Крушение

На миг остановясь, он вдруг резко сказал начальнику штаба:
— Запрашивай, в каком они положении? Чего медлят…
Навалясь на телефонный аппарат, Аксенов крутил ручку.
— Алло, алло! — кричал он, дуя в трубку. — Слушай, «Роза»… Слышишь меня? Как самочувствие? Как дела, Герасимчук? Ну, какого ты хрена молчишь? Доложи, в каком положении?
Герасимчук отвечал, и голос его был слышен даже в удалении от трубки:
— Дела скверные. Пехота лежит на рубеже накапливания для атаки. Встретили огонь… Да–да, головы нельзя поднять…
Нервно почесывая сквозь гимнастерку грудь, Аксенов пыхал в трубку:
— Давай жми–жми… Оседлай высоту!
Недолгое, ждущее и напряженное молчание. Ломов не стерпел, покосился на трубку, минуту назад смолкшую, и проговорил с раздражением:
— Вызывайте! Управляйте боем… Чего вы медлите?
Аксенов усердно домогался связаться с командиром полка, ведшим атаку, но слышимость была отвратительная, мешали ближние взрывы, встряхивающие землянку, потом сквозь гул, наконец, уловил голос Герасимчука и почти радостно вскрикнул:
— Ну, как? Продвинулись? Что, еще не поднялись? — и, отставив трубку, проговорил, глядя На генерала с жалостью, будто ища у него сочувствия: — Еще не поднялись… Огонь жуткий… Не дает… Лежат… Головы не поднять… — Голос у Аксенова был осипший, да и сам он внешне выглядел растрепанным и жалким: волосы на голове лохматились торчмя, широко округлые, остановившиеся глаза ничего, кроме безнадежья и растерянности, не выражали.
— И вы безвольны. Не командиры, а тряпки! — раздраженно проговорил Ломов и приказал вызвать к нему кого–либо из командиров резерва. Аксенов ошарашенно метнулся из землянки, впопыхах забыв прикрыть за собой дверь, и снаружи в землянку потянула поднятая густая пыль. Воздух захлебывался от гула. Воздух пронзительно звенел от срывающихся в пикирование самолетов и сброшенных бомб. Землянка, как, наверное, и сам курган, ходуном ходила.
— Послал… Посыльного отправил… Сейчас будет, — вернувшись, сказал Аксенов.
— Пешего? — спросил Ломов морщась, будто проглотив что–то кислое.
А Шмелев сидел в углу и помимо желания усмехнулся. «Пешие посыльные» — где же он слышал это давнее, забытое, но вновь всплывшее выражение? Вспомнил: так назывались они еще до войны, и тогда, в подвижном лагере, сам генерал Ломов до хрипоты в горле ратовал за них. Теперь же Ломов был ими недоволен. «Умен задним числом», — опять усмехнулся Шмелев, и Ломов заметил, как полковник, сидя на сбитой из жердей лежанке, закинув ногу на ногу, подергивал одним носком, словно помогая себе в затруднительный момент.
Ломов перевел взгляд на начальника штаба, велел связать его с этим Герасимчуком и, взяв трубку, заговорил:
— «Роза», слушайте меня. Кто говорит? Я Ломов, представитель фронта… Ну, из фронта… фронта, непонятливый, разжевывать надо!.. Доложите, в каком положении находитесь? — спросил генерал и приподнял руку, чтобы соблюдали тишину, хотя все молчали, — Что, авиация? Много летает. Будь спокоен, у нас тут не меньше. Так в чем же дело, почему не атакуете? Самолеты по головам ходят? Да что вы на авиацию сваливаете! Врывайтесь на немецкие позиции, в ихние окопы, и никто вас бомбить не станет!
Ответный голос, точно жалобный стон:
— Противник заливает автоматным огнем… Не дает встать… встать… Дайте же нам артиллерию! Артиллерию… — Слушая, Ломов невольно покосился на Шмелева, заметйв, как его левая нога скользнула вниз, как бы подминаемая правой, но теперь ступни обеих ног подрагивали, и носки сапог то приподымались, то опускались, вдавливая земляной пол. Это движение ног было для Ломова так неприятно, что он готов был обругать полковника, чтобы прекратить играть на нервах, но отругать мешал ему ведшийся по телефону разговор.
— Приказываю поднять людей в атаку! — не дослушав, перебил Ломов. — Это преступление — лежать! Ведите атаку! Последнее дыхание и — на высоту!
