Крушение

Катерина вздрогнула. Забываясь, она порой говорила с ним…
И подумала уже про себя: «Кем же ты будешь, ясноглазый? Умница моя. Надо же — сам, без чьей–либо помощи делал приемник. Набрал колесиков, изоляционных лент, пластинок медных, провода, всякой всячины. Чертеж обдумал. И хвалился: «Мам, мой приемник будет брать даже Северный полюс…» Началась война, и все осталось в заброшенной квартире. Скоро отряд заимеет рацию. Обещают прислать. Если неисправность какая, чинить будешь, а я научу отстукивать на морзянке…»
Встала чуть свет. Вышла на тропу, откуда должны появиться партизаны. Ждала. Лес еще дремал. В низинах прядал туман.
Вспыхнул отблеск утренней зари. Будто сговорясь, разом запели птицы. Звон колокольцев, длинная мягкая трель, щелканье, клекот, галдеж, свист, постукивание, фырканье и опять заливистая трель, — чем шире полоска утренней зари, тем ярче голоса и звуки.
Первым, кого встретила Катерина, был Жмычка. Он семенил неразборчиво по валежнику, растрепанный, весь в репьях, но в глазах — плутоватая усмешка.
— Алешу там не видели?
— Нет, уважаемая Катерина, не бачил. С бургомистром так вот говаривал. Чай приглашал пить… Алешку не встревал.
Появились еще два партизана. Винтовки несли на плечах, как дубинки.
— Случаем, не видели моего Алешку?
— Нет.
— Бой вели?
— Еще какой!.. Но мы их умыли кровью.
Протащил, впрягшись в лямки, станковый пулемет Кастусь. Этот даже не отозвался на голос. И не поднял головы, хотя Катерина не раз настойчиво окликала.
Вон и Громыка идет. С ним щеголеватый начштаба Никифоров. Они–то знают.
— Дядя Кондрат…
— Ну чего ты?.. Чего?.. Вернется, — сердито перебил он. — Бабы вечно со слезами.
— Где Алешка? Все от меня скрывают. Как сговорились.
Молчание. Твердое. Неразымное. И страшное.
Медленно подходит Громыка и, не спросясь, берет под локоть. Этого с ним никогда не случалось. Так могут поддерживать только в горе, чтоб, оглушив тяжелой вестью, не дать упасть.
— Уж не знаю, как и случилось… — выдавливает наконец из себя он. — К немцам Алешка попал… К немцам…
Катерина пошатнулась. Закрыла лицо руками.
— Алешенька… Сынок… Ой, что же это?
Она схватилась за волосы и, как слепая, не зная, куда и зачем, бросилась бежать через лес. Ломко хрупали под ногами ветки. Хлестали нижние сучья в лицо. Спотыкалась о выползшие из земли коренья, падала, вставала и опять бежала, не передыхая.
А тут и дорога — пыльная, разбитая, пропахшая горклым запахом бензина. Еще издали Катерина заметила огромную, криво выползающую из–за перелеска, колонну. Пепельно–серые машины, меченные скрещенными костями. Точно обухом топора ударило ее по голове — немцы, проклятые!
Как птица, разметавшая крылья, бросилась она с раскинутыми руками на дорогу.
— Стойте! Остановитесь!..
Машины, не сбавляя скорости, грохоча и пыля, надвигались на нее…
Солнце, чернея и хмурясь, выбрасывало из–за торизонта стрелы лучей.
  
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
 
Окна в Полтаве были еще задрапированы, по безлюдным улицам гулял зябкий предутренний ветер. Командующий 6–й армией Паулюс встал и вышел на балкон второго этажа. Поглаживая ладонью грудь, он подумал о том, что не мешало бы к жареной курице, заказанной к завтраку, прибавить бутылку выдержанного французского вина. «Все–таки в ставке сидят свиньи. Для себя из Франции эшелонами гонят, а на фронт даже командующему армией ящик с приличным вином жалеют доставить», — с недовольством подумал Паулюс.
Он вернулся в комнату, хотел позвонить интенданту, чтобы тот справился, не прибыл ли отправленный на Балканы за вином самолет, но в это время без стука вошли начальник штаба генерал Шмидт и представитель ставки полковник фон Крамер.
— Что вас привело ко мне в такую рань? Дайте мне хоть брюки надеть, — взмолился было Паулюс, но начальник штаба, слегка скосив глаза вбок, перебил:
— Господин генерал, простите, но я вынужден доложить только что полученную обстановку на фронте.
— Успеется, успеется! — прыгая на одной ноге и не в силах вдеть другую ногу в узкую штанину, возразил командующий.
 
