Сезон мошкары

— Bay! Вот это да! — Леон чувствовал, как постепенно нагревается металл на его коже. Он сделал глубокий вдох, пытаясь сосредоточиться, чтобы вобрать в себя чистоту, мощь и упругость золота.
— Теперь ты пуленепробиваем, — сказал Рыжий Медведь, — и тебе нечего бояться, друг мой.
Некоторое время они лежали молча. Музыка сменилась — теперь это пела женщина, тихо жалуясь, что нет ей покоя. Мелодия отзывалась какой-то щемящей болью, и Леон не слышал, что говорит ему Рыжий Медведь.
— Что? Что ты сказал?
— Я спросил, не волновался ли ты, когда убивал женщину.
Леон на секунду замешкался с ответом. Что-то в Рыжем Медведе заставляло сказать ему правду. Эти странные глаза, пронизывающие тебя, казалось, убеждали, что правду он знает и так, без твоего ответа.
— Да. Меня потом била дрожь. Страшно было. Может быть, из-за того, что это была женщина. Я потому и убил ее в том самом месте, где ты Вомбата порешил. А вообще-то какая разница? Что такого особенного в этих бабах? Никакой от них радости мне никогда не было, только чувствуешь себя полным ничтожеством. Горе приносить — это они умеют. Вот перед Кевином я виноватым себя чувствую. Он хороший парень, Кевин. Не дай бог узнает, не хочу…
Рыжий Медведь ласково похлопал Леона по груди. Так стучат в крепостные ворота — громко, гулко, так взывает судьба.
— Вот и здесь сказывается твоя преданность, — проговорил Рыжий Медведь. — Я восхищаюсь этой твоей чертой.
— Кевину лучше ничего не знать. Они с сестрой были очень близки.
— Переживет. А к тому, что произошло с Клыком, как он отнесся?
— Напугался. Очень. Как и я в первый раз.
— Я успокою его. А теперь я хочу, чтобы ты лежал тихо. Я собираюсь сделать тебе еще один подарок.
Рыжий Медведь соскочил с кровати и стянул с себя свитер. Он был мускулистым, но ростом немногим выше Леона. От плеч и по всей спине до самого копчика у него шли два длинных шрама, образуя как бы букву V.
— Откуда у тебя эти шрамы? — спросил Леон. — Что это случайность — непохоже.
— Не будем об этом сейчас.
— Но о своем-то шраме я тебе рассказал.
Рыжий Медведь улыбнулся и шагнул из своих эластичных брюк.
— Может быть, когда-нибудь и я расскажу тебе о своих. Но сейчас нам предстоят другие заботы.
И, подойдя к двери, Рыжий Медведь кликнул кого-то. И вслед за этим в комнату вошла миниатюрная светловолосая женщина — голая, с маленькой грудью и чудесной улыбкой. Во внешности ее было что-то русское: широкоскулая, с глубоко посаженными глазами.
— Это Мира, — сказал Рыжий Медведь.
Подойдя, Мира села на кровать. Ухватившись за брючный ремень Леона, расстегнула пряжку.
— А это Катя.
Вторая женщина, темнее, грудастее, как и ее товарка, тоже была совершенно голой.
— Почему-то, — сказал Рыжий Медведь, — мне не кажется, что с этими дамами ты будешь чувствовать себя полным ничтожеством.
 
24
День, когда он получил эти шрамы, Рыжий Медведь помнил досконально — весь, до последней минуты. Это был его двадцать первый день рождения. Дядя Виктор повел его в свою подсобку. До этого дня никто, кроме них, не знал, что происходит в этом бетонном сарайчике, надворной постройке, зажатой между высотными зданиями вокруг. Кто мог заподозрить в колдовстве задворки жилого района в Торонто, прозаичнейшем из городов?
Виктор подвел его к сараю, завязал ему глаза и, взяв за руку, препроводил сквозь мрак к своему святилищу в глубине сарая. К этому времени вонь уже не смущала Рыжего Медведя, или Реймонда, как его тогда звали. Он не только не чувствовал тошноты, он ощущал подъем — вонь заставляла его сердце биться сильнее. Годами тренировки дядя Виктор готовил его к этому дню, приближая к черному бьющемуся сердцу Пало Майомбе. Реймонд чувствовал вокруг себя это биение, пульс черной магии.
— Сегодня важнейший день в твоей жизни, Реймонд. — Хрипловатый и как бы шелестящий бесплотный голос дяди Виктора походил на пение игрушечной дудочки. — Сегодня ты станешь полноправным жрецом Пало Майомбе. Помни, что ты не обязан делать этот шаг. Еще есть время передумать.
 
