Странница

Первая остановка оказалась на высоте тысяча сто пятьдесят метров. К этому моменту все уже порядком утомились — за час непрерывного подъема по лесистой спирали. Автобус совершил очередной вираж и, прокатившись по аллее, вырулил на крохотную площадь перед главной гостиницей городка. Экскурсовод Эмили — тридцатилетняя гречанка, гибкая, зеленоглазая, с крупными передними зубами — посоветовала всем надеть теплые куртки, привезенные из России. Корнею нравился ее сипловатый голос и акцент, с которым она изъяснялась по-русски.
  
В одном из стеклянных павильонов на площади они выпили по стаканчику подогретой сладкой командарии (Корней заплатил за каждый стакан полновесный кипрский фунт), в другом — купили Инге и Майе по заколке с греческим орнаментом. Густой хвойный лес обступал площадь и узкую асфальтовую дорогу, нырявшую куда-то вверх по склону. Инга сделала несколько шагов по дороге, потом сошла с асфальта и обняла за ствол низкую кривую сосну.
— Сфотографируй меня, — крикнула она, — так, чтоб склон был сзади, чтоб было видно, что горы!
Ее салатовая куртка горела ярким пятном на фоне темной зелени и бурой травы. Корней ощутил привычное томление. К нему тут же приплыло воспоминание, сладкое, как аромат горячего свежеиспеченного хлеба на морозе. Четыре года назад он примерно так же фотографировал Ингу на склоне холма на Валдае. Это был их первый совместный выезд. Они провели тогда вместе три дня — среди озер и лесистых холмов.
Следующий привал — самый долгий, трехчасовой — был предложен уже на каменистой плоской макушке горы, где автобусную публику ожидали ресторан в длинном деревенском доме и вид на соседнюю горную гряду.
Когда они допивали кофе, у их столика остановилась хмельная компания из трех соотечественников — двух крепких теток в цветастых спортивных костюмах и обветренного мужичка в толстом свитере.
— Россияне? — полувопросительно провозгласил мужик, поддерживая своих задастых подруг за поясницы.
Корней подтвердил. Мужичок отобрал у подруги пластиковый пакет и извлек оттуда початую бутылку коньяка «Метакса». Прищурившись, нацелили на пустые бокалы из-под вина.
— По чуть-чуть за праздник?
— А что за праздник-то? — удивилась Инга.
— День национального единства, — чуть не хором сообщили тетки. Мужик подмигнул.
— Ну, если только по чуть-чуть, — позволила Инга.
— За единство россиян и россиянок, — сказал Корней, поднимая бокал за ножку.
Соотечественники густо и облегченно засмеялись. Мужчина в свитере приветственно потряс бутылкой. В ней бултыхалось меньше четверти.
Лица соотечественников приятно лоснились.
Допив кофе, Инга стала рассматривать на экранчике фотоаппарата снимки, сделанные за день, — себя в орнаменте гор. Экран мерцал и охотно укрупнял детали. Корней ухмылялся.
— Схожу-ка я в туалет, — сообщила Инга, передавая аппарат.
— Там в женском очередяга, я видел, — виновато уведомил Корней, — еще три автобуса приперлись…
— Если очень длинная, то я где-нибудь и так найду, — бесшабашно заявила Инга, — ты меня знаешь.
Корней хохотнул. Десятью минутами позже спрятал аппарат в карман и отправился на экскурсию. У дверей дамской комнаты, упрятанной за выступ стены, по-прежнему хмуро медитировал интернациональный женский клуб. Количество его членов нарастало. Инги среди них не было.
Он покинул ресторан и по узкой, выложенной плиткой тропинке, вышел к верхней смотровой площадке. В лицо ему дохнуло сосновым духом ущелье. Сквозь сизую дымку проступал соседний склон, густо поросший лесом. За ним вырастал следующий — гигантским тупым конусом, почти лишенным растительности и изборожденным каменистыми складками.
Корней постоял немного, опираясь на балюстраду и принимая в лицо студеный упругий ветер. Он подтянул под горло «молнию» на куртке. Рядом двое то ли датчан, то ли шведов таращились на ущелье в армейский бинокль, передавая его друг другу и громко выражая чувства. Корней так и не понял, чего там можно было высматривать посредством военной оптики — спаривание косуль?
