Господин следователь. Книга восьмая (СИ)

— Это у нас родственница усопшей? — догадался я. Хотел спросить — и на кой ты ее привел, если самоубийство, но вместо этого встал со своего места и помог женщине расположиться на «гостевом» стуле.
— Так точно, — доложил городовой. — Свекровь покойной Катерины — Ангелина Михайлова. В покойницкую сводили, опознала невестку, бумажку про опознание составили. Господин пристав велел к вам вести. Дескать — чтобы все сразу и сделать.
  
То, что это свекровь, я и сам догадался. Опять-таки не понял — зачем она мне? Точно, избаловал я полицию, ничего сами не хотят делать.
Я думал, что свекровь утопленницы какая-нибудь Кабаниха, сжившая со свету невестку. Ба, так у той, из «Грозы», даже имя-то было Екатерина.
Отвлекся. Так вот, полагал, что увижу суровую «матриархиню», а здесь расстроенная донельзя женщина. Водички бы ей дать, что ли. Вот только, графин у меня пустой.
— Фрол, — протянул я городовому графин. — Не в службу, а в дружбу — спустись к служителю, пусть наполнит.
— Да я и сам сейчас на колодец сбегаю, — хмыкнул Егорушкин.
— Не надо на колодец, — испугался я. — К Петру Прокофьевичу подойди — он все знает.
Знает служитель, что у следователя бзик — не пьет сырой воды, хоть бы и из колодца, поэтому у ветерана имеется специальный кувшин, в котором держит для меня кипяченую воду.
Из родника бы попил, если родник в лесной чаще, а сырую воду из колодца возле здания Окружного суда, когда недалеко коновязь, а вокруг стоят жилые дома, с примыкающими к ним сортирами — ну его на фиг!
Фрол ушел, а я начал рассматривать свекровь, зачем-то пытаясь определить ее нрав. Не иначе, боялся, что сейчас начнет скандалить.
— Ангелина, а по батюшке-то вас как? — спросил я.
— Никодимовна я, — ответила женщина, а потом, посмотрев на меня, спросила: — Катьку-то резать будут?
Не сразу и понял, что она имеет в виду, потом дошло.
— Будут. Только не резать, а проводить вскрытие, — сообщил я, стараясь, чтобы мой тон был не слишком-то хамским или циничным. Решил пояснить: — Нам, Ангелина Никодимовна, нужно убедиться, что Катерина сама с собой покончила.
— А разве ж не сама? — горько усмехнулась женщина. — Кто бы Катюху топить-то стал? Вон — городовой-то наш говорит, что сама утопла, что доктор это подтвердил. Так чего еще-то? Ее и так за кладбищем хоронить станут, чего ж издеваться-то?
Ну да, и доктор подтвердил, да и показания Ракоеда — пусть и косвенно, но подтверждают версию самоубийства. Но…
— Доктора тоже люди, ошибаться могут, — туманно ответил я. — А нам, как я уже сказал, точность нужна. Все могло быть. Предположим — ударили девушку по голове, засунули в воду, она очнулась, но уже поздно было — наглоталась воды.
— Катерина-то замужняя баба, какая она девушка? — удивилась свекровь утопленницы.
Когда же я перестану именовать всех женщин до сорока лет девушками? Надеюсь, что когда-нибудь да привыкну.
— Это мы сейчас знаем, что Катерина — замужняя женщина, а когда тело из воды вытаскивали — еще не знали.
— Тогда уж лучше девкой зовите. Я-то сама ее девкой звала, — сказала Ангелина Никодимовна, а потом опять зарыдала, приговаривая при этом: — Ой, Катенька ты моя, дурочка… Что же ты такое сотворила?
Очень вовремя пришел Фрол с графином и мы вдвоем начали отпаивать женщину водой. Один стакан оказался разлит, зато второй свекровь выпила сама и, вполне нормально.
— Может, домой ее увести? — озабоченно поинтересовался Егорушкин.
Я только с укором посмотрел на городового. Не надо было вообще ее приводить, позже бы поговорили, когда успокоится.
— Ангелина Никодимовна, сможете на мои вопросы ответить? — спросил я у женщины. — Или, и впрямь, лучше домой пойдете?
— Да нет, вроде поотошла, — вздохнула свекровь. — Уж лучше все на разу́ сказать, коли на вопросы отвечать надо.
— Вот и хорошо, вот и ладно, — хмыкнул я. Кивнул Егорушкину. — Спасибо тебе, господин фельдфебель, не смею задерживать. Иди, дальше службу неси.
Егорушкин, довольный, что спихнул с плеч такое дело, перед тем, как выйти, сказал:
