Воролов
Виктория и Сергей Журавлевы
Воролов
А которые воры чинят в людех смуту, и затевают
на многих людей своим воровским умышлением
затейные дела, и таких воров за такое их воровство
казнити смертию.
А будет кто умысля воровски придет в чей дом
и похочет того дому над госпожею какое дурно учинити,
или ея ис того дому похочет куды увести, а люди ее
от такова вора не оборонят, и учнут помочь чинити
тем людем, кто по нее приедет, а после того про такое
их дело сыщется, и тех воров, кто таким умыслом
в чюжой дом приедет, и которыя люди им на такое
воровство учинят помочь, всех казнити смертию.
Соборное уложение 1649 года. Гл. XXII. Ст. 13, 16
Глава I
Утро 2 октября 1891 года начиналось для Петра Александровича Азаревича чрезвычайно скверно.
Отодвинув тяжелую бархатную гардину, он мрачно смотрел в клубящийся за окном промозглый московский осенний туман. Свет, с трудом пробивавшийся сквозь бесцветную облачную пелену и капли на стекле, обволакивал его бледное строгое лицо.
Азаревичу нечасто приходилось видеть город со столь высокого четвертого этажа. Отсюда, из окон изысканной квартиры доходного дома Синицына, были, как на ладони, видны еще спящие под утренним дождем улицы и бульвары со стройными рядами деревьев, фонарей и электрических столбов, золоченые купола и кресты соборов, тонкие шпили пожарных каланчей и стальные крылья мостов, под которыми по излучине реки сонно проплывали груженые баржи. Над серо-рыжими гребнями мокрых жестяных крыш с пеньками дымоходов и скворечниками слуховых окон то тут, то там в бледное рассветное небо вонзались кирпичные фабричные трубы, а вдали, в туманной вышине над городом темнели кремлевские двуглавые орлы.
Внизу, у подъезда дома, уже чернела цепь фигур в полицейской форме, готовых гнать прочь еще не появившихся тут случайных прохожих и неслучайных репортеров. Не пройдет и часа, как здесь появятся и те, и другие…
На подоконнике рядом с потухшей закоптелой керосиновой лампой лежала свернутая театральная программка. «Спящая красавица» Петра Чайковского – кто не слыхал о главной премьере этого сезона! На сложенном вдвое листе бумаги была изображена спящая барышня в длинной «шопеновской» пачке.
Азаревич обернулся.
За ним на украшенной резьбой кровати в точно таком же одеянии лежала мертвая девушка. Черты ее лица были явно переняты художником, рисовавшим программку. Вокруг тела деловито сновали полицейские, а в дверях то и дело появлялись и исчезали любопытные лица обитателей доходного дома. В воздухе стоял сильный запах лекарств.
В комнату вошел высокий подтянутый мужчина лет сорока пяти с небольшой аккуратной бородкой, тонкими чертами лица и властным тяжелым взглядом. Это был прокурор Московской судебной палаты Алексей Васильевич Мышецкий.
Азаревич, заприметив знакомую худощавую фигуру в черном прокурорском кителе с двумя рядами блестящих пуговиц, пригладил широкой ладонью свои чуть тронутые сединой волосы, подкрутил пышный ус, привычно вытянулся и по-военному поправил на себе синий потертый сюртук.
– Здравствуйте, Петр Александрович, – приветствовал старого соратника Мышецкий. – Я очень рад, что застал вас в городе. Опасался, как бы вы снова не исчезли на наших необъятных просторах!
– Здравия желаю, ваше превосходительство. Напрасно опасались: я уже год не покидаю Москвы, – отозвался Азаревич, но удивления в глазах Мышецкого не заметил. – Вы ведь осведомлены о том, что я решил оставить службу?
– Осведомлен, равно как и о вашем добровольном затворничестве. И, тем не менее, я сразу вызвал вас сюда, пусть вы и не из числа тех, кто должен прибыть на место преступления первым.
– Зато часто бывал тем, кто заканчивает все дело…
– Именно! И потому, Петр Александрович, полюбуйтесь, пожалуйста, на это!
