Крушение

— Садись на моего козла и жди, — сказал Завьялов, а сам поспешил к платформам.
И час, и другой — Завьялов не появлялся. Наталье надоело ждать, уставшая в дороге, она прикорнула, положив голову на сложенные ладошки. Сквозь дрему услышала голос, окликнувший ее. Не отозвалась, хотя и проснулась. Заковылялаупобежала машина по дороге, жуя шинами камушки.
Ехали в непроглядной тьме, освещаемой лишь дальними зарницами. Раза два сбивались с пути — приходилось возвращаться назад, до указателя, спрашивать дорогу у регулировщика. Сидевший впереди Завьялов не бранил водителя, даже пытался подтрунивать над ним, потом объявил, что ехать дальше нельзя, придется заночевать в первом попавшемся населенном пункте, иначе при такой темноте немудрено свалиться и в канаву.
— Тебе, надеюсь, не к спеху? — спросил Завьялов сидящую сзади попутчицу.
Кроме этого, оброненного скорее походя вопроса, Завьялов ни о чем не спрашивал Наталью: будто давным–давно встретились, и все между ними переговорено. Его молчание стало злить. Хоть бы узнал, как все обошлось, спросил о доме… «А может, у него другая завелась?» — без ревности, не оскорбляясь, подумала Наталья.
Изба, возле которой остановились, была нежилой, но, войдя, увидели: утварь и мебель на месте, стол покрыт клеенкой, на железной, покрашенной в синий цвет кровати одеяло, собранное из лоскутков, окна задернуты простенькими занавесками… Но никого из жителей не увидели.
Шофер взял фонарик и, обходя вокруг дома, позади жилища нашел подвал. Дверцы открыл без каких–либо усилий. Спустился вниз, по мокрым каменным приступкам, хотел выкрутить обгорелый, с красной окалиной фитиль, но стоявшая на бочке лампа мигнула и потухла.
— Марфа, зажги свет. Какого лешего без света блукаешь, обратно лоб расквасишь! — крикнул строгий голос из угла.
Шофер назвался и попросил ночлега.
Мужчина встал и, не надевая брюк, в одних белых подштанниках вылез из подвала и пошел к дому. Он зажег и повесил на стену лампу — в переднем углу. Сокрушенно покачал головой, кивая на шкаф, — при бомбежке дом так тряхнуло, что вся стеклянная посуда побилась.
Завьялов велел шоферу принести из машины саквояж, а хозяину сказал:
— Спасибо, обойдемся. Идите к себе, ничего не тронем.
— Со светом построже. Поганый фриц налетит… — хозяин почесал затылок и молча ушел.
Внеся дорожную поклажу, шофер в доме не остался, сразу удалился, да он, собственно, и не был приглашен к столу. Завьялов быстро помыл руки и начал верховодить приготовлением закуски: порезал ломтиками сало, почистил сухую колбасу, открыл маленькую баночку со шпротами, достал из потайного места кожаного саквояжа единственный, тщательно завернутый лимон и принялся его разрезать на маленькие дольки. Пока все это делал, ни слова не говорил, только улыбался Наталье. «Наверное, думает о ребенке», — подумала Наталья.
Он не спрашивал, она ни в чем не сознавалась.
Как бы то ни было, она утешалась мыслью, что все обошлось хорошо.
Приличия ради Наталья вначале отказывалась сесть к столу, но Петр легонько взял ее за локоть, усадил рядом с собой.
— Не забыла армейский порядок? Раз старший сказал — подчинись, — и рассмеялся.
— Для кого старший, а для меня ты… никто!
— Зачем же так? Нельзя зло копить. Все–таки не чужой, — сказал Завьялов и начал подносить ей колбасу, ломтики сыра, плавающие в масле шпроты и даже налил наравне с собой в стакан водки. Наталья не отказалась от водки: выпила. Это обрадовало Петра, и он, повеселев, заулыбался во все лицо.
— Ты могла меня больше и не встретить. Счастье твое… Сколько раз под бомбежкой бывал, под артобстрелом… Веришь, голова отказывается соображать, — жаловался Петр.
«А о ребенке опять не спросит», — терзалась мыслью Наталья.
— Прошлый раз еду… Как шарахнет тяжелый снаряд… Да уж не стоит об этом, — он махнул рукою, взял фляжку, потряс возле уха и, убедившись, что булькает, разлил остатки по стаканам: — Давай–ка за нашу, как говорят, незапланированную встречу.
Наталья и на этот раз выпила.
Немного переждав, Завьялов встал, велел Наталье укладываться на кровати, сам же легкой, бодрящей походкой вышел.