— Знаю. Но я хочу этого, дядя.
— Ты уверен?
— Уверен. Я хочу этого больше всего на свете.
Рыжий Медведь, он же Реймонд, глубоко вздохнул, вдыхая в себя запах свечей, аромат экзотических трав, полыни, лапчатки и перебивающий все другие запах гниющего мяса.
— Очень хорошо. Сегодня произойдут два события. Во-первых, ты отдашь свою душу. Во-вторых, будешь исполосован лучами. Понимаешь, что это значит?
— Да, дядя. Моя душа умрет. И значит, мне будет заказан путь как к вечному блаженству, так и к вечному проклятию. Но я стану свободнее всех смертных на этой земле и смогу вместить в себя другие души.
— А что означает «исполосован лучами»?
— «Исполосован лучами» означает принять страдание, боль от шрамов в обмен на свет и могущество Пало Майомбе.
— И ты выбираешь это по своей воле?
— Да.
— Может быть, кто-нибудь, так или иначе, принуждал тебя к этому?
— Нет.
— И ты осознаешь, что раз сделанного уже не переделать?
— Осознаю.
— Очень хорошо. Приступим же.
Реймонд услыхал, как дядя вынимает из футляра церемониальный нож. Потом послышался звук, с каким проводят стальным лезвием о точильный брусок. Дядя закрепил кисти рук Реймонда в свисавших с потолка кожаных петлях. Рот у Реймонда пересох. Он задрожал всем телом.
Шелестящий, сухой, как бумага, голос стал что-то бормотать нараспев на языке выбранной им религии Пало Майомбе. А потом первое прикосновение ножа, вспарывающего его кожу.
Кто перечислит все, что создает монстра? Неживое тело, мозг убийцы, разряд молнии — взмах руки сумасшедшего ученого, и жизнь заструилась по мертвым венам, зло шествует по миру. История Рыжего Медведя куда обыденнее.
Задолго до того, как он стал Рыжим Медведем, он звался Реймонд Белтран, сын малолетней проститутки по имени Глория Белтран, приплывшей в 1980 году с Кубы на угнанном судне «Мариель». Маленькому Реймонду было тогда пять лет, и шаткость его существования в Гаване не шла ни в какое сравнение с тем, что предстояло ему пережить в его странствиях.
Первый приют Глории, как и сотни тысяч других участников этого исхода, был в Майами, где она поселилась вместе с кузиной, выгнавшей ее из дома, когда, раз возвратившись туда, она застала Глорию занимающейся своим ремеслом на диване в гостиной, в десяти шагах от комнаты, где находился ее маленький сын. Следующий ее приют был у дяди, человека значительно старше и более терпимого. К сожалению, Глории приют этот пришлось покинуть из соображений принципа, когда дядя настоял на оплате жилища натурой. Список последующих адресов оказался длинным: две недели здесь, три месяца там, каждый полуподвал хуже предыдущего.
Потом для Глории и Реймонда наступило подобие просвета, когда они связали свою судьбу с Иниго Мартинесом, наркодилером, уставшим от бессмысленных попыток конкурировать со своими майамскими коллегами. Почему и выпало Реймонду Белтрану расти и мужать в Торонто, к востоку от центра города, в районе, называемом Риджент-Парк.
Согласно всем переписям и официальным сводкам, Риджент-Парк является самым бедным районом Торонто. Населяют его в основном недавние иммигранты, пытающиеся хоть как-то приблизиться к воплощению своей мечты. Много здесь и неполных семей, живущих на пособие. И хоть большинство здешних обитателей люди вполне порядочные и законопослушные, не таков был Мартинес. Удачливым дельцом он тоже не был. Его представление о Канаде как об обширной и девственной в плане сбыта наркотиков территории, только и ждущей его благодеяний, оказалось ошибочным настолько, что возмущенный соперник — такой же поставщик, как и он, — сбросил его с собственной крыши в районе высотных зданий Риджент-Парка.
Глории удалось избежать депортации, уговорив одного канадца кубинского происхождения на ней жениться. За небольшое финансовое вознаграждение он согласился явиться несколько раз в бюро по делам иммигрантов, побеседовать там, представить фотографии их «медового месяца» и так далее. Легализовав таким образом свой статус, Глория попыталась выбить из канадца еще и алименты, после чего тот исчез из ее жизни, как это обычно и делают мало-мальски здравомыслящие мужчины.