Глинтвейн на двоих
— Ну, что ж… Греки восторженно относились к сексу, который приписывали не только людям, но и богам. Как вы знаете, олимпийские боги охотно вступали в любовную связь со смертными. Любовь богов связывалась с культом плодородия, красоты, наслаждения. Огромное значение у греков уделялось красоте тела и духа. Наготой восхищались уже с момента развития спортивных игр. Фаллос трактовался как символ плодородия, его изображали на домах, в публичных местах… В древнегреческой литературе были весьма распространены эротические мотивы. Поэты посвящали свои стихи любви, сексу, красоте человеческого тела…
Профессор увлекся, рассказал о странной любви Леды и Лебедя, о еще более странной — Европы и Зевса в обличье быка. Вспомнил и о самовлюбленном Нарциссе, о похищении прекрасной Елены, раскрыл сущность комплексов Эдина и Электры… Кратко пересказал историю Дафниса и Хлои, он собирался было перейти к рискованным эпизодам из «Золотого осла» Апулея, но вдруг спохватился и вспомнил об основной теме занятий.
Но его вновь остановила поднятая рука.
— Еще вопросы?
— Да. Можно у вас спросить, Юлиан Петрович, какого вы мнения об «Антигоне».
— О ком?
Кто-то хихикнул.
— Чего ты смеешься, бестолочь? Я, Юлиан Петрович, имею в виду, конечно же, не ту Антигону. Я про спектакль в «Поп-театре». Вы не смотрели? Говорят, что это последний писк…
— Если я не ошибаюсь, вы говорите о пьесе Ануя. Конечно же, я читал, и скажу вам, Ануй — это далеко не Софокл. Про спектакль я слышал. Действительно, говорят, что это «писк», как вы выразились. Я не могу судить. Не посчастливилось посмотреть. Не хватает для этого двух вещей. Времени и…
— Баксов, — подсказал кто-то. Прокатился смешок — и вновь все испуганно умолкли.
— …и билета. Вы хотели предложить мне билет?
Остряк стушевался. Теперь посмеивались над ним.
— Еще есть вопросы?
Вопросы иссякли — а с ними и время занятий. Профессор наскоро продиктовал задание и отпустил группу. После чего принялся влажной тряпкой уничтожать начертанные на доске гекзаметры и пентаметры. Окончив работу, он обернулся и увидел, что в аудитории не осталось никого, кроме нее. Она улыбалась. И теперь он опять мог прочитать в ее взгляде страх, почти панический, какое-то отчаяние и еще что-то. Но яркие губы раздвигались в какой-то нахальной улыбке.
— Вы, правда, хотели бы посмотреть «Антигону», профессор?
Он раздумывал, не прекратить ли одним махом все эти игры. Но ведь он даже не узнал, что за этим кроется. Пусть только она скажет, что ей нужна отметка автоматом.
— Говорят, туда очень трудно попасть, — ответил он уклончиво и стал сгребать со стола книги, папки.
— Я могла бы вам помочь… Вы знаете, у меня подруга работает в театральной кассе… Это легко было бы устроить.
Профессор молча присматривался к ней. Очевидно, цель имелась, но, кажется, не та, которую он подозревал. Что-то мешало ему поступить так, как он поступал в аналогичных случаях.
Она продолжала:
— Знаете, профессор, это же ничего мне не стоит. Вы так выкладываетесь на лекции, я же вижу. Для меня каждое ваше занятие — маленький праздник…
Незаметно она перестала говорить «мы» и говорила «я».
— Почему я не могу сделать вам маленький сюрприз? Это же мне ничего не стоит…
— Хорошо, — наконец сказал он, — если это, действительно, так легко для вас, как вы говорите… Конечно же, расходы я возмещаю.
— Не о расходах речь, Юлиан Петрович, — быстро заговорила она, — как-нибудь разберемся. Я оставлю вам свой телефончик, хорошо?
Клочок бумаги с нацарапанным номером был, очевидно, наготове. И все же профессор не обрывал игры. Казалось, после нескольких серьезных жизненных потрясений ему доставляла некоторое удовольствие щекотливость этой ситуации. Конечно же, в любой момент он может прекратить игру, похожую на легкий флирт. Конечно же… Но если жизнь так превратна в серьезных вещах, неужели он не имеет права хотя бы на это, ни к чему не обязывающее?
