Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Было около трех часов утра, когда Коринт выпрямился на стуле. Вроде как собрался домой. Берт быстро коснулся кредитной картой сенсорной панели и замер.
– Это было необязательно, – улыбнулся Коринт.
– Это доставило мне удовольствие, – быстро отозвался Берт. – Ты позволишь проводить тебя?
Коринт весело засмеялся, откидывая голову назад. Берт натянуто улыбнулся, глядя, как зачарованный, на полные губы, на стройную шею, на кадык на ней, на ключицы, на темную атласную кожу в разрезе неприлично яркой рубашки. Он сделал шаг ему навстречу.
– Ну хорошо. Позволишь сопроводить тебя, раз сама мысль о провожании вызывает такое непристойное веселье? – бодро поправился он.
Коринт, тихо посмеиваясь, кивнул головой.
– Я живу недалеко и имею намерение прогуляться пешком, – отозвался он. – Если, разумеется, ты не имеешь ничего против пешей прогулки по темной, темной ночи.
– Напротив, я предвкушаю. Что может быть романтичней пешей прогулки темной, темной ночью в сопровождении очаровательного, восхитительного спутника? С другой стороны, я могу оказаться маньяком, убийцей, просто грабителем. Не боишься?
– Ха! – насмешливо отозвался Коринт. У него получилось прозвучать высокомерно и одновременно поощряюще. Мол, попробуй-ка, светлокожий, побудь маньяком. Получится ли? Он вообще очень ловко владел голосом. Интонацией мог очень точно передать самые разные нюансы смысла, выразительно при этом, понятливо. Или, возможно, у Берта внезапно обострился слух, и он пристально следил за тем, что Коринт говорит ему – не обращая при этом внимания на остальное. Спроси его, что происходило в паре метров от них, он бы не вспомнил; а ведь там случилась небольшая потасовка, даже были вызваны полицейские. Коринт посмотрел туда, и Берт тоже, не желая рассинхронизироваться, но это было механическое движение, не больше. Коринт потерял интерес к произошедшему, и со значительно большей охотой Берт забыл об этом.
В общем-то, обычная ночь. Народ веселился, кое-где танцевал; время от времени запускали петарды. Где-то что-то разбилось. Рядом с одной группой Коринт задержался, и Берт с ним. Он внимательно следил за Коринтом все это время, и от его внимания не ускользнуло, как оживлен Коринт, как едва заметно кивает головой в такт музыке, как слабо шевелятся его губы, подпевая мелодии. И Берт положил руку ему на талию и толкнул вперед, в толпу танцующих.
– Как насчет пары эпизодов сальсы, прекрасный Коринт? – азартно предложил он.
Коринт выглядел радостно удивленным и, развернувшись к Берту, снова засмеялся. «Подумать только», – прошептал он. Но куда важней была возможность немного, самую малость потанцевать.
По сравнению с ним, высоким и стройным, ловким и проворным, Берт казался неуклюжим – был им: Коринт двигался быстро, изящно, почти неуловимо, и этот ритм, знакомый Берту, но не до конца понятый – он кипел в крови Коринта, распространялся по всему его существу; Коринт вибрировал от удовольствия, от эротического наслаждения – возможности делиться танцем с кем-то, растворяться в общем настроении, двигаться в ритме с дюжиной других танцоров, ощущать их удовлетворение, их радость, перенимать их ритм. Берт – просто следовал за Коринтом.
Уже светало, когда он замер, устало улыбнулся и сказал:
– Пора. Хватит.
Берт пожал плечами. Будь его воля, он состарился бы тут; но наверное, Коринт был прав: с рассветом испарялась и магия этого танца. Другие, кажется, тоже протрезвели, уходили один за одним. Кто-то не спешил, потому что устал, кто-то – потому что некуда или незачем. Берт смотрел на Коринта, совершенно забыв, что не мешало бы говорить хотя бы что-нибудь. Тот положил руку ему на предплечье, повлек за собой.
Остановившись у подъезда, он спросил у Берта:
– Поднимешься?
Берт отрицательно покачал головой.
– Я был бы рад, – хитро прищурился Коринт.
Это прозвучало как-то неискренне, жалкой тенью ночного возбуждения. И сам Коринт выглядел оболочкой себя ночного. То ли устал, то ли наскучило развлекаться, то ли еще что-то. Но он не уходил.
  
Берт усмехнулся.
– Я предпочту немного потомиться и помечтать, – тихо сказал он, бережно провел пальцем по щеке Коринта, шее; положил ладонь на плечо и чуть задержал ее. – И еще раз встретиться с тобой где-нибудь…
Он кивнул в сторону площади.
Коринт натянуто улыбнулся. У него хорошо получилось скрыть недоумение.
– Ты ведь позволишь пригласить тебя на еще один бокал вина? – спросил Берт.
Коринт склонил голову. Торжествующе улыбнулся. Его глаза угрожающе зловеще сверкнули. У Берта перехватило дыхание.
