Сердце знает

Риз совершал пробежку и теперь, когда он остановился и присел, пот лился, капая с подбородка и размягчая глину в ямке под рукой. Сердце бешено колотилось, боль отдавалась в висках, он представлял, как отец лежит, умирая, брошенный в темноте. Это жгло ему душу. Пусть жжет. Он изводил себя этим.
Вслушался в звуки вокруг: в посвисте ветра ему чудился рев мощного мотора, но чтоб вырвался хоть какой-нибудь звук из отцовского горла — нет, такого он представить не мог. Ни вопля, ни негодования, ни вскрика боли. А вокруг него шуршала трава, да ниже, у реки звенели цикады. А еще громко и настойчиво стучало его собственное сердце.
  
Глупо было бегать в такую жару. Обычно он совершал пробежки рано утром, но сегодня выбежал поздно, да и хотелось улизнуть из отцовского дома, удрать от всех этих проклятых привычных вещей. Он бросил все тренировки, но от бега отказаться не мог. Все начиналось с бега. Он ему всем обязан. Всю свою жизнь он бегал, и если загонит себя до смерти, то так тому и быть.
Почему же он никуда не смог убежать?
Он долго не покидал отца. Был с ним в годы нищеты, ожидая своего часа, того момента, когда пришел к отцу и просто сказал, без всяких понтов: — Папа, я собираюсь уехать, попытать счастья. Отец кивнул в ответ. Вот и все, только кивнул. И это было не то, что одобрение, просто признание того, что остановить сына он не может.
К тому времени отец ушел с головой в дела племени, а Риз рванул в армию, прежде чем попробовать, как отец настаивал, — пойти в колледж. Получить образование и попутно играть в баскетбол. Баскетбол, в конце концов, всего лишь игра, игра, в которую в свое время и Рой хорошо играл. Научил ребенка всему, что знал и умел сам. Всем нужным умениям — пасу, прессингу, обводке. Риз здорово финтил. Сгодилось, когда настали его худшие времена.
Свой ранний уход из спорта он обставил нетрадиционно. Не было ни пресс-конференций, ни выступлений в телевизионных ток-шоу. Ушел тихо. О травмах его писали много. Это были приличные, уважаемые, мужские травмы, полученные в борьбе. При защите чести команды. Он отдавал всего себя команде, и вопросов не возникало. И не требовались никакие жалкие и вызывающие жалость объяснения.
Едва ли кто знал о его неистовых пробежках. Ребенком он бегал по этим холмам. Подростком носился, как угорелый, из одного конца резервации в другой. Потом наматывал круги вокруг баскетбольной площадки в команде каждого задрипанного южнодакотского городка. Он бегал и бегал, и пока не знал, когда перестанет. Или, как перестать. Он перестал играть, но не бегать.
Может, тот тип, который оставил эти следы, тоже бегал. Но, по крайней мере, тип знал, почему он убежал. Где бы он ни был, но сейчас, должно быть, уже знает об этом. Должен знать, что он убил человека, и пусть не сомневается, что он — труп, попадись только Ризу в руки.
Теперь он встал, смеясь над собой. О да, он большой человек, какие тут сомнения! Попадись ему убийца отца, он сотрет его в порошок. Но ведь он очень хорошо понимал, что это — очередное нераскрытое дело. Пикапа этого давно нет на территории резервации — едва переехал через реку, и — ищи ветра в поле. Водитель не местный, не бедриверский. Риз знал, что это так, или, по крайней мере, ему так хотелось.
— Я хочу, чтобы душа твоя обрела покой, — произнес он вслух, — ведь это был не местный, это был чужой, ведь так?
Должен быть. В последние годы Рой Блу Скай стал человеком заметным, с которым интересно было поспорить, поговорить. И дух его не успокоится, если убийца принадлежит к соплеменникам. Внутренние распри — это крушение всего. Индейцы, враждующие против индейцев. Если бы они объединились, говаривал отец, то это была бы силища. Как на Литтл-Бигхорн. Отец знал все об этом сражении.
— Если бы мы объединились, это была бы силища, — пробормотал Риз, вытирая лицо.
В ответ раздался лай.
— Эй, Плакса, где ты был? — Овчарка пролезла под ограждением из колючей проволоки и стремглав бросилась к нему. Пес был как две капли воды похож на своего отца, Мальчика, который был собакой Риза в детстве. — Я думал, что мы будем бегать вместе. Почему ж ты меня покинул? — Пес ответил привычным поскуливанием. — Черт! Да от тебя смердит, как от скунса. Ты бросил меня ради скунса?
