Конструктор живых систем: На пути к цели (СИ)

Оставшиеся дни до аудиенции я провёл в подготовке к новому учебному году, примерке и подгонке нового мундира, на который нацепил медаль, а также купил подвес к сабле, чтобы повесить её на ремень.
Попутно я решал накопившиеся мелкие дела и писал письма, одно из которых направил Елизавете. Не знаю, ответит или нет, но она писала, что готова встретиться возле своего музыкального училища, но сейчас каникулы и её там наверняка пока нет. Пётр обещал приехать на днях, о чём даже прислал телеграмму, а остальное не имело большого значения.
  
И вот наступил долгожданный день, накануне которого я уведомил телеграммой в адрес императорской канцелярии о том, что буду к назначенному сроку. Да и сама канцелярия побеспокоилась заранее и прислала ко мне курьера, чтобы узнать о моих планах, и нахожусь ли я вообще на месте. Всё же, осечек и провалов перед императором оказаться не должно, и камергер, выполняя свои обязанности, узнавал всю информацию о вызванных на приём.
К назначенному часу я стоял уже перед входом, на который мне и указали. Приехал я заранее, в новом отглаженном мундире, со всеми полученными наградами, и с наградной саблей на поясе. Приехал, сообщил о прибытии охране, охрана доложила дальше, пришёл помощник камергера и началось.
— С оружием к императору нельзя, допускаются только военные, — увидев мою саблю, категорично заявил он.
— Но я её получил из рук заместителя военного министра за боевые заслуги и у неё есть даже орден на темляке⁈
— Я вижу, но саблю придётся сдать, а на грудь повесить орденский бант вместо неё.
— У меня нет его, — потерянно сказал я.
— Найдём. Однако, с таким лицом к императору на приём идти нельзя.
Я промолчал. Пластырь я снял, открыв всему миру багровый рубец, тянущийся по щеке. Сейчас шрам приобрёл ещё более багровую окраску, изрядно уродуя лицо, и бледнеть в ближайшее время не собирался.
Я попытался его замазать мелованной пудрой, но безуспешно, он только немного побелел и по-прежнему напоминал всему миру обо всём, что со мной произошло. Однако я не считал это недостатком, о чём и сказал, в конце концов, помощнику камергера.
— Я его не уберу, он теперь всегда со мной.
— Разберёмся. Пойдёмте за мной, у нас есть в запасе ещё полтора часа, и мы сделаем всё возможное, чтобы не огорчать императора вашим суровым видом. Давайте вашу саблю, она подождёт вас пока в сейфе, так, все сюда!
На крик помощника камергера явилось ещё двое мужчин, не знаю, в каком дворцовом звании, наверное, помощники помощника, или секретари помощника, или швейцары, или ещё невесть кто. Далёк я от императорского дворца, а ещё слишком молод, да и глуп пока. Но ничего, я быстро учусь.
Эти мысли вихрем промчались в моей голове, а потом за меня взялись всерьёз, и в течение часа как только не издевались. Отобрали саблю и действительно убрали её в сейф. Поместили на грудь бант ордена святой Анны четвертой степени. Перевесили медаль за спасение, намазали какой-то мазью шрам, отчего он потерял свой багровый цвет, но стал более выпуклым, хоть и менее заметным на моём лице.
Поправили на мне мундир, навесили на него непонятный аксельбант, добавили ещё что-то для украшения, отчего я стал похож на свадебного генерала, только слишком молодого. После чего пристально оглядели и остались вполне довольными.
— Да, вот теперь можно и на приём! — ответствовал камергер, глядя на мой отутюженный мундир, на брюки с такой стрелкой, от одного взгляда на которую можно было порезаться, и на начищенные до зеркального блеска ботинки. — Хорошо! Вам, господин барон, нужно не садиться, чтобы не помяться. Выглядите просто отлично!
Я придирчиво осмотрел себя в зеркало и остался доволен. Шрам, конечно, остался заметен, но лицо перестало иметь вид обожжённого огнём, даже в глазах появилось что-то другое, менее жёсткое. В общем, я снова приобрёл вид обычного, в меру симпатичного юноши, что меня несказанно порадовало.