— Ты, Никодимовна, господину следователю лучше сама обо всем расскажи. Он у нас до правды все равно докопается, так что лучше его не злить.
Фрол, козырнув на прощание, ушел. Я же решил кое-что уточнить.
— Ангелина Никодимовна, у меня первый вопрос — было ли у Катерины обручальное кольцо?
— Как же ему не быть? Катька — мужняя баба, три года с сыном моим живет, — слегка возмутилась женщина, потом сникла. — Оставила она кольцо, крестик оставила. А еще — сережки, которые Пашка ей подарил. В первый же год, как только поженились, он на заработки ходил, так и купил. Серьги-то дорогущие — рублей двадцать, но я уж его и ругать не стала. Думаю — пока жена молодая, пока деток нет, нужно бабу побаловать. Катька-то сама из деревни, какие там серьги? А она, как топиться пошла, все на столе и оставила. А я-то дура не слышала, как девка-то уходила!
Что ж, кольцо с пальца никто не снимал, ограбления или мародерства не было — уже хорошо.
Ангелина Никодимовна опять зарыдала. Пришлось подождать, пока она слегка успокоится.
— Судя по всему — отношения с невесткой у вас неплохие были. А есть предположения, почему она утопиться решила?
Женщина замолкла, уставившись в какую-то точку на стене. Выдавила:
— Да уж какие предположения… Лукавый Катьку подтолкнул, не иначе.
Ох уж этот лукавый! То батюшку подталкивает, чтобы тот священный сосуд из храма украл, то женщину в воду затолкнул.
— А кроме лукавого? — осторожно поинтересовался я. — Бес-то, как говорят, толкает только того, кто сам упасть готов. Что там такого Катька сотворила? Знаю, что сама никого не убила, не украла. Скажете?
Свекровь утопленницы продолжала молчать, кривила губы, словно собираясь опять зарыдать.
— Ангелина Никодимовна, знаю я правду, — сказал я, вздохнул: — И вы правду знаете. Знаете, отчего Катерина утопилась. Вам бы лучше выговориться. Скажете правду — легче будет. Посидим мы с вами, да покумекаем — может, сыну-то и не стоит всей правды знать?
Бедная свекровь немного помолчала, потом решилась:
— Да кому же захочется говорить, что не уберегла невестку? Да что там, не уберегла — прокараулила! А ведь сын мне жену-то оставлял, надеялся. Вернулся бы, а жена-то у тебя, при живой матери с пузом!
— Катерина сама призналась? — удивился я.
— Призналась, — вздохнула женщина.
— Значит, точно, любила она вас. И уважала! — пришел я к очевидному выводу.
— Да и я ведь ее любила. А как не любить-то? Девка-то она хорошая. И добрая, и работящая. Вот, вышла такая незадача — взб…ла. Худо конечно, не надо было так делать. Но что по дурости да молодости не бывает?
Свекровь покойной Екатерины опять зарыдала, но на этот раз рыдания не затянулись надолго. Видимо, и на самом деле стало легче.
— Еще мне кажется, что вы ее простили? — предположил я.
— Простила, нет ли, а что уж теперь поделать? — пожала плечами женщина. — Катьки-то уже нет, а что я Пашке скажу?
— А виновник э-э интересного положения известен?
— Откуда? В июне я Катьку в деревню отпускала, к родным. Пахать да сеять как раз закончили, сено косить еще рано, передых на несколько дней. Не надо было бы отпускать, а она чуть не в слезы — мол, родных уже с год не видела, престольный праздник у них — охота. И идти-то всего ничего — шесть верст. Вот, дохотелось… Уж с кем она там, как так вышло — не говорит. Вроде, вина выпила, а много ли бабе надо? А если одна, без мужа, да пьяная…
Ангелина Никодимовна только рукой махнула, давая понять, что не стоит женщинам пить…
— А родственники у Катерины не должны были доглядеть за дочерью там, за сестрой? — поинтересовался я.
  
— Но если праздник, то какой там догляд? — хмыкнула женщина, потом продолжила: — Отца с матерью у нее нет, тетка только. Еще бы девкой была, может, и доглядели. А мужняя жена, так посчитают, что у самой башка есть. А башки-то и нет… Наутро домой пришла — харю прячет, юбка измята, рубаху застирывает — на подоле зелень, словно по траве елозила. Думает — не увижу. Я покричала, ногами потопала, да что толку? И поздно уже — все случилось. Раньше мне надо было думать.