Крушение

— Верю, — убежденно ответил Силантий. — Я сижу и вижу Сеньку своего… В стоптанных валенках, в треухе заячьем и весь конопатый — скорлупа грачиная… «Какой же ты, Сенька, — думаю, — предатель, коль нашенский, вышел из трудового народа?». Нет, это временная ошибка. Придет пора, и объявится…
Силантий отмахнулся, точно отстранил от себя чтото тяжелое.
— Заговорил ты, дед Силантий. А мне пора, бравое воинство ждет, — вставая, сказал Бусыгин.
Проводить его до забора собралась Юлдуз. Дед этому не перечил, только сказал, чтобы не задерживалась ни часу, так как раствор цемента нужно подносить. Вышли они и десяти шагов не ступили, как очутились возле земного лаза. Вблизи стоял пирамидальный тополь, повитый снизу хмелем, сережки хмеля поспели и даже на легком ветру позванивали.
Вздохнул Бусыгин и сказал:
— Давай вылезем и пройдемся. Тих–ха–а кругом!..
Та вылупила на него глаза:
— Что значит — давай? Мне это не годится!
— Извиняюсь, пожалуйста.
— Не такое мне нужно прощение. Упади в ноги. Да не бойся. Парень даже слез не должен стесняться перед женщиной!
«Ну и норов! Везет же мне! — горько подумал Бусыгин. — Та, Лариса, в морге работала да эти самые крендели ногами выделывала… А эта ложиться в поклоне понуждает», — но покорно согласился.
— Теперь за мной! — сказала она и завела его во двор. — Что хочешь от меня? — спросила враз, играя огромными своими глазами.
Бусыгин растерялся, залепетал оробело:
— Ничего… То есть, извиняюсь, на вас боязно смотреть.
— Чего-о? — протянула Юлдуз. — Разве я страх на мужской пол навожу? Ха–ха!.. Приложись к руке.
Степан рабски повиновался.
А она подзуживала свое:
— Вы, мужчины, неразборчивы. Не знаете вкуса в женщинах. Попадись вам встречная–поперечная, и льнете, как шмели на цветок. Ну, так что ты от меня хочешь? — Юлдуз уставилась на него глазами с раскосинкой.
— Да я… Между прочим… Хоть про деда Силантия расскажите что–нибудь, про себя…
— Ха–ха! — рассмеялась Юлдуз. — Скромные желания у вас! — Она помедлила. — То, что дед рассказывал, верь. Истинная правда. Пропал без вести… Был военный, шпалу носил. Тебе служить, как медному котелку, и не заработаешь такого чина.
Упрек татарки поддел Бусыгина, и он, выпятив грудь, ответил независимо:
— Ежели захочу, могу и генералом стать. Это проще простого!
— Нравится мне такая настойчивость. Какое звание теперь имеете?
— Засекреченное у меня звание, — нашелся что ответить Бусыгин. — А вам сочувствую, — скорбно, но с желанием избавить себя от нежелательных расспросов, сказал Бусыгин.
— Сочувствую… — повторила она упавшим голосом и вскинула голову. — А вам–то какое горе? Как говорят, сбоку припека.
— Ну все же… Чужую беду всегда принимаю.
— Сердобольный!
Бусыгин проговорил:
— Сын у вас растет. Вылитая мама.
Юлдуз рассмеялась:
— Здорово похож? Прямо копия, особенно по цвету волос.
Степан глянул на молодайку, даже в темноте повиделся ему вороненый блеск ее волос.
Под самое ухо молодайка проговорила Степану:
— Он потерял родителей. И лучше не говорите ему: как вспомнит о матери, плачет и трясется весь…
— Почему?
— Опять свое! — перебила Юлдуз. — Ой беда — не понимает человек. Я бы скорее ишака стала любить, а не такого мужа…
Бусыгин ответил не задумываясь:
— Тогда все бы стало на место. И на вопросы был бы положен крест.
— Я гордая и замуж вторично не собираюсь.
— Почему?
Юлдуз рассердилась:
— Если я еще раз услышу это «почему», то выведу, из редута.
— А я и сам уйду, — обидясь, сказал Бусыгин. — И, может, совсем не приду.
— Это почему? — спросила она и, поймав себя на этом слове, озорно ударила ладошкой повыше коленки, будто от укуса комара.
— Придете, — сказала она с твердостью в голосе. — Я знаю такое слово — заколдовать могу. А то и к вашему начальнику с прошением обращусь: «Вот, мол, бессовестный человек, бросил одинокую Юлдуз…»
— Почему? — Степан спохватился, что опять сел в лужу.
— Потому что я женщина, а это высшее звание на свете, и ей поклоняются не только такие, как вы, но и генералы… Все равно что Адам поклонялся Еве.
 