Для начальника штаба слово командующего «успеется» означало, что сперва он побреется, примет легкий душ, затем сядет завтракать и, если есть гость, пригласит к столу, расспросит о чем угодно, только не о положении на фронте, и лишь потом примется за свою нелегкую военную службу. Этой привычки Паулюс не нарушал даже в острокритические минуты. Так было и теперь, только вместо душа он разделся по пояс, подставляя тело под теплую струю умывальника.
По звонку заглянул в дверь ординарец, следом за ним с широким подносом, накрытым салфеткой, ввалился повар. Он поставил поднос на край стола и, став навытяжку, поприветствовал своего хозяина и гостей.
Начальник штаба не преминул сообщить:
— Господин генерал, транспортный самолет пришел. Болгарские вина. Царь прислал из своих складов в честь нашего оружия.
— О гут! — заулыбался Паулюс и нажал кнопку звонка, чтобы позвать ординарца. — Давайте сюда это вино. А болгарскому царю пошлите телеграмму, что германское оружие никогда не дает осечки.
Эрих фон Крамер заулыбался. Начальник штаба, напротив, посуровел, и это легко заметил командующий.
— Вижу, чем–то удручены? — спросил он и предусмотрительно замахал рукой: — Только не докладывайте мне об обстановке. Потом… Приемлю любое горе, если оно личное.
— Вчера племянника убило, — пожаловался начальник штаба. — Ехал в эшелоне по Белоруссии, и партизаны накрыли…
Паулюс не выразил ни удивления, ни сочувствия, лишь спросил:
— К нам на усиление спешил?
— Не совсем. Имел назначение в комиссариат по восточной экономике.
— Да, — отметил Паулюс. — Теперь война. Многие гибнут.
— И агентам комиссариата, может, порой и сложнее, чем нам, — в тон заметил начальник штаба Шмидт. — Тут противник только перед фронтом, а там жди пулю в спину. Эти партизаны жалят отовсюду. Правильно, что. мы их повсеместно уничтожаем… как и большевистских комиссаров.
Полковник Эрих фон Крамер посчитал неудобным молчать и заметил:
— Но этим мы еще больше их ожесточаем.
— Чем?
— Ну как же… Нагнали команды по восточной экономике, проще говоря, метем все подчистую: скот, ценности, оборудование… А солдаты дома обирают…
— Дорогой Крамер, — возразил Паулюс. — То, что делает немецкий солдат во всех положениях, справедливо. И повиновение его в этом тоже справедливо. Во времена Фридриха Великого был такой случай. Йорк, будучи еще молодым офицером, был лишен офицерского звания за то, что отказался отдать честь одному командиру. А честь не отдал потому, что этот командир во время польской кампании украл покрывало с алтаря. О разжаловании офицера было доложено Фридриху Великому, который сказал: «Грабить — не значит красть. Пусть Йорк убирается к черту!» Вот ведь!.. Солдату дозволено.
Привезенное вино было душистым и приятным. Казалось, оно впитало в себя горный воздух и солнце. Не заметили, как опустошили три бутылки с наклейкой царского льва. Затем Паулюс провел своих спутников в служебный кабинет, увешанный картами, и принялся расспрашивать о положении на фронте. Мучительно ждавший этой минуты начальник штаба доложил, что русские армии Тимошенко с барвенковского выступа сегодня, 12 мая, на рассвете перешли в наступление, создалась угроза прорыва немецких позиций.
К удивлению представителя ставки Крамера и начальника штаба, генерал Паулюс не выразил особого беспокойства. Он встал, подошел к стене с картой, на которой была нанесена обстановка, расположение войск той стороны и его, Паулюса, армии, оперативный замысел немецкого командования. Еще в конце апреля — начале мая он, командующий армией, по приказу фюрера приступил к подготовке операции по ликвидации барвенковского выступа, чтобы создать более благоприятные условия для решительного летнего удара на юго–восточном направлении. Эта операция должна была осуществляться наступлением армейской группы под командованием фон Клейста из района Славянска и Краматорска и 6–й армии Паулюса из района Балаклеи в общем направлении на Изюм. Группировка немецких войск с конца апреля до 12 мая была значительно усилена. Перед русским Юго—Западным фронтом к 12 мая размещалось пятнадцать пехотных и две танковые диви зии. Одновременно германские войска были увеличены на шесть дивизий перед Южным фронтом и теперь, к началу русского наступления, представляли собой внушительную силу: двадцать четыре пехотные, три танковые, пять моторизованных и две кавалерийские дивизии. Данные разведки подсказывали Паулюсу, что русские, имеют превосходство лишь на барвенковском выступе, а на других участках перевес в силах на стороне немцев.