 
Вернувшись и застав Наталью сидящей в раздумье на кровати, Петр запросто сказал:
— Ну–ну, да ты смелей, смелей. Не стесняйся. Свои ведь. По–домашнему.
— Как это по–домашнему? — Наталья подняла на него большие черные, с налетом синевы глаза. Он вдруг увидел, как похорошела она, даже приметная измученность в лице и похудевшие щеки не портили ее красоты.
— Ну… Распахивайся… ложись…
Наталья быстро скинула с себя гимнастерку и прямо в юбке юркнула под стеганое одеяло.
Завьялов выкурил у полуоткрытой двери папиросу, потом стащил с себя сапоги, глухо шмыгая босыми ногами, подошел к кровати, сел на край и начал снимать гимнастерку. Наталья молчала, все еще не веря, что он посмеет лечь с ней. Между тем он снял гимнастерку, брюки и как ни в чем не бывало полез к ней под одеяло, целуя мокрыми губами наугад в плечо…
Наталью взорвало: «Так вот что значит по–домашнему…» Она вся сжалась в комок и сильно, как могла, обоими кулаками толкнула Завьялова от себя. Он свалился на пол и матерно выругался. И пока поднимался Наталья села ни живая, ни мертвая, — а вдруг полезет опять, вдруг ударит, — стучало в висках. Никакого иного желания, кроме как бежать, у Натальи не было, а податься некуда, за окном глухая, безвестная и тревожная ночь. Она сжалась в углу кровати, вздрагивала, боясь, что подойдет снова.
Он сидел у противоположной стены, на лавке, и она чувствовала его прерывистое дыхание. Кажется, он даже ломал пальцы от злости. И — думается — стоило ему сделать три шага, как опять очутится рядом и затеет возню.
Но Завьялов сейчас уже не мог применить грубую силу. Резкий, гневный отпор Натальи охладил его пыл, заставил раскаяться в душе, и затея с остановкой в степном домишке, и ужин с водкой казались теперь бессмысленными. Раскинув сильные, жилистые локти на столе, Петр лег головою на них и смутно соображал, в чем он виноват и виноват ли?..
«А-а, все полетит прахом, все будет потеряно» — думал он.
Мало–помалу Наталья успокоилась. Теперь, когда она сумела защитить себя, ей не хотелось осуждать его. Спьяна человек может пойти на любой дурной поступок. К тому же, она так думала, в мужчинах, почти без исключения во всех, даже и обходительных, внешне благородных, скдит некий второй, в ком еще остались животные повадки; этот второй иногда, особенно наедине с женщиной, да еще под «градусами», берет верх над всем — и душевно чистым, непорочным, что есть в человеке, и тогда происходит то, что… могло бы произойти между ней и Петром сейчас. «Все они, наверное, такие, — вновь подумала без всякой злобы Наталья. — Всем хочется обладать женщиной. А что будет потом — для мужчины безразлично. И лежит ли в основе обладания чувство или простая и грубая животная страсть — это тоже для мужчины не столь важно».
Человек, сидящий напротив нее за столом, притих и, судя по доносящемуся храпу, уже действительно спал. «Интересно, как он поведет себя утром, какими глазами посмотрит и проснется ли в нем человек?» — подумала Наталья. Как была, не раздеваясь, она прилегла на старой, поскрипывающей деревянной кровати и, усталая, захмелевшая, с болью в голове, точно разбитая, не заметила, как заснула. Но спала чутко, и стоило утром Завьялову слегка потрогать ее за локоны, и это враз пробудило ее. И Наталья, встрепенувшись, хотя и не открывала глаза, почувствовала над головой близкое его дыхание и провела во тьме рукою, будто отмахиваясь.
Встала, сполоснула лицо, убрала волосы, потом аккуратно и тщательно почистила песком у входа в дом сковороду и начала разогревать на маленькой глинобитной печке в сенцах свиную тушенку. Пока готовила, Завьялов сходил на огород. Принес в пилотке не то мелких слив, не то терна, а в подоле гимнастерки зеленоватые, недозрелые помидоры.
За все время, пока готовился завтрак, он избегал встретиться с ней глазами в упор. Нутром чувствовала Наталья, что ему стыдно, должно быть стыдно, и почемуто, желая еще больше усовестить его, она как бы нечаянно задержала в руке нож, которым резала желтовато–бугристый помидор, и обратила на него полный немого укора взгляд. Она хотела почувствовать раскаяние в его постоянно улыбчивых и показавшихся ей сейчас неприятно. масляными глазах, но вместо этого увидела, как он притворно усмехнулся, словно давая понять, что ее ночной отказ не только был досадлив для него самого, но и для нее, о чем она будет сожалеть.