Воля рода (СИ)

— Деверь! — упёртая в пол челюсть мешала ей говорить, и голова девушки при этом подпрыгивала, — Давай!
Я в лёгком недоумении подкрутил шею, скосив глаза… Что давай?
Румяные её щёки чуть ли не пылали от злости, а полные губы были уже прокушены от чрезмерных усилий, но эта кровавая помада, казалось, лишь придавала ей какого-то адского шарма. Она ещё сверлила меня горящими от ярости глазами, дополняя картину.
— Не будь бревном, Иной!
«Идиот, кроме неё, никто нам не поможет!» 
Я не успел удивиться, когда это Одержимый изменил своё мнение об Эвелине, как вдруг перед глазами возникла картинка.
Мне привиделась совсем другая Эвелина. Избранница подо мной, абсолютно раздетая и разгорячённая, с раскинутыми по подушке волосами, не сводит с меня взгляда, и мы двигаемся с ней синхронно… Страсть распаляет нас, мешает даже стонать, и её грудь прыгает в такт моим резким движениям.
Вау! Вашу же псовую луну, вот это мотивация!
Видение исчезло, и я распахнул глаза, снова осознав себя под шатром рядом с Эвелиной, тянущейся ко мне от столба. Ну, ладно, ради такого будущего можно и даже нужно чуть-чуть подвинуться.
Мой рывок к её лицу был резким, болезненным, и заставил меня потерять сознание. Но прежде, чем я потонул в темноте, я почувствовал её губы. Влажные от пота, мягкие, чувственные… и раскалённые!
Где-то далеко заверещал от боли Одержимый.
«Такова воля Незримой!» — счастливый крик Эвелины улетел в бездну со мной.
* * *
Вот же пёс горелый! Я привык, что теряют сознание от нестерпимой боли, но вот приходить в себя от ещё больших страданий мне не доводилось.
Будто огромная властная рука стиснула меня в кулаке и стала выдавливать, словно тесто, сквозь пальцы. И, что удивительно, выдавленный я собирался в новое тело, более здоровое и выносливое.
Когда кости смещаются и мгновенно срастаются, подчиняясь неизвестным мне законам физики, это очень больно. Когда мышцы сшиваются, устремляясь к разорванным концам сквозь измученную плоть и подтягивая вывихнутые конечности — это тоже больно.
Когда сломанный позвоночник собирается по позвонкам, пробивая искрами каждый повреждённый нерв, это невообразимо больно. Как будто мозг прозванивает каждый участочек тела, и при этом спрашивает: «Псина ты толчковая, тебе больно? Ага… А сейчас больно? Очень хорошо…»
И так продолжалось с каждой клеточкой организма. Восстановление, проверка, восстановление, проверка. До тех пор, когда боль снова не выкинула меня в темноту.
* * *
Я скачу по ночной пустыне.
Именно скачу, делая мощные рывки четырьмя лапами. Мои раскалённые когти вонзаются в песок, и он разлетается сверкающим бисером, превращаясь в стекло.
Не сразу я понял, что несу на спине седока. Звенящий женский хохот разносится над барханами, и неожиданно я вижу картину сбоку, словно лечу рядом.
Обнажённая Эвелина несётся на «угольке», то есть, на мне, словно неведомая богиня из сказки. Чёрные волосы, поблёскивая от яркого лунного света, развеваются от встречного ветра, а гладкая кожа словно сияет на изгибах тела. Четыре Луны в небе почему-то рядом, и словно летят вместе с ней.
Раскалённая шкура «уголька» не причиняет никакого вреда голой коже Эвелины, и на одну руку она даже накрутила горящую гриву. В другой руке двустороннее копьё — горящий наконечник смотрит вверх, оставляя за собой длинный дымный вихрь, а нижнее голубоватое острие чиркает по песку, каждый раз извергая брызги воды и пар.
Немного несуразно при этом выглядит гвардейский магострел, который висит на её спине и подскакивает в такт движениям «уголька». Лямка винтовки ёрзает между грудями Эвелины, но она не обращает на это внимание.
Избранница и вправду смеётся, вглядываясь куда-то вперёд, и щурится. Оседлала наездница жжёного пса, как говорится.
— Привратник! — кричит она, повернувшись и глядя на меня, — Не пора ли тебе очнуться?
Я особо и не могу ответить, не понимая, где моё сознание: тут, летит сбоку, или в «угольке»?
