Красным по белому (СИ)

— Приходилось, — обтекаемо ответил Цайт, еще не успевший понять, стоит ли признаваться в своем предыдущем путешествии. С одной стороны — вроде как и не стоит, с другой — если этот тип часто бывает в Беренде, то мог заметить Цайта в прошлый раз и ложь легко вскроется. Тем более что эти острые усы и бородка кажутся смутно знакомыми…
— По делам? Или… с семьей?
Да кто это такой? Интерес, загоревшийся в глазах при словах о семье, айн Хафтон даже не попытался скрыть. Он что, не любит фаранов? Но Цайт на фарана сейчас как раз и не похож…
— У меня нет семьи. Я сирота.
Лицо кажется-все-же-не-извращенца резко осунулось. И сам он как-то обмяк и ссутутлился. Как будто то, что у Цайта нет семьи разрушило его планы на жизнь… да что там планы — разрушило всю жизнь.
— Скажите, айн Гибельштадт… у вас, случайно, нет сестры?
— Нет.
БОЛЬШЕ нет. Да сдохнет Лесс.
Айн Хафтон вздохнул:
— Простите… Возможно, я показался вам навязчивым и невоспитанным… Просто… Вы мне напомнили одну девушку…
Цайт чуть не расхохотался. Так вот оно в чем дело! Бедолага Мейнхард — никакой не извращенец. Просто он, Цайт, напомнил ему какую-то давно потерянную возлюбленную, отсюда и эти чувства во взгляде. Их вызвал не сам Цайт, а воспоминания о прежней любви. И он искренне надеялся, что нашел брата своей страсти, который, возможно, укажет путь. И тут — такое жестокое разочарование.
— Это было в прошлом месяце Монаха, — глаза несчастного влюбленного замутились воспоминаниями, — Я точно так же плыл на пароходе, на этом самом, и увидел ЕЕ. Она была… Она была прекрасна. Нет, не внешностью, она чем-то походила на вас… нет-нет, я не имел в виду, что вы вызываете отвращение, вы несомненно красивы… ну, с точки зрения женщин, конечно, я не сторонник наклонностей, осуждаемых богом и людьми… Так вот и ЕЕ внешность была несколько грубовата, но в то же время — я не мог отвести от нее глаз. Я решил составить ЕЙ компанию, честно говоря, думая, что девушка, странствующая одна, не откажется… кхм… провести вечер с приятным мужчиной. И вы знаете — она отказалась. И вот, в моих глазах ее внешность, ее характер, ее голос — сплавились воедино в волшебный идеал! Именно такую я смог бы полюбить! А ее чувство юмора… Как она сказала «Если не перестанете вести себя как кот — превратитесь в тигра»…
— КХА! КХА!
— Что с вами, айн Гибельштадт?
— Про… кха… стите… Кажется, я слишком глубоко вдохнул… кха… и водяная взвесь от колеса попала мне в горло… кха…
Вот это номер! Цайт вспомнил этого несчастного влюбленного. Это именно он пытался познакомиться с «госпожой Амандой» в месяце Монаха, когда Цайт, переодетый девушкой, убегал из Беренда на, действительно, этот самом пароходе. Получается, что та таинственная возлюбленная айн Хафтона…
Это он, Цайт.
Мысленно похихикав над абсурдной ситуацией, Цайт испытал все-таки некоторое сочувствие к несчастному влюбленному. Ведь он может так всю жизнь страдать, искать загадочную незнакомку, а все — из-за какой-то шутки.
Цайт обвел взглядом палубу. А вон, он. Поделившись своими переживаниями, Мейнхард вернулся обратно, за столик под навесом, где сидели несколько мужчин. Надо, наверное, подойти к нему и признаться… Нет-нет, не в переодевании, ни в коем случае. Например… например, сказать, что у него, «Флориана айн Гибельштадта… тьфу, Гибельштайна» действительно была сестра. Которая и впрямь путешествовала в Беренд и точно — в месяце Монаха. Но после этого она заболела чахоткой и скоропостижно скончалась. Пусть он лучше пострадает немного о ее смерти — и найдет себе другую.
Обдумывая подробности истории с «сестрой», чтобы не задумываться, если айн Хафтон вдруг их запросит, Цайт подошел к столику.
— Прошу прощения за вторжение…
— Господа, это мой знакомый Флориан айн Гибельштадт.
— Айн Гибельштайн, — все-таки не выдержал Цайт.
— Простите.
— Можете называть меня просто Флориан. Дело в том, что…
Цайт замолчал. Потому что один из тех, кто сидел за столиком, спиной к нему, обернулся. И юноша понял, отчего у него с самого выхода на палубу вдруг испортилось настроение. Похоже, он просто услышал знакомый выговор.
 