– Я подумаю, – многообещающе произнес он. – В таком случае до следующей встречи.
Дверь открылась, он замер в проеме и обернулся:
– Все-таки жаль, что ты не поднимешься, – произнес он.
– Напротив, – беззвучно возразил Берт и сделал шаг назад.
Они встречались. Берт отправлялся в поездки; Тесса улетала то в Лондон, то дела гнали ее в Шанхай, и Коринт сопровождал ее. Поездки вынужденно оказывались насыщенными событиями и приключениями, переговорами и совещаниями, но Берт не мог не давать о себе знать. Затем они встречались. Где-то в людном месте, пили вино, говорили о мелочах, иногда танцевали – до чего просто это было, и никому не было дела, что двое мужчин, один одетый невыразительно, даже скучно, второй – ярко, даже претенциозно, и второй позволял себе многие вольности, а первый не то чтобы робел, но благоговел, восхищался, иными словами, вел себя по-шаблонному глупо. Берт не интересовался, чем занимается Коринт, словно боялся лишиться иллюзии; Коринт знал очень хорошо, чем занимается Берт, потому что Тесса Вёйдерс, как выяснилось, знала Горрена Дага, хотя и не была о нем высокого мнения, и естественно она злословила на счет Горрена при Коринте, а затем заставляла его разузнать, что именно разнюхивает и куда пытается влезть «этот склизкий Даг» и «тот душка его Меркурий». Коринт недоумевал: они оба, что Даг, что Франк, оказывались трудно просчитываемыми. Их интересовало все и понемногу, причем они как-то слишком демонстративно сторонились по-настоящему перспективных дел и не очень стремились влезть в сотрудничество с «Астеррой». Это, кстати, было разумно: на глазах Коринта некоторых слишком активных борцов с чем-нибудь, что, по их мнению, олицетворяла «Астерра», этот колосс бесстрастно размалывал, с каменным безразличием превращал в ничто. Так что тактика Горрена Дага, а с ним и Берта – минимальное вовлечение в крупные проекты, и ни в коем разе не противоречить мегакорпам – было объяснимо и в определенной мере похвально; эта позиция могла сойти за выдающуюся ловкость, житейскую смекалку, что там еще из качеств, необходимых для выживания. Но затем, когда они встречались, Коринт смотрел на Берта, глупо улыбавшегося, простоватого, казавшегося предсказуемым, и удивлялся: это – человек, чье появление в Йоханнесбурге озадачило даже страстно любившую парадоксы Тессу? И, движимый любопытством, но и чем-то иным, привлекаемый простецким оптимизмом соглашался встретиться еще раз.
Тесса Вёйдерс привычно интересовалась после выходных, как ее ближайшие и вернейшие подданные провели выходные. С семьей, охотно отвечала Сильвия; читай с родителями и братом, с племянниками, которых он решил родить целых два. Тесса позволяла ей немного рассказать об этих сорванцах, артистично закатывала глаза и цокала, возмущалась и смотрела на Сильвию круглыми глазами. Коринт по привычке, отточенной за годы участия в одной и той же антрепризе демонстративно полировал ногти.
– А ты, мой милый Коринт? – потянувшись к нему и похлопав по колену, полюбопытствовала Тесса.
Коринт задумчиво поднимал глаза на Тессу. Раньше-то он мог драматично вздохнуть, даже пожаловаться на черствость одного – того самого; и Тесса понимала его, одобрительно кивала. Или на скупость другого – именно того, и Тесса понимала и, вредно улыбаясь, переглядывалась с Сильвией. Или на болтливость того, и не представляет ли дорогая Тесса, о чем именно болтал тот, за полночь, необъяснимо и неоправданно гордый своей мужской силой. И Тесса восхищенно округляла глаза, подавалась вперед и жадно слушала. В конце концов, и Коринт умел и был приучен слушать и слышать не только сказанное, но и подразумеваемое; он, проведший столько времени рядом с Тессой, считай на самом верху одной из крупнейших мировых корпораций, и знавший закулисный мир, даже из того, как дышит тот или другой тип, какой галстук он надел, мог сделать очень далеко идущие выводы. И тем более Тесса. Но то раньше. Раньше – он мог намекнуть, что один, читай «Этьен», которого в целях легкой интриги можно было бы назвать как-нибудь Эсперантом, приехал на романтический ужин в деловом костюме, прямо с какого-то совещания, и выглядел он при этом удрученным. Или другой, Леонард, которого Коринт, многозначительно посмотрев на Тессу и Сильвию, называл «Лабрадор», намекая на собак, которых разводила его жена, добрую половину субботы провел в таинственных и не очень веселых разговорах о чем-то глобальном, насколько мог слышать Коринт. И нет, он не подслушивал, просто случайно оказался рядом. Оказывался, девяносто пять процентов времени. И нет, «Лабрадор» его не заметил. После этого следовал обмен другими сплетнями и небольшой мозговой штурм: симптомами чего могли быть эти особенности поведения? Это было забавно, полезно, приятно.