Прокурор указал на комнату, будто на сцену с расставленными там декорациями:
– Сегодня все так располагает к театральности! Знаете, я вовсе не драматург, однако я все же познакомлю вас с наброском либретто первого акта этой драмы. Вы наверняка слышали, что сегодня вечером в Императорском театре должна была состояться премьера балета «Спящая красавица». Амадея Лозинская или, точнее, Зинаида Осипова, – он указал на мертвую девушку, – должна была сегодня вечером собрать овации огромного зала, начав свое головокружительное восхождение на театральный Олимп. Однако пару часов назад балерину нашла горничная; ее все еще успокаивают в соседней комнате… И я, осмотревшись здесь, решил послать за вами.
– Но я никогда не занимался расследованиями! Это никаким образом не входило в круг моих обязанностей. Мое дело – сыск: выследить, изловить и передать преступника в ваши руки. Я решительно не понимаю потребности в моем присутствии здесь! Платок с хлороформом в руке, аккуратно открытая баночка со снотворным на столике… Похоже, девица лишь решила крепко-накрепко заснуть, а уж отчего, я судить не возьмусь.
– Петр Александрович, скажу честно: ваша манера работы и ее результаты меня всегда восхищали и поражали. Теперь же позвольте и мне попытаться удивить вас. Думаю, – Мышецкий повысил голос, – господа следователи закончат осмотр места происшествия и представят мне отчет к полудню. А вас, – он снова обратился к Азаревичу, – я приглашаю спуститься вниз, в ресторацию, и позавтракать со мной. Надеюсь, вы, отдалившись от дел, еще не теряете напрочь аппетит при виде усопших?..
…Обслужили их быстро. Расторопный половой в косоворотке подал на стол яичницу, нарезанную толстыми ломтями колбасу и горячий чай.
– Послушайте, Петр Александрович, – спросил прокурор, беззвучно помешивая ложкой в стакане сахар, – отчего вы оставили службу? Тридцать пять лет – возраст расцвета для мужчины, пора усердной работы и деятельного продвижения по службе! Да и столь искусных филеров, как вы, в нашем ведомстве никогда не обделяли жалованьем и наградами!
Азаревич поморщился:
– Нет, благодарю! Эти названия оставьте мальчикам с бомбами! Филеры – это агенты наружного наблюдения. Оттого, что им часто поручают слежку за излишне ретивыми фрондерами, их имя уже склоняют на все лады. А я в политику не лезу. Я лишь выслеживаю преступника и беру его. Таких у нас в Сибири часто называют вороловами или, если угодно, охотниками.
– Охотниками? Очень интересно!
– Да, охотниками. Охотниками за головами. Но здесь, в Москве, я и слово «агент» перевариваю с большим трудом. Благо, это все уже в прошлом…
– А у меня, Петр Александрович, – вздохнул Мышецкий, – в самом что ни на есть настоящем! Однако к чему же это я? Взгляните-ка! Это, на мой взгляд, до крайности занимательно!
Он, отодвинув в сторону тарелку Азаревича, вынул из кармана кителя свернутый фунтиком лист, аккуратно его развернул и положил перед собеседником. На листе лежали несколько бумажных клочков и записка, нацарапанная на осьмушке тонкой голубоватой писчей бумаги.
– Предсмертное послание? – без удивления спросил бывший сыщик.
– Да. Ознакомьтесь!
Почерк был неразборчив: видимо, рука девушки сильно дрожала. Но Азаревич все же сумел прочитать:
«Это высшая справедливость. Так должно случиться. Иначе быть не может».
– Лаконично! Уходит из жизни, никого не обвиняет. Вы находите в этой записке что-то странное?
– Отнюдь! Записка действительно малопримечательная. Но вот эти клочки – совсем другое дело!
– Неудачная проба пера?
– Не совсем.
Мышецкий бережно развернул смятые кусочки и выложил их на скатерти, как мозаику, старательно подбирая каждому фрагменту свое место.
– Вот так, – удовлетворенно протянул он, когда обрывки сложились в лист бумаги правильной формы. – Сможете это прочесть?