Попаданка для дракона (СИ)

— Что это? Опять отрава?
— Нет, — скупо улыбнулся он, — просто еда и вода.
Я ему не верила. Подозрительно понюхала содержимое тарелки, кружки, лизнула воду. Вроде ничего особенного, но я и в прошлый раз подвоха не заметила.
— Я больше не буду тебя усыплять. Обещаю.
— Тебе можно верить? — спросила я, неуверенно взяв ложку в руку.
На самом деле есть хотелось просто невыносимо. Шутки ли еще пять дней проспать с пустым желудком.
— Как хочешь, — он пожал плечами, подвинул ближе стул и уселся на него.
На самом деле вариантов у меня не так и много. Или отказаться от сомнительного угощения и помереть с голоду, или на свой страх и риск все-таки позавтракать.
Я выбираю второй вариант.
— Как ты себя чувствуешь?
— Нормально, — прошамкала набитым ртом. В этот раз он принес что-то похожее на вареную картошку. Почти вкусно.
— Подробнее, — потребовал он.
— Слабость. Голова кружится. Подташнивает.
— И все?
— Все, — отхлебнула из кружки воды. Она была холодная, аж зубы свело, но невероятно вкусная, — а что еще должно быть?
— Я не знаю. Ты первая, кто справился с болотной хворью. И мне очень интересно, как у тебя это получилось.
— Понятия не имею. Когда ты меня нашел у болота, я думала, что все, конец. А что происходило дальше, я не знаю. Ты же меня выхаживал, тебе виднее. Может, каким-то волшебным отваром поил, заклинанием читал.
— Я поил тебя обычной коростницей, которой дают от отравлений и простуд. А по части заклинаний — это не ко мне, а к магам-целителям.
— У тебя есть огонь
— И что? Им не лечат, им сжигают, — он раскрыл ладонь, и на ней вспыхнуло пламя. Оно танцевало, стелилось языками по коже, рассыпая множество искр, завораживало.
Я аккуратно протянула руку и коснулась его пальцем:
— Ай! — зашипела от боли, — горячо!
— Конечно горячо. Это же огонь, — усмехнулся он, сжимая кулак.
— Как же ты терпишь?
— Это мой огонь, мне он вреда не причинит. А вот зачем ты его схватить пыталась, не понятно.
— Зачем, зачем, — проворчала я, — захотелось просто.
— Чужой огонь тебя примет, если только с хозяином связь сильная будет.
— Связь в плане… — я опустила взгляд на «ниже пояса».
— Связь в плане, — он постучал себя по виску.
— Понятно.
На самом деле мне ничего не понятно, но я разберусь с этим позже, сейчас есть более важные вопросы.
— Меня Мария, кстати, зовут. А тебя?
Он ответил не сразу. Задумался, будто решая, сообщать мне свое имя или нет, потом нехотя произнес
— Оллин.
— Приятно познакомиться.
Он кивнул.
Мы сидели напротив и рассматривали друг друга. Только сейчас я начала понимать, что не такой уж он и древний старец. Просто пожилой, седой как лунь, с нечёсаными волосами и длинной бородой. Но глаза яркие, внимательные, без старческой мути. Движения четкие.
— Сколько тебе лет, — спросила я и смутилась. Вопрос прозвучал бестактно.
— Ты за меня замуж собралась?
— Нет!
— Тогда какая разница?
— Никакой, — буркнула я и снова уткнулась в кружку.
У него манера такая, будто все время по носу щелкает, чтобы не лезла, куда не следует. Сложный дядька.
Наверное, он сам это понимает:
— Ты внимания не обращай. Я не очень-то приятный собеседник. Живу один в глуши вовсе не из-за большой любви к людям. Мне больше молчать по душе, и думать.
Я кивнула, принимая его ответ. Мне раньше тоже иногда хотелось, в глухомань, в болота, туда, где ни одного живого человека не встретишь, особенно если на работе достанут. Вот пожалуйста, мечты сбываются, и это было бы смешно, если бы не было так грустно.
— У тебя есть зеркало? — поинтересовалась у своего молчаливо-язвительного друга, — мне хочется посмотреть на себя.
— Я похож на прекрасного принца, который любуется на себя перед сном? — проворчал он, но с места все-таки встал, — сейчас поищу. Вроде где-то осколок валялся.
Он долго рылся в другой комнате, гремел и скрипел ящиками, тихо бухтя себе под нос, но зеркальце принес. И даже не осколок, а вполне себе целую безделушку, размером с небольшую пудреницу.
— Наслаждайся, — протянул ее мне.
 