Однако часы показывали, что осталось всего полчаса до начала приёма, и меня провели в комнату, где ожидали аудиенции разные вельможи. Оказалось, что аудиенция назначена не только для меня, и посвящалась награждению различных государственных мужей в штатном порядке, и не в первый раз. Естественно, для меня подобное мероприятие оказалось неожиданным, и я не знал, как себя вести.
Все указания, которые мне надавал помощник камергера, сразу же вылетели у меня из головы, как только я увидел это великосветское сборище дам и государственных деятелей самого разного возраста и чинов. Дамы, надменные, холёные, стояли с благородной осанкой, придирчивым взглядом рассматривая всех вокруг, в том числе и меня. Одетые в зауженные в талии платья, сверкая золотыми украшениями с драгоценными камнями, они производили впечатление небожителей, которые в кои веки опустились на землю, чтобы порадовать простых людей.
Кавалеры, что держали их под руку или беседовали друг с другом невдалеке, не отставали от своих подруг, блистая великолепными мундирами, обильно украшенными государственными наградами и прочими регалиями принадлежности к власти. На меня каждый из них обратил внимание, но чисто из любопытства. У меня сложилось впечатление, что я внезапно для себя стал молодым беспородным псом, очутившимся среди стаи гончих, ведущих свою родословную от начала века, когда их впервые приручил человек.
Я отошёл далеко в сторону и встал под портретами исторических деятелей прошлого, где никого не оказалось, и принялся молча рассматривать картины. Тем временем придворная жизнь текла по своим, давно установленным правилам. Дамы, в сопровождении своих кавалеров, стояли или бродили по залу, встречаясь и тихо переговариваясь между собой. Через минуту обо мне все забыли и занялись друг другом.
До начала официального приёма оставалось пятнадцать минут, когда одетый в цвета императорского дворца швейцар распахнул резные огромные двери, а вышедший оттуда камергер провозгласил.
— Дамы и господа, приглашённые согласно утверждённому списку, прошу всем занять свои места!
Я выучил свой номер наизусть и знал, что буду сидеть где-то позади всех, и потому не торопился последовать указанию камергера. В актовый зал приёма первыми вошли высшие сановники, затем потянулись приглашённые рангом ниже, в числе последних зашёл и я, мимоходом увидев в толпе одно знакомое мне лицо.
Им оказался граф Васильев, которого я видел в самом начале своего обучения на торжественном приёме первокурсников в академию. Тогда на линейке он стоял одетый в гражданскую одежду, а сейчас оказался облачён в мундир генерал-губернатора. На меня он не смотрел, и вряд ли вообще меня заметил, хотя я поневоле притягивал к себе взгляды своим одиночеством, мундиром и молодостью.
Оказавшись внутри просторного зала, я уселся в самом конце, на месте, которое мне указал швейцар. Видимо, на счёт меня он получил дополнительные указания, чтобы я ни своим видом, ни своими действиями не нарушил протокол и не внёс сумятицу в его проведение.
Рядом со мной никого не оказалось, да и не все места в зале оказались заняты. Присутствующие, рассевшись, начали шушукаться между собой, обсуждая насущные проблемы и впечатления, а я стал рассматривать во все глаза убранство самого зала и тех, кого мог рассмотреть сзади, уже никого не стесняясь.
Зал поражал моё воображение своим великолепием. Потолок, возвышающийся не менее, чем на три метра, украшали прекрасные фрески, изображающие одну из битв, что имели в место в истории. Какая именно из них оказалась запечатлена на нём, я затруднялся понять, но всё выглядело очень красочно и ёмко.
  
Стены с большими окнами, прямоугольниками вытянутыми вверх, имели по обе стороны тяжёлые бархатные шторы тёмно-зелёного оттенка, с большими кистями внизу, касавшимися кончиками пола. На небольших и узких простенках между окнами располагались великолепные канделябры, отлитые из старой бронзы, по внешнему виду никак не меньше ста пятидесяти лет, сейчас выполнявшие сугубо декоративную роль.
В самом начале зала, там, где должен появиться император, находился большой, вырезанный из чёрного дерева трон, украшенный красный бархатом и различными символами императорской власти, сочетавший жёлтое и белое, то есть серебро и золото.