Привет из прошлого (СИ)

– Кира, милая, – с натянутой любезностью, обращается Митя, сжимая мне под столом колено. – Где у вас здесь аптечка? Не видишь, плохо человеку. Валерьянки хоть накапай.
– Да, конечно, я сейчас.
Вскакиваю с места, чуть не опрокидывая стол и под его мимолётную ухмылку бегу в ванную. Там, из-за зеркальной дверцы шкафчика, достаю старую коричневую аптечку с красным крестом. Пластик скользит в лихорадящих пальцах и, как живой, несколько раз подпрыгивает в руках, роняя часть содержимого на потёртый кафель. Проклятье какое-то!
– Ты, мышь, как я понимаю, была не в курсе?
Митя. Видимо он и есть моя расплата. Самая изощрённая из возможных.
– Не твоё дело. Убирайся, тебе здесь не рады.
Митя, оглядывается и, убедившись, что Дарья Семёновна не последовала за ним, плотно прикрывает дверь, после чего пинает в сторону укатившийся к его ногам пузырёк с какими-то мелкими, жёлтыми таблетками, "Экстракт Валерианы", читаю на этикетке. То, что надо.
Красноречиво вздыхая от необходимости терпеть его присутствие, склоняюсь, чтобы подобрать лекарство, а парень издевательски отталкивает их ещё дальше.
– Говоришь "пора", а сама ляжками светишь, – склонив голову к плечу, Митя нагло прожигает глазами моё бедро, открытое разрезом узкой юбки и цокает языком. И взгляд этот раздевающий настолько липкий и выразительный, что физически ощущается на коже, ничем не уступая прикосновению. Нагнулась, называется. – Хочешь меня, мышка, а признаться даже себе боишься. Течёшь и сама же ломаешься, как чёрти-кто, но ничего, я добрый. Я, так и быть, помогу тебе решиться.
– Что ты несёшь, больной совсем?
Ход его мыслей определённо тревожит, мне ли не знать, что за монстр прячется за этим обманчиво-утончённым фасадом. Внешностью Митя вполне мог бы сойти за пригожего интеллигента, ровно до того момента, пока не раскроет рот, тогда уж любой гопник встретит его с распростёртыми объятиями, справедливо признав как своего.
– А тебе разве не интересно, что скажет твоя впечатлительная бабуля, узнав, чем недавно промышляла её драгоценная скромница? Сколько мужиков тебя облапало до жмурика, а,ангелочек? Ставлю на то, что скорая откачать прифигевшую от такого поворота бабку ну никак не успеет.
– Ты не посмеешь.
Я меряю самодовольно осклабившегося подонка злобным взглядом, а он загадочно пожимает плечами, мол, "увидим".
– Может, и не скажу, всё от тебя зависит.
– Скотина... – сжимаю поднятый с кафеля пузырёк и из последних сил гашу в себе желание кинуть им в эту напыщенную, наглую рожу.
– Называй меня, как хочешь, но "хозяин" мне нравится больше. Кстати, никогда не пробовал без резинки, но мы же это скоро исправим, правда, детка?
– Ты ведь шутишь, да? – абсурдность его условий загоняет меня в откровенный ступор.
– Нет, мышь. Я держу своё слово. Помнишь? – Митя делает шаг ко мне, а я пячусь назад, упираясь в раковину. Он улыбается. Снова улыбается этой холодной ухмылочкой, от которой, будто присыпанный инеем, немеет позвоночник. И локон мне за ухо убирает, нарочито касаясь щеки. – Не трясись, у меня на сегодня другие планы, но я обязательно вернусь, можешь не сомневаться.
Дрожа от бессильной злости, я провожаю его до двери. Не из вежливости, а потому что не доверяю. Не знаю, на что он живёт, но серебро я на всякий случай перепроверю. И электрошокер обязательно куплю, как только получу зарплату, пусть только попробует приблизиться.
  
Глава 19
 
Пользуясь тем, что посетители в нашей скромной библиотеке редкость, я с самого утра погрузилась в изучение конспектов, начисто потеряв связь с реальностью, а заодно и счёт времени. От нескольких часов проведённых в одной позе затекла спина, и я сладко потягиваюсь, решив, устроить себе небольшой перерыв, но, глянув на висящие над окном часы, делаю два весьма неожиданных открытия: первое – мой рабочий день уже 15 минут как закончился, а второе – за окном царит самая настоящая зимняя сказка.
Зима в последние годы редко балует жителей нашего города настоящим снегопадом, в лучшем случае припорошит тротуары полупрозрачным слоем сероватого крошева. А тут вдруг решила расщедриться, и это в конце ноября! Огромные белоснежные сугробы, отражая яркие огни витрин, мягко рассеивают сумерки, будто подсветка в стеклянном снежном шаре. Господи, красотища какая!
 