Он спустился обратно на площадку с рестораном и клумбами, а потом — по крутой каменной лестнице еще ниже — на стоянку автобусов. Автобусов было тут уже пять или шесть штук — разнообразных форм и цветов. Стоянку обрамляла низкая стена, сложенная из тяжелых известняковых глыб. В единственный ее разрыв уползало вниз горное шоссе, начинавшее тут первую петлю.
Корней огляделся и двинулся в противоположный угол, заставленный жаркими громадами автобусов. Он одним махом одолел стену и оказался в густых жестких зарослях, покрывавших широкий уступ горы, с вершины которой он только что спустился. Без раздумий двинулся вперед, раздвигая ветви.
Он чувствовал в себе веселую игру сил. Поиск сбежавшей Инги служил, пожалуй, лишь поводом. Ему теперь просто хотелось искать, продираться и карабкаться. Каждый вдох наполнял его пьянящей свежестью. Под ногами пружинили слои прелой листвы. Был ощутим едва заметный уклон.
 36 
Корней одолел, наверное, метров сто — вольно намечая себе путь между стволами деревьев незнакомых пород и крупными валунами в зеленоватом мшистом подшерстке. Его почему-то восхищала дикость окружавшей его растительной жизни — в сравнении с близким кофейным комфортом, упакованным в стекло и пластик.
Впереди открылась прогалина — узкий безлесый участок, хорошо освещенный вышедшим из-за туч солнцем. Корней сделал несколько шагов в ту сторону, но неожиданно замедлил шаг. На границе света и тени, у края прогалины, у ствола сосны стоял крупный мужчина в красной куртке. Корней сообразил, что не ему одному, вероятно, так же хмельно и радостно бродить по горному лесу в двух шагах от гарантированного уюта. Мужчина в куртке дернул головой на шум Корнеевых шагов, показал круглое бородатое лицо. На лице выступила досада. Он, впрочем, явно не думал справлять под сосной нужду: стоял боком, сжимая в руке видеокамеру.
Корней приблизился, улыбаясь, поскольку поворачивать было уже поздно и неудобно, да и не было видимой причины. Другое дело, если б мужик сидел на корточках с голым задом.
Корней решил пройти мимо, пересечь полянку и взять выше, целясь обратно к макушке горы. Но, когда он поравнялся с бородачом в красной куртке, почти беззвучно пробормотав: «Хелло!», тот поманил его рукой. Округлая его физиономия выявляла теперь смущение. Корней подошел, принужденно улыбаясь. Бородач чуть отступил за ствол сосны, легонько потянув к себе Корнея, а другой рукой указал вперед, куда-то в сторону поляны или дальше. Свистяще спросил: «Ю си-и?»[1] Бьющее в прогал веселое кипрское солнце заливало светом пожухлую траву и россыпь мелких камней, заставляло искриться пышную хвою, осветляло темную листву деревьев на другой стороне поляны. У Корнея вырвался судорожный вздох. Бородатый рядом хмыкнул. Шагах в десяти, спиной к ним, у самого большого дерева стояла обнаженная женщина.
Солнечные лучи скользили по ее крепкой стройной спине и выпуклым ягодицам. Положение тела женщины было несколько странным. Она стояла, твердо упершись склоненной головой, лбом в древесный ствол, прижав вытянутые руки к бокам. Черные волосы клубились по плечам. В нескольких шагах во мху разноцветно выделялась сброшенная одежда.
Пауза, занятая созерцанием, тянулась с минуту. Женщина оставалась неподвижной. Бородач, наконец, напряженно выдохнул легкий пар и поднял видеокамеру. Корней пришел в себя. Секунду поразмыслив, коснулся плеча бородатого и тихо произнес по-английски и по-русски:
— Итс май уайф. Это моя жена.
  
Лицо бородатого исказила быстрая оторопь.
Он секунду смотрел Корнею в глаза. Потом сипло произнес: «Сори», неуклюже развернулся и быстро исчез среди кустов. Корней смотрел ему вслед, пока красная куртка мелькала в просветах. Потом повернулся и вышел на поляну. Жена исчезла.
Он постоял, осматриваясь. Потом негромко позвал:
— Ин-га!
Кроны низких сосен шевельнул порыв ветра. Издалека донесся короткий трубный клич автобуса. Корней машинально взглянул на часы: в запасе было еще минут сорок. Клич был адресован, вероятно, датчанам или шведам.