 
— Я не хочу возвращаться! — кричит она, оборачиваясь куда-то назад, — Не бывать этому!
И подстёгивает «уголька» голыми пятками. Словно сквозь вату я ощущаю, что на мне и вправду скачут, сдавливая бёдрами бока.
О чём она? Куда не хочет возвращаться?
Я вспомнил, что Второлунник говорил о том, что Эвелине придётся вернуться в Северный монастырь Избранниц. Если раскол в Церкви Чёрной Луны и вправду есть, то вполне возможно, что та самодеятельность, которую учудили они с Афанасием, настоятельнице монастыря тоже не понравится.
Краем глаза я увидел что-то ещё более тёмное, чем ночь, и посмотрел назад. Посмотрел, чтобы увидеть Чёрную Луну, выползающую из Пробоины.
Как и во всех видениях до этого, сразу следом за этим весь мир начинал чернеть, словно обугливаться и покрываться сажей. Именно от этой смертоносной волны и неслась Эвелина, лихо подстёгивая «уголька».
Ветер стал нарастать, словно грозовой фронт перед надвигающейся ночью. Я почуял, что меня сносит куда-то в сторону, и попробовал мысленно потянуться к «угольку». Всё, налетался, верните меня домой.
— Тим, пора!
* * *
Я не совсем понял, что происходит. Вообще, когда очухиваются, всё должно быть по-другому, но я всё ещё был в теле «уголька». Вот только теперь мне стало ясно, что вокруг меня — реальность.
Чистое поле, но чуть поодаль виднеются камыши, и там равнину разрезает сверкающая темень пруда. По полю медленно движутся другие «угольки», и все они стекаются к непонятному образованию у берега пруда.
Словно вихрь огня застыл над камышами. Закручиваясь то спиралью, то превращаясь в хаотичный клубок пламени, он расширялся и опадал, словно дышал. И при каждом вдохе он становился чуть больше, чем до этого, и камыши вокруг заходились пожаром, весело потрескивая перед этим.
«Угольки» пересекали поле, следуя друг за другом вереницами, и ныряли в вихрь, чтобы исчезнуть. Как муравьи, спешащие в муравейник, пока солнце не село.
При этой мысли я обратил взгляд на небо. Пробоина, и едва заметный краешек Красной Луны, который разгорелся так ярко, будто это там солнце исчезало в дыре. А вокруг и вправду стало светло, почти как днём.
Ещё несколько мгновений, и Луна уйдёт.
— Тим, времени нет, — кто-то потрепал меня за то место, где у элементаля должны быть уши, если бы они были.
Эвелина… Уже одетая, она стоит рядом, опустившись на колено и поглаживая мою шею. В одной руке посох, другая почёсывает меня — её пальцы зарываются в горящей гриве и, сгинь моя псовая Луна, как же это приятно.
— Привратник отдал свою жизнь, чтобы ты ушёл, Тим. — посох Эвелины при этом повернулся и показал куда-то в сторону.
Тот самый Привратник, которого я видел в царском лагере, сидел на коленях — руки повисли, как плети, а голова просто поникла. Вокруг его фигуры поле было выжжено, и сизый дым поднимался к небу, словно от погребального костра.
— А теперь иди, Тим, — моей страшной безглазой морды коснулись губы Эвелины, — Давай! Луна уйдёт, Вертун успокоится, и другого шанса не будет.
Я даже радостно встрепенулся… Куда иди?! Домой? Всё, Тимка свободен и может вернуться в Свободную Федерацию надирать задницы капитам?
— Ага, щазз, — так точно копируя мою манеру речи, ответила Эвелина, а потом вдруг сняла со спины гвардейский магострел, — Тебе Привратник ясно сказал, куда идти. Такова воля Незримой, Тим.
Винтовку впихнули мне в зубы, а я только и мог, что в недоумении таращиться на Избранницу. Вот дайте только поговорить с этой Незримой, и я бы объяснил взбалмошной богине, что призывать боевых псиоников в другой мир — это плохо.
На эту мою мысль Избранница вдруг засмеялась:
— Я не призывала тебя, Тим. Это всё духи царского рода, с них и спрашивай, — тут она кокетливо улыбнулась, взъерошила свои чёрные локоны, а потом обмотала одним лицо, закрыв губы и нос, — Ты и вправду думаешь, что я взбалмошная?