У обернувшегося была слегка смуглая кожа, нос с горбинкой, черные острые усы, и, хотя Цайт совершенно точно его не знал — этого было достаточно для того, чтобы его ненавидеть.
Перед ним сидел лессец.
  
Глава 14
 
2
— Откуда вы? Я не расслышал, — улыбнулся доктор Реллим, который неизвестно какими судьбами затесался в эту компанию
— Гибельштадт… тьфу… Гибельштайн, — с этими словами Цайт и сам рассмеялся, мол, это вот он, Мейнхард, меня запутал, а не я сам забыл, как там меня на самом деле зовут, — Доктор, мы ведь уже знакомы!
— О, Флориан, это и вправду ты? А я уж было хотел обрадовать своего попутчика, что встретил его земляка! — доктор весело прищурился, хотя прекрасно видел и очки ему не требовались.
Третий из сидевших за столом, молодой белоземелец с длинными волосами, то ли настолько белыми от природы, то ли рано поседевшими, приподнял шляпу и неразборчиво представился то ли Эрихом, то ли Эвертом, а фамилию Цайт и вовсе не расслышал.
А четвертым оказался тот самый лессец.
— Хулио Чезаре, писатель, — представился он.
Цайт, проклиная тот момент, когда решил спасти от любовной тоски случайного попутчика, присел за стол, неосознанно выбрав место максимально удаленное от писателя.
— Не слышал о таком, — пробурчал Цайт, тут же мысленно дав себе подзатыльник и приказав не проявлять недружелюбие. Во всем мире все, кроме фаранов, считают лессцев мирными и дружелюбными людьми, поэтому откровенная неприязнь к незнакомцу — это подозрительно. И пусть сейчас он, с золотистыми волосами, высветленной кожей и зелеными глазами, максимально не похож на фарана — повод для подозрений подавать нельзя. Он здесь, вообще-то, не на увеселительной прогулке, а выполняя задания…
Юноша на секунду задумался. А чьи, собственно, задания он выполняет? Короля? Но король управлением страны не занимается, развлекаясь исключительно чревоугодием. Шнееланда? Но цели, которые ставятся перед Черной Сотней, гораздо масштабнее, чем цели одного только белоземельского королевства. Всех Белых земель? Не слишком ли это пафосно?
Цайт мысленно пришел к двум выводам. Во-первых — он выполняет волю Родины, как говорят в Белых землях — Отеческого края. И нет, это не так пафосно, как «служить Белым землям». Отеческий край — он у каждого свой. И если один подразумевает под ним всю страну, то другой — свою деревушку, в которой он родился и вырос и ловил красноперку в речушке с горбатого каменного моста.
И во-вторых — он успокоился достаточно для того, чтобы находится за одним столом с лессцем.
— … малоизвестны. Нам, писателям Лесса, сильно подпортил жизнь Алехандро Томмазо, со своими карабинерами. Вот вы, — Чезаре ткнул свои мерзко острым пальцем в сторону Цайта, — что первым делом вспомните, если при вас произнесут «лесский писатель»?
— Алехандро Томмазо, — согласно кивнул юноша. Правда, вспомнил бы он его вовсе не потому, что он, так же как и другие мальчишки, увлекался приключениями бравого капитана Ла Гвардия и его друзей. А потому что Томмазо был чуть ли не единственным лесским писателем, никак не упоминавшим «злокозненных фаранов». Вообще их не упоминавшим, но и это уже плюс.
— Вот! Все остальные писатели Лесса, а их, поверьте, у нас немало — никому неинтересны!
— Особенно если писать любовные романы, — с явным намеком улыбнулся айн Хафтон.
— О! — подпрыгнул Цайт, внезапно вспомнивший, зачем вообще подошел к этому столу, — Друг мой Мейнхард, я должен тебе кое в чем признаться…
— Странная реакция на упоминание романов, — противно улыбнулся лессец.
— Айн Гибельштайн, при всем уважении к тебе, я бы хотел сразу сказать, что не разделяю наклонности, осуждаемые богом и людьми, — Мейнхард улыбался, но несколько напряженно, как будто, после упоминания любовных романов, опасался признания в любви.