Глинтвейн на двоих
Он помолчал.
— Так ли, Аня? Я не торопился бы говорить за всех женщин. Я, например, знал одну, которая…
— Которая не ценила в мужчине надежность и постоянство?
— Пожалуй, так.
— И это была… твоя жена?
— Да. Она искала чего-то другого. Во всяком случае, не надежности. И этого другого во мне, по-видимому, не оказалось. Как это ни прискорбно.
Была короткая пауза. Аня молчала, осмысливая услышанное. Дорога тем временем выпрямилась в широкую магистраль, движение становилось все более оживленным. Наконец, Аня медленно заговорила, подыскивая нужные слова.
— Мне кажется, этой женщине следовало бы искать не в других, а в себе.
Он молчал.
— И больше об этом не думай, — решительно закончила Аня. — Лучше следи за дорогой. Смотри, какое сумасшедшее движение на шоссе, а ты везешь даму. И обязан вернуть ее родственникам целой и невредимой.
Глава 27
Солнце, ставшее белым, по-прежнему источало чистоту, свежесть и мороз. У Ани захватило дух, когда профессор вел ее по обледеневшей дорожке между яблонь и вишен, примыкавших к даче. Изморозь на коре и ветках блестела и переливалась холодными искрами, так, что Аня вообразила себя в антикварной лавке, переполненной хрусталем. Скромный домик, сложенный из красного кирпича, был посеребрен инеем, легшим на крышу и по краям мансарды, отчего имел праздничный вид. Но огромный навесной замок, покрытый свежей ржавчиной, долго не поддавался, уподобив профессорские хоромы сказочной пещере Сезам. Профессор возился с ключом, пробуя повернуть его в замочной скважине, пока Аня не переняла ключ, а профессора послала к машине за масленкой. В ее нежных руках замок сразу сдался, щелкнул и раскрылся.
Аня не часто, а вернее, никогда не бывала на профессорских дачах и слабо себе представляла, как они выглядят внутри. Наверное, в большинстве своем они были намного роскошнее этой. Но здесь она сразу отметила несколько вещей, которые ей поправились. Старомодный, некрашеного дерева буфет, крепкий, прочно сбитый обеденный стол и широкая, удобная деревянная кровать. Но всего великолепнее здесь был камин — огромный, с полукруглым жерлом, напоминавшим разверстую пасть допотопного дракона. Потухшие угли, закопченные кирпичи напоминали о том, что не так давно дракон жарко дышал огненной пастью, а сейчас дремлет, ожидая лучших времен.
— Ты собираешься затопить камин? — спросила Аня, с почтением заглядывая в драконью пасть.
— Обязательно, — рассеянно ответил профессор, развязывая непослушный узел вещмешка, извлекая из него термос, какие-то пакеты и свертки. Время от времени он искоса поглядывал на Аню, как будто боялся, что ей не придется по душе его загородная вилла.
— Сыро, неуютно, да? — спросил он наконец.
— Станет жарко, если тут хорошенько похозяйничать, — улыбнулась Аня. — А вообще, интересно было бы побывать тут летом.
— Увидишь великолепные грядки с чертополохом, — отозвался он и добавил со вздохом: — Все из-за того, что нет…
«…Что нет хозяйки», — в мыслях завершила Аня. Ей захотелось осмотреть мансарду, и, пока профессор возился с вещами, она начала осторожно подыматься по крутой, почти вертикальной лестничке. Мансарда была неким подобием профессорского кабинета — ряды полок, предназначенных для книг, огромный письменный стол, диванчик.
Летом здесь запахнет древесной смолой, нагретым деревом и травами — если подвесить под потолком связки сухой полыни и пижмы. Профессор будет в уединении часами работать над монографией про Анакреонта или другого древнего грека. А она внизу — хлопотать у очага, а вечером тихонько поднимется на мансарду по крутой лестнице и позовет профессора ужинать. Он попрощается с призрачными, глядящими на него из древности, поэтами и спустится вниз, где его будут ждать очаг, еда и женщина. Они мирно, неторопливо поужинают, зная, что завтра наступит такой же долгий летний день. А солнце в это время будет столь же неторопливо менять цвета, — ромашковый, яичный, малиновый. Они еще немного посумерничают, не зажигая лампы, а потом профессор поможет ей убрать со стола. Они сядут рядышком на крыльце и будут молча смотреть, как гаснет последний осколок солнца, подобно остывающему кусочку металла в кузнице. Потом…
Совершенно разнежившись, в сентиментальном настроении она спустилась вниз. Профессор по-прежнему был озабочен.