Наспех застёгивая пуговицы пальто, прощаюсь с вечно болтающей по телефону уборщицей и чуть ли не вприпрыжку выбегаю из здания. Останавливаюсь только у подножья ступенек и, зажмуриваюсь, вдыхая полной грудью морозный воздух. Именно такие моменты дарят веру в чудеса: пушистые снежинки, тающие на лице, треск снега под подошвами прохожих, запах свежей выпечки из соседней булочной и непередаваемое, окрыляющее чувство всеобщей эйфории. Чего только не намешано в сплетенье людских голосов: восхищение, ликование, восторг... все сливается в один огромный ком энергии, и сбивает с ног дичайшим желаниемжить.
Смотрю вокруг, а саму так и тянет наплевать на приличия и как в детстве долго, самозабвенно кружиться, задрав лицо кверху, пока не начнёт казаться, что лечу среди звёзд. Но детство прошло, а настолько раскрепощенной, чтоб чудить на людях мне точно никогда не стать. Вместо этого прячу улыбку под широким вязаным шарфом, закрывая им лицо по самые глаза, и бесцельно брожу по суетливым улочкам. Домой идти совсем не хочется. Вчера, после ухода Мити, Дарье Семёновне стало хуже, её забрала скорая и ближайшую неделю она снова проведёт в больнице, а значит, спешить мне пока не к кому, можно и пройтись.
Кто бы знал, как претит сама мысль о том, чтобы сидеть одной в четырёх стенах. Они как временная капсула, хранящая память о чужой любви, греют лишь свою хозяйку. А меня душат. Конечно, немного стыдно перед Шансом, он наверняка заждался под дверью с поводком в зубах, но так всё сказочно вокруг – глаз не оторвать, всё кружит, искрит, сверкает. Я задержусь ещё совсем чуть-чуть и сразу домой.
Пока я успокаиваю разгулявшуюся совесть, не забывая при этом активно смотреть по сторонам, моё внимание привлекает шикарная ёлка, стоящая у дверей торгового центра. Шары на ней необычные, с пейзажами зимними, у меня в детстве было несколько похожих. Вот, например, как тот, с избой в лесу. Я отступаю на шаг, чтоб лучше разглядеть и чувствую под каблуком что-то твёрдоё.
Надо же, как неловко, не хватало ноги кому-то отдавить! Как в подтверждение уши незамедлительно режет пронзительный женский вскрик и меня незамедлительно с недюжинной силой швыряет в сторону.
– Тебя что, по сторонам смотреть не учили?! Разиня малолетняя.
Этот голос... хриплый, резкий, хлещущий. Я тотчас узнаю его. Инстинктивно машу руками, чтоб сохранить равновесие, а внутри всё кровоточит. И колет, противно так, с натугой, как ножом тупым по живому. А Бес в мою сторону даже не смотрит, все глаза на неё, на Олю свою. Перчатки кожаные с рук срывает и пальцами слёзы ей крокодиловы вытирает. Ловит каждый её вздох, каждое тихое слово. Выпросил-таки прощение...
Конечно, выпросил, таких как он не динамят.
– Оль, ты как, в порядке?
Она, всхлипнув, кивает. Стоит перед ним, в белой приталенной шубке, волосы русые по плечам рассыпаны, до самой талии достают. Красивая, аж дух захватывает. Такая вся утончённая, эфемерная, кажется, сожми сильнее и рассыплется видением, только и лови руками воздух. И Антон ей под стать, мужественный, сильный, уверенный. Идеальный защитник. Или безжалостный палач, как повезёт. Ольге вот повезло.
Он к груди её прижимает, невесомо поглаживая плечи, а у самого желваки ходят и глаза жмурятся, будто от боли невыносимой. Именно выражение его лица и наделяет эти объятия чем-то особенным. Чем-то вышедшим за грань симпатии или простого участия, поистине незыблемым, жертвенным.
Господи...
Я не хочу этого видеть, но продолжаю смотреть, чувствуя, как внутри что-то обрывается с каждым ударом сердца, всё более медленным... потухающим. Он всё-таки сломал меня, мой Бес. Вырвался из недр нашего солённого прошлого, нашёл, а затем безжалостно искалечил. И случилось это не там в его квартире, когда он, не задумываясь, выставил меня за дверь, а происходит конкретно здесь и сейчас. В этот самый момент, пока я стою, прижавшись спиной к рекламному стенду, и прикрыв глаза, считаю до десяти. Я всё надеялась, что время исцелит, а сейчас уверена, если обернусь, ещё раз гляну, то непременно упаду и взвою. Жалкая получится картина. Это не дело валяться в снегу использованной вещью, пугая прохожих предрасстрельным отчаяньем в глазах. Я слишком хорошо помню, что чувствовала, когда мать украдкой смахивала слёзы по мужчине давшему мне жизнь: бессильную жалость вперемежку с досадой и брезгливостью. Слёзы безответной любви не то, чем следует гордиться. Я не унижусь ещё больше, не опущусь до истерик, не изойду на эмоции, а просто выдохну, развернусь и отправлюсь домой. Я смогу, мне хватит сил.