— Ясно, начальник станет за тебя горой при таких весьма причинных доводах, — согласился Степан.
С той стороны ограды кто–то, кажется это был Антон, окликнул:
— Бусыгин, на выход!
— Я здесь! — встрепенулся он, — Что там стряслось?
— Немедленно явитесь на позиции. Получен боевой приказ.
Забыв даже попрощаться, Бусыгин начал подлезать под ограду.
— Постой! — задержала его Юлдуз. — До свидания скажи. Когда воин уходит в бой, он прежде всего прощается с женщиной. Вот так… — целуя его в щеку, проговорила она. — А теперь уходи. Да не пачкайся ты понизу. Г олову держи выше.
Степан, чувствуя на щеке обжигающий жар ее губ, резкий упрек не принял за оскорбление. Не долго думая, он подпрыгнул, ухватясь за верхний выступ камня, и перемахнул через ограду.
  
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
 
Серая, висячая пелена на горизонте. Поначалу она казалась туманом перед восходом. Но солнце забирало все выше, и воздух уже стал прогретым, а туман не рассеялся, плыл, клубился, не сбиваясь с дороги, и наконец этот туман, видимый с пригорка бойцами ополчения, оказался просто–напросто взбитой серой пылью.
Первыми двигались танки. Их было четырнадцать, с белыми крестами на броне. Они шли проворным, бегущим строем, будто экипажи боялись опоздать на какоето пиршество и гнали машины, не считаясь с ухабами, в которых оседали и прогибались всею тяжестью, едва не задевая стволами о твердую, ссохшуюся землю и не признавая возможной опасности, стерегущей на этой дороге. За ними, в три–четыре ряда, на гусеничных вездеходах и трехосных автомашинах двигалась мотопехота. Время от времени мотоциклисты в нахлобученных касках обгоняли танки и неразборчиво, скорее для устрашения, давали длинные очереди из автоматов. «Если они не сбавят скорость, то через полчаса наедут сюда, а дальше…» — лихорадочно прошептал Антон, а вслух крикнул:
— А дальше город! Они ворвутся с ходу…
Бусыгин обратил взгляд в его сторону: у Антона на лбу выступила испарина.
— Жди, когда бык отелится!
Хохот нервно прошелся по цепи.
Танки достигли речки Сухая Мечетка, но сразу не переехали через нее, хотя русло за лето пересохло, — искали более удобного переезда в сравнительно глубоком и узком ложе реки. Пока один пятился вдоль левого берега, Степан Бусыгин деловито прицелился и, грохнувший выстрел его противотанкового ружья был пока единственным, нарушившим устойчивую тишину.
Случается в военном деле, когда совсем неопытный стрелок сбивает винтовочной пулей самолет, смертельно раня, наверное, летчика, или опрокидывает быстро мчащийся мотоцикл. Этот первый, исключительно прицельный выстрел нередко оказывается единственным, потом сколько ни стреляй — не попадешь; и обычно первое попадание относят к случайности, называют везением. Как бы то ни было, первый выстрел Бусыгина из противотанкового. ружья с расстояния довольно–таки большого был точным: танк, к удивлению не только бойцов ополчения, но и, возможно, самих немцев, задымил, что–то рвануло внутри, и мгновенное пламя вырвалось наружу огромным черным клубком.
— Вот ведь, а… Вот ты какой! — закричал Антон над ухом Степана. — Дай я тебя, брат, поцелую.
— Погоди… потом… Уговори, чтоб за все сразу татарка поцеловала! — отчаянно крикнул Бусыгин и, деловито поводя длинным стволом ружья, дал еще один выстрел, и третий, и четвертый…
Танки, скрежеща гусеницами и суясь в берег, искали пологий съезд; их башни со стволами пушек повернулись на приречный склон высоты и били, перенося взрывы все ближе к позициям бойцов ополчения. Бусыгин, закусив губы, не переставал стрелять. Загорелся и второй танк. Но этот не взорвался, лишь чадно дымил, и, будто предвидя свою кончину, экипаж направил танк в крутизну берега, хотел перемахнуть через русло. Танк ударился о камни, порвав гусеницы, и так недвижимо остался дымить, подставляя под огонь броню.