— Наколю дров для камина, — сказал он, доставая топорик, — а ты разберись с продуктами.
Она отметила, что впервые профессор обратился к ней как к хозяйке.
У разверстой пасти драконоподобного камина выросла груда смолистых поленьев, которые, казалось, источали слабое тепло, еще не начав гореть. Профессор предложил развести огонь и перекусить. Но Аня, выглянув в окно, обнаружила, что солнечный диск уже достиг невысокого зенита и начал скатываться вниз, на зубчатый, похожий на волчью челюсть, край елового леса. До сумерек оставалось немного времени, и она предложила пройтись.
На дереве висело одинокое, седое от мороза яблоко. Профессор сорвал его и подал Ане. Она сгоряча надкусила промерзшую твердь — и впервые поняла, что ей холодно. Вдоль позвоночника забегали ледяные мурашки. Но она хотела во что бы то ни стало посмотреть на озеро, и он повел ее по краю заиндевевшего озимого поля, на котором неторопливо жировал крупный заяц — при их приближении он сорвался с места и большими скачками понесся к ельнику. За полем началась низина, испещренная замерзшими лужицами, в конце которой холодно поблескивало озеро. К воде, однако, пройти не удалось — из-за того, что Ане взбрело в голову походить по хрустящим, насквозь промерзшим лужицам. Одна из таких лужиц оказалась глубоким следом коровы, затянутым сверху тонкой ледяной коркой. Аня провалилась по щиколотку в ледяную, обжигающую холодом, воду.
После этого происшествия они, взявшись за руки, бежали к даче. Он не выпускал ее руки, несмотря на одышку, от которой, казалось, разорвутся легкие. Заметив это, она сбавила темп, сказав, что изнемогает. Но он велел ей не валять дурака, а бежать изо всех сил, если не хочет схватить воспаление легких.
В доме он заставил ее разуться, уложил на кровать и набросал сверху все имеющиеся на даче одеяла и шубы. Став на колени перед ложем, начал энергично растирать ее ноги, начиная с маленьких, побелевших ступней. Аня ворочалась под грудой одежек и хихикала, уверяя, что умирает от щекотки. Он не удержался и на секунду прижал начавшую теплеть маленькую ступню к своей щеке.
Поднявшись с колеи, он нащупал за буфетом тайник, служивший ему еще во времена семейной жизни. Аня украдкой наблюдала, как он извлекает из загашника плоскую солдатскую фляжку. Она рассмеялась:
— Придется тебе устраивать другой тайник.
Он, по-прежнему серьезный, отвинтил колпачок и плеснул на дно оловянной кружки. Подал Ане. Она понюхала:
— Решил меня отравить?
— Выпей, — сказал он, быстро сооружая бутерброд с сардинкой. — Только сразу, и потом старайся не вдыхать. Очень крепкий.
Она послушно глотнула. Первое впечатление ее было, будто по желудку растекся живой огонь. Стало не хватать дыхания, она закашлялась. Он легонько похлопал ее между лопаток.
— Это… что за гадость? — с трудом выговорила она.
— Это спирт. Теперь накройся и лежи. Все будет хорошо.
Она зарылась в одеяла. Он укладывал поленья пирамидкой в жерле камина. Дракон не хотел оживать, — дымил кашлял: его пища была сыровата. Профессор щедро плеснул на щепки из фляжки. В драконовой пасти мелькнул синий язычок, пламя поползло вверх. Вскоре дракон вел себя как и надлежит дракону: гудел, шипел, изрыгал пламя и дым, плевался искрами.
Профессор перевел дыхание и взялся за резные ножки деревянной кровати. Кряхтя, стал подвигать ложе ближе к пылающему камину. Аня встрепенулась:
— Ты с ума сошел! Я сейчас поднимусь.
— Лежи, — профессор погладил ее поверх одеяла. Теперь жаркое дыхание камина достигало ее. Она почувствовала покалывание ледяных иголочек — холод нехотя покидал ее тело, упирался, задерживался в клетках.