— Прекрасно, — весело сказал он. — Но предупреждаю: я малоинтересный собеседник. Вот если бы вы хотели поговорить о поэзии Анакреонта…
Она поняла намек и рассмеялась. Не нахально — искренне, от души.
— Можно мне на всякий случай ваш номер, Юлиан Петрович? — просто спросила она.
Одним из немногих его жизненных правил было: никогда не давать студентам номер своего домашнего телефона, кто бы об этом ни просил. Так поступали многие, и этим избегали осложнений. Иное дело, что информация все равно просачивалась — время от времени в профессорскую квартиру врывался шквал студенческих голосов: «хвостистов», лентяев, престарелых заочников и несчастных студенток на третьем-шестом месяце беременности. Виктория довольно едко иронизировала по поводу этих звонков.
Правила игры требовали продолжения. Поколебавшись какую-то секунду, он вручил ей свою визитную карточку.
— Благодарю, профессор, — казалось, она немножко ошалела от успеха своей диверсии. — А теперь, извините, у меня пара.
Как будто он ее задерживал, не давал уйти, а она торопилась.
Она выпорхнула за дверь. Профессор усмехнулся, вздохнул, развернул клочок бумаги. Там было написано: «Аня» — и номер телефона.
Глава 8
Аня немножко солгала профессору — самую малость. В театральной кассе работала не ее подруга, а знакомая Марины. Или даже не знакомая, а знакомая знакомой. Но в этом случае ложь была микроскопической, почти незаметной. Ведь, что бы там ни было, а Аня собиралась выполнить свое обещание. И даже перевыполнить: раздобыть не один, а два билета на «Антигону» — один для профессора, другой для себя.
Они сидели на кухне в квартире Марины и пили кофе. Аня умоляла Марину о содействии: «Ведь тебе же ничего не стоит».
— Конечно, я постараюсь, — сказала Марина, сделав маленький глоток из крошечного наперстка с коньяком. — Разве я могу в чем-то тебе отказать? Только одна деталь, девочка: ты представляешь, сколько это будет стоить?
Аня обдумывала сумму, названную подругой. Раздумье было непростым. Настолько непростым, что некоторое время она ничего не говорила, только шевелила губами.
— Ну, что ты на это скажешь? — прервала ее размышления Марина.
— Ничего, — с бледной улыбкой отвечала Аня. — Продам портативный телевизор. Зачем он мне? Все равно у меня нет автомобиля.
— Не глупи. Телевизор оставь себе. В крайнем случае, дашь напрокат любовнику. Надеюсь, автомобиль у него есть?
— Кажется, есть.
— Прекрасно. Установите в машине и будете заниматься любовью. Кстати, не хочешь посмотреть порнуху? Мишель принес кассету.
Аня не любила порнуху. Возможно, ее боязнь унижения проистекала из этого источника. Подростком она впервые увидела порнофильмы на вечернике у одноклассницы. Мелькание половых органов на экране, ахи и вздохи не впечатлили ее. Во всяком случае, не вызывали желания творить подобное.
— Слушай, что я придумала, — сказала Марина, которая несколько минут смотрела на светящуюся духовку, где поджаривались тосты. — Я скажу Мишелю, что без ума от «Антигоны». Просто жить без нее не могу. Тем более, что там бар и все остальное. По совести, меня тошнит от этого элитарного выпендрежа, но ради тебя я пойду на все. Значит, я требую у Мишеля два билета. Он достает. Он все достанет. А часа за два-три до представления я ему заявляю, что мне что-то не по себе. Что у меня дико болит голова и вообще метеозависимость. Кстати, от головной боли он признает только одно средство, и ты догадываешься какое. Словом, я ему заявляю, что хочу побыть одна. Он сначала в ужасе: «А что с билетами?» Я ему спокойно: «Билеты я передала своей лучшей подруге. Она всю жизнь только и мечтала, что посмотреть «Антигону». И у нее есть друг, который всю жизнь об этом мечтал. И, по-моему, у них что-то может склеиться на почве «Антигоны». Что же, ты хочешь разрушить чужое счастье?» Он, отъявленный эгоист, задает вопрос (возможно, резонный): «А мне что в таком случае делать?» «Тебе? — спокойно отвечаю я. — Приехать ко мне и помочь выздороветь. И он мгновенно успокаивается. А ты со своим мэном наслаждаешься «Антигоной». Ловко?