Я взяла вещицу, собралась духом и, вполне отдавая себе отчет, что приятного меня ждет мало, одним глазом глянула на отражение.
— Ёёёё, — это все, что я могла сказать, глядя на свой прекрасный лик в мутном зеркале. Бледная, как поганка, синяки на пол-лица. Щеки впали, глазницы тоже. Неровно обстриженные волосы висят грязными сосульками. Губы бледные, с синим отливом. Страшна, как сама смерть, а глаза зеленые. Не мутно-болотные, как было раньше, а нормальные яркие радужки. Так себе утешение, на фоне всей остальной убогой картины.
— Убери это, — откинула зеркальце и уткнулась в подушку.
— Ты чего? — удивился Оллин.
— Я страшная!
— Ты живая, а все остальное можно поправить. Волосы отрастут, щеки наешь заново, — он забрал зеркало и тихо вышел из комнаты.
— Так и будешь лежать и жалеть себя? — раздался его голос откуда-то из глубины дома, — или уже встанешь и начнешь шевелиться?
Я еще раз тяжко вздохнула и стала подниматься. Оллин прав, все восстановится, надо просто идти дальше и не опускать руки.
Первый шаг мне дался с трудом. Мышцы, ослабевшие от долгого лежания, не слушались. Ноги дрожали, походка получалась неровной. Будто я старый матрос, возвращающийся с ночной гулянки в дешевом порту. Даже запыхалась, пока прошла вдоль кровати до двери — пришлось прислониться к косяку, чтобы передохнуть.
Из комнаты я вышла в темные сени. Одна дверь — тяжелая, с большим засовом — вела на улицу, вторая, низенька и покосившаяся другую комнату. Мне с большим трудом удалось ее открыть и зайти внутрь.
Обстановка здесь была такая же убогая. Стол, лавка, комод, огромный сундук, застеленный драным матрасом, вместо кровати. В одном углу сложенный из камня очаг, в другом кривой умывальник. На гвоздях возле двери в полнейшем нагромождении висели вещи — теплый тулуп поверх льняной рубашки, куртка из грубой кожи вместе с шерстяным жилетом. Вдоль стен развешаны пучки трав, корнеплоды вместе с ботвой, вязанки сушеных грибов.
Оллин сидел на низкой лавке и, не торопясь, чистил длинную рыжую морковь, скидывая очистки в таз с отбитыми краями.
— Мне бы…это…одежду свою обратно, — промямлила я, поправляя сползающее одеяло и поджимая замерзшие пальцы на ногах, — и обувь.
Он поднял на меня тяжелый взгляд
— И помыться бы, — уж наглеть, так наглеть.
Мой лесной добродетель обреченно вздохнул, встал со своего места и подошел к старенькому комоду:
— Костюм я твой постирал, — достал из верхнего ящика мои вещи, — как уж смог. Могу дать иглу с нитками, чтобы дыры зашить.
— Спасибо, — я забрала у него скромную стопку одежды.
Прачка из деда оказалась так себе — тонкая мягкая кожа заскорузла и покрылась белыми разводами, а пятна от малины не сошли. И пахло все это дело так, будто кроме меня вещами пользовалась мокрая псина.
Оллин смотрел на меня выжидающе, будто ждал, что я сейчас начну капризничать и ругаться, тогда у него будет шанс упрекнуть меня в неблагодарности.
Не дождется.
— Что насчет помыться? — улыбнулась я.
Он досадливо крякнул и пошел к двери, махнув, чтобы я следовала за ним.
— Ботинки твои вон там, — указал на кривые полки у входа, где была свалена куча барахла, — можешь пока что-то другое взять…пока ноги грязные.
Я так и поступила. Вытащила из кучи коричневые, расхлябанные чуни на три размера больше нужного. Напялила их и поспешила за дедом, который уже успел выйти на улицу.
В полнейшей тишине мы обошли дом, если так можно назвать это покосившееся сооружение, ютившемся на крошечной поляне, на которую со всех сторон надвигался темный лес.
 
— Вот, — наконец, сказал Оллин, широким жестом указывая на закуток, обнесенный низким плетеным забором. В центре которого на двух шестах была закреплена черная бочка, а под ней, прямо на траве сиротливо валялся таз.