— Атака захлебнулась… Дайте артиллерию… артиллерию, — слышался умоляющий голос.
Ломов бросил трубку, и она, повиснув на шнуре, болталась, ударяясь о ножку стола.
 
— Что у вас, полковник, ревматизм суставов, ноги сводит, так болтаете ими? — сразу, но уже без злобы, примирительно и сочувственно спросил Ломов.
Шмелев покривил лицо в усмешке, не ответил. Внутри у него кипело.
Первым, видимо находившийся ближе всех командиров, явился в землянку капитан Костров. Он представился и доложил, что командира полка только что контузило, что батальон, которым он, Костров, командует, расположился в окопах переднего края и ждет дальнейших указаний.
— Указание одно — вводите! — оживился Ломов, резко кивнув Аксенову, и потом перевел взгляд на капитана. Костров посмотрел на него, смутился на миг, не зная как величать, потому что знаки различия были прикрыты комбинезоном и чья–то шинель валялась под ногами:
— Вводить–то можно, да толку что? Выбьют, как посевы градом.
— На то и война.
«Прыткий какой!» — вдруг подумал Костров о человеке в комбинезоне и смерил его с головы до ног. Он узнал генерала, конечно же узнал, но затруднялся понять, где и при каких обстоятельствах виделся с ним. Генерал Ломов тоже задержал на нем дольше обычного взгляд, силясь что–то припомнить, так и не припомнил, скорее всего не хотел дать и намека, что знаком с каким–то капитаном, и отвернулся, повторив оброненную самим фразу:
— На то и война!
Костров переглянулся с комдивом, каким–то внутренним чувством понял, что тот недоволен и атакой и, быть может, самим генералом, приехавшим, наверное, устраивать нахлобучку, и опять задумался, злясь на себя, где же все–таки виделся с этим генералом. «Ах, да… Из окружения вместе выходили!» — хлопнул себя по голове Костров от удивления и опять посмотрел на Шмелева, который сидел угрюмый, подавленный, и как бы в отместку за него набрался смелости спросить:
— Извините, товарищ генерал… Мы с вами встречались.
Ломов счел уместным оглянуться, даже улыбнулся в ответ на кажущуюся уважительной улыбку капитана.
— Тогда где же мы виделись? Война разбросала людей по свету. Дорог много, но сходятся… А?
Костров притворно опять хлопнул себя по голове, но, спохватясь, что стоит перед генералом, опустил руки и проговорил:
— В окружении имели дело…
— Какое дело? — вдруг бледнея, поспешно спросил Ломов.
— Ну, как же… Помните, звали вас с нами идти. А вы… — Костров замялся.
Шмелев, ожидая чего–то неприятного, встал.
— Что я? — самолюбиво, не в силах отмолчаться спросил Ломов. — Договаривайте, чего уж… Оба, можно сказать, страдали.
— Понятно страдали, — с видимым сочувствием вздохнул Костров. — На вас тогда глядеть было — одна жалость. В лаптях… Да уж ничего не поделаешь — окружение…
Ломов пошевелил скулами, что означало у него с трудом сдерживаемое раздражение.
— Капитан, вы с кем–то меня попутали. Да, попутали!
— Хотя, правда… возможно… — уклончиво ответил Костров, а про себя подумал: «Нужда меня сунула об этих лаптях напомнить…»
Тем временем Ломов вздернул снизу до горла застежку «молнию» на комбинезоне и шагнул к двери. И уже на пороге, пытаясь больше не замечать Кострова, сказал:
— Успокойтесь, полковник. На то и война, чтобы кровь лилась. Командуйте дивизией. Там посмотрим…
Ни слова больше не говоря, Ломов боком юркнул наружу.
Он хотел по длинному ходу сообщения сбежать скорее вниз, в балку, где стоял его «виллис», но узкий земляной проход загородил ему прибывший на командный пункт майор из полка, залегшего на рубеже несбывшейся атаки. Они взглянули друг на друга: Ломов — безразлично и требовательно, чтобы уступил дорогу, а майор — выжидательно и с любопытством.
— Посторонитесь, майор. Я генерал Ломов, — сказал встречный в комбинезоне.
— Прошу простить, товарищ генерал! — майор потеснился, как можно плотнее прижимаясь к стене траншеи, а потом, спохватись, что фамилия и лицо генерала ему страшно знакомы, спросил уже вслед: — Где–то мы виделись, товарищ генерал?