А теперь вот вернулся, — казалось говорил пес, прыгая вокруг Риза, требуя, чтобы тот бежал домой, что было кстати, потому что Ризу хотелось пить, а пластмассовая фляжка на боку была пустой. Риз бежал в направлении дома, за ним трусил Плакса, от которого отвратительно воняло, и который вновь убежал, едва появился автомобиль, нагонявший их сзади. Риз поднажал, для компании он был не в том настроении. Бегать в такое пекло с его стороны было просто безумием, и ему не нравилось, как сильно колотится его сердце, да и не хотелось ему, чтобы во время недомогания кто-то был рядом. Его нездоровье — дело сугубо личное и не подлежит огласке.
Затем он увидел, что за рулем машины сидит Хелен. Она припарковала свой маленький темно-синий «фольксваген» в тени под тополем и вылезла, улыбаясь, из машины. Волосы ее были собраны и стянуты заколкой, но несколько прядей спадали сзади на длинную шею, не тронутую загаром.
— Привет! — Она не стала целовать его, но подошла достаточно близко. — Я возвращалась из города и подумала, заеду и …м-м-м — Она вдруг как-то по-кроличьи скривила нос.
Риз засмеялся.
— Это не от меня. Я, конечно, крепко вспотел, но разит так не от меня.
— Плакса, ты что, сцепился со старым скунсом?
Откликаясь на зов, пес навострил уши, но Риз нагнулся и как раз вовремя схватил его за ошейник — Погоди, дуралей! Лучше держись подальше, пока мы с тобой оба не помоемся с мылом.
— А я как раз из магазина. И у меня есть мыло. — Она просунула голову в машину, откинула вперед водительское сиденье, чтобы достать сумки с покупками. Извлекла литровую бутылку жидкого мыла, помахала ею перед носом.
— Похоже на персиковый сок.
— Сама я не пробовала, но слышала, что это лучшее средство в таком дот случае. — Она поднесла к глазам этикетку на бутылке. — Интересно, сколько его потребуется.
— Нам обоим? Вероятно, больше, чем в бутылке, так что тебе придется выбирать, кого из нас, по твоему, надо мыть в первую очередь? — Ему хотелось спросить: — Кого ты в первую очередь приехала повидать?
— В первую очередь — тебя.
Ах! Она вновь улыбнулась. У нее самая обворожительная улыбка в мире. Он почувствовал, что у него немного закружилась голова от ее улыбки.
— Я иду в душ до или после персикового сока?
— Тебе выбирать. — Она дала псу понюхать колпачок от бутылки «персикового сока».
— Пока я подставляю голову под воду, пусть его хвост остается снаружи. Десять минут, хорошо? — Она согласно кивнула. — Может, что-то нужно положить в холодильник?
— Только молоко.
— Помочь?
Она отмахнулась.
— Тогда чувствуй себя как дома. Всего 10 минут.
Он принял таблетку, запил литром воды, и направился в душ. Когда он вышел из душевой, то испугался, что она ушла. И очень расстроился, пока не обнаружил в холодильнике пару пакетов: сгущенное молоко, творог, которых прежде в нем не было. Заметить это было несложно, ведь перед этим он выбросил из холодильника все, кроме нескольких банок лимонада. Потом он услыхал собачий визг и шум воды. Каким-то образом ей удалось усадить пса в металлическую лохань, полить его водой из шланга, и сейчас она мылила его «персиковым соком», а большой пес повизгивал, но терпеливо все сносил.
Летом ноги ее особенно хороши. Длинные и стройные, слегка загорелые, прекрасно смотрятся в коротких шортах цвета хаки, которые сейчас на ней. А еще короткий топик. День выдался жаркий, она одета в самый раз, и сложена в самый раз. Черт, у нее самая прелестная попка. Может раздалась немного, но все равно, Хелен соответсвовала тому стандарту, который удовлетворял самые взыскательные вкусы. Он спрашивал себя, а не подводит ли его память, не приукрашивает ли он эти идеальные ноги, эту прелестную попку и этот серебристый смех, когда она веселится. Она всегда жила в его памяти горько-сладким привкусом, памятным душевным трепетом, единственной любовью его больного сердца.