки бродила вдоль стены в голубом кимоно с драконами, делавшем ее похожей на бандитку, ограбившую сундук куртизанок и без уважения обрядившуюся в найденные там одежды. Манеры и походка пиро выдавали налетчицу, а шелк рассказывал совсем иную историю, пытался обмануть. Она заново подбрила заросшую половину головы, а белокурая грива другой половины развевалась под утренним ветерком.
Пиро как-то выросла за прошедшее время, вытянулась, что ли, или дело в платье – я никогда не видел ее в женских вещах. Ястреба Джека целиком поглотило чтение трепещущих листков. То и дело он хмыкал или неуверенно поднимал брови, а порой с одобрением ухмылялся.
Фахаба долго ждать не пришлось – старикам вечно не спится. Как и говорила Орзу, старый поэт не изменял графику. Ободранную желтую тунику Фахаб сменил на роскошную дишдашу цвета зеленой листвы, обшитую по краям золотистой нитью, а его закрытым сандалиям с обильной вышивкой могли бы позавидовать умершие вельможи исчезнувших в веках восточных дворов. Судя по его поведению, кем-то таким Фахаб себя и ощущал. Он жил в ином времени - и абсолютно точно не в том, в котором пребывала чернь вроде нас.
Остатки седых волос вздорно торчали навстречу миру, а на носу поэта красовались импозантные очки в коричневой оправе.
- Эй! – махнула рукой Хайки.
Старик не одарил ее вниманием, приделывая листок на самодельный клей прямо в центре стены. Он никого не видел. Ничто не имело значения кроме стены и стихов.
Только после того, как листки оказались на нужном месте, мне удалось его разговорить, но Фахаб умел удивлять. Если отделить суть слов поэта от фырканья и скрытых оскорблений, то негодяй считал, что это не мы оказали ему услугу, вытащив из тюрьмы и не дав умереть, а он оказал ее нам, позволив таким никчемным людям совершить нечто полезное и вызволить великого творца.
Хайки вздохнула, предчувствуя неприятности. Ястреб Джек начал читать листок, который прикрепил старец.
- Фахаб, если бы не мы, от тебя бы осталась куча костей в камере, - не сдавался я. – Ты должен нам услугу, и заметь, я не слишком тебя обременяю.
- Я остался жив, и вы можете наслаждаться моей поэзией. Чего вам еще надо?
В гробу я видел его поэзию.
- Небольшая просьба тебя совершенно не затруднит. Мне нужно, чтобы ты пошел к Шкуродёру... в поместье мэра Хаира и поговорил с ним о поимке живых городов. Ходят слухи, что только поэты могут приворожить странствующие города из отражений, и я хочу, чтобы ты предложил ему свои поразительные умения, - заливал я. – Только лучшим удается заворожить скачущий город-бестию. Кому, как не тебе совершать этот подвиг? Я не говорю, что ты обязан участвовать в поимке на самом деле, но поговорить с ним стоит. Сходи к мэру - и делу конец. Считай, мы квиты.
 
- Мне это неинтересно.
Фахаб отвернулся и пошел прочь, шаркая расшитыми туфлями. Чертов старик! Хайки вопросительно посмотрела на меня, готовая применить силу. Заслуженный поэт Хаира медленно удалялся.
- Неинтересно что? - громко спросил Ястреб Джек и отвернулся от стены. - Неинтересно менять саму реальность с помощью поэзии? Не иносказательно, не за счет чувств, а на самом деле, будто рисуешь кистью. Творить мир по своему желанию тоже неинтересно? Размалывать видимое и перестраивать его силой ритма? Видно, ты староват для настоящих, опасных стихов, Фахаб.
Поэт замедлил шаг.
- Верно про тебя говорят, что ты хорош только в классической поэзии, - бросил Джек. - Я бы сказал иначе – ты в ней застрял.
- Что ты сказал?
Старый поэт развернулся с прытью, которой от него трудно было ожидать.
- Я говорю, что ты уже не звезда среди поэтов Хаира. Утром я ждал тебя и прочитал почти всю стену. Самый смелый и вдохновенный поэт здесь Рин. Из его слов рвется молодой дух, дерзость, свежесть ручья. Чтобы его побить, нужно нечто большее, чем связные рифмы и банальные образы, пусть и красиво обрисованные. Нужно рисковать, а твое время ушло, Фахаб.
У меня челюсть отвисла. Каждый раз глядя на разноглазого оборванца, забываю, что он жил и учился в бункерах.
Ястреб Джек демонстративно вернулся к чтению, скрестив руки на груди и увлеченно изучая следующую поэму, словно ответное мнение Фахаба не имело для него никакого значения. Пренебрежение возымело поразительный эффект, которого не достигнешь добротой. Старик буквально преобразился, потеряв ленцу старого визиря [22].
- Ах ты дрянь! – Фахаб кинулся на мутанта, отвесил ему пинок длинной туфлей и тут же вцепился в покрывающий Джека лисам. – Проклятый дилетант! Сын шайтана!
Мы с Хайки стояли, разинув рот, а перед нами катались в пыли известный поэт и долговязый мутант. Джек пытался оторвать от себя цепкие сухие лапы Фахаба, а тот напустился на критика с неожиданной для такого пожилого человека энергией, содрал шарф с лица мутанта и терзал его, будто ненавистного врага.
Через минуту к нам присоединился смуглый подросток в шортах и с листком в руке, и мы продолжили пялиться втроем. Было в этом что-то завораживающее.
- Критиком себя возомнил? Да? Да?
Поэт и Ястреб Джек продолжали тузить друг друга, хотя мутант больше старался освободиться от натиска старика, чем нанести ему урон. Даже его сила, утихомиривающая огненный океан Хайки, не могла успокоить яростного поэта.
- Это же Фахаб... – выдохнул парнишка. – Во дела... Никому не дает спуску. Великий человек!
Также быстро, как «великий человек» начал потасовку, он выдохся, отцепился от мутанта, встал и начал приводить себя в порядок, будто ничего не произошло. Потом он заворчал, увидев пыль на зеленой ткани, смерил взглядом сердитых глаз пацана-поэта, вытянувшегося с открытым ртом, выругался и развернулся ко мне.
- Я согласен, - молочные волосы Фахаба после схватки торчали еще более вызывающе, словно белый венец. – Я буду заклинать города.
- Великолепно, - широко улыбнулся я и жестом предложил проследовать в ближайшую чайхану, чтобы выпить и обсудить детали.
Джек закатил глаза кверху, отряхнулся, поднял испорченный шарф и закурил. Намотав его обратно, он стал похож на бродягу сильнее, чем прежде.
Залив старика сладкой рекой лести и осыпав ворохом фальшивых обещаний, я уверился, что Фахаб все-таки отправится повидать Шкуродёра. Слова Ястреба Джека серьезно задели поэта, хотя он считал, что менять реальность – значит оскорблять Творца. Однако религиозные воззрения крайне гибки и удобны тем, что их можно легко гнуть в любую сторону, используя хитроумие и цитаты, поэтому я развеял сомнения Фахаба потоком разнообразной чепухи и отправил к усадьбе врага. Мы следовали за ним по пятам, скрываясь за углами и магазинчиками, но Фахаб даже ни разу не обернулся, погруженный в мысли о сути поэзии. Он не интересовался никем кроме себя самого.