Без права на слабость (СИ)

– Считай, что раздобыл очки виртуальной реальности, – отрезает Тимур, хлопая парня по плечу.
Мне казалось, что весь процесс займёт от силы две-три минуты. Думала, вот сейчас Матвей спокойненько сцапает задиру за горло, донесёт до специального пня на заднем дворе, где тот покорно вытянет шею на плахе – руби, не хочу. На деле, завидев паренька с тесаком, даже глупая птица понимает, что дело пахнет жаренным. В прямом смысле.
Пернатый будто вместо зёрен всю жизнь питался нитроускорителем, готовился бедняжка к главному забегу в своей короткой жизни. И так отчаянно он убегает, так испуганно таращит бусинки глаз… так ходит ходуном в руках у Лиховского запыхавшееся тельце… Невозможно смотреть. Но Тимур смотрит. Весь белый как мел, неподвижный, а у меня слёзы уже не каплями – крупным градом по щекам.
– Блин, ребят, – говорит Матвей, стирая пот со лба трясущейся рукой. – Чёт мне стрёмно.
– Лер, метнись на кухню. Там в шкафу на нижней полке эликсир мужества. Стаканы прихватить не забудь.
Сквозь сдерживаемые всхлипы яростно мотаю головой. Они так переглянулись…
По глазам вижу – решили отослать подальше. Я бы многое отдала, чтобы этого не видеть, но также ясно понимаю, что не прощу себе, если оставлю его в такой момент.
– В любом дерьме только вместе, – тихо шепчу себе под нос, впервые не краснея от произнесённого ругательства.
– Ладно, фиг с тобой, – глухо произносит Тимур, отбирая у Лиховского петуха, и садится на пень, прижимая его к груди. Тот сразу затихает, жмурится доверчиво. Признал хозяйскую руку. – Идите вместе. Валите, я сказал!
Резкий окрик подстёгивает ударом хлыста. Мы на автомате срываемся к дому – Матвей находит литровую банку вишнёвой наливки, я хватаю с полки два стакана, закрываем за собой дверь, заворачиваем за угол. Не доходя пары шагов до поворота к заднему двору, вдруг замедляю шаг.
– Как лохов… – хрипло смеюсь в ответ на удивлённый взгляд Лиха, и смех этот осколками раздирает горло. Как же я сразу не сообразила?
Да-а уж. Видимо петух очень не хотел умирать, или отомстил за предательство – посмертно – не знаю. Только подрагивающие пальцы стоящего к нам вполоборота Тимура все в мелких капельках крови. Также как светло-серые штаны по колено в жуткую крапинку, также как жухлая трава лоснится у его ног алой лентой. Кошмар какой-то.
Он не глядя, проходит мимо нас, бросает в миску пса рыжую голову. Не смывая рук, берёт у онемевшего Матвея стакан, наполняет до краёв.
– Будешь?
Вопрос мне. А я смотрю на красную жидкость, на тушку, затихшую только в метрах десяти от пня, и единственное чего хочу – просто обнять. Но это опять же, последнее, что ему от меня нужно.
– Нет, – качаю головой. – Я пойду, на плите вода выкипает.
Боже, как быстро застывает тушка. Шершавые лапки в моей руке уже начали деревенеть, хотя может они всегда такие, не знаю. Есть над чем подумать, пока буду щипать перья. Главное отвлечься.
– Тебе помочь? – доносится мне в спину. В этом предложении столько эмоций…
Тимур не умеет, но если нужно всё сделает, всему научится, только намекни.
– Ты вроде куда-то собирался? – отрезаю сухо. Хватит с него подвигов.
Он смог – я тоже смогу.
* * *
Жаркое получилось отменным. По крайней мере, так в один голос утверждали наши с Тимуром родители. Я не пробовала, не смогла. Теперь смотрю в потолок и злюсь на свой же организм. Желудку на терзания души совершенно плевать.
Выйдя на цыпочках из спальни, бросаю взгляд вверх лестницы, ведущей к мансарде. Оттуда мне зловеще скалится флуоресцентный череп. На часах полтретьего ночи, а Тимура всё нет. Не самая приятная ситуация. Наливка Анжелы оказалась крепкой, парни кое-как подоили встревоженную таким вниманием козу, разлили большую часть молока, едва не опрокинули ведро с помоями и немного пошатываясь, вышли со двора. Почему-то я уверенна, они непременно должны нарваться на приключения. В этом никакой логики – Беда большой мальчик – но меня всю колотит от волнения. Отвратительное чувство.
 
Без понятия, что дёрнуло меня выйти именно в эту минуту. Зачем вообще было выходить? Однако, открыв входную дверь, сталкиваюсь нос к носу с виновником своих тревог. Целым и невредимым.
– О, детка! – расцветает Тимур странной улыбкой до ушей. Пытается меня обнять, неуклюже как-то и едва не заваливается набок. От него так разит алкоголем, что непонятно как он вообще добрался до дома. Приходится позволить ему на себе повиснуть. Тяжело, неудобно, а ноги подкашивает совсем другое, что-то сродни облегчению. Теперь всё в порядке. Он цел, это главное. – Я весь день не жрал. Накормишь?
– Ну пойдём, пьянь, – мои руки крепко обвивают напряжённую спину под влажной курткой. На улице моросит и, несмотря на тепло, исходящее от поджарых мышц, он весь дрожит.
Стараясь производить поменьше шума, помогаю Тимуру подняться наверх. На кухню тащить его в таком состоянии небезопасно. Не нужно, чтобы Анжела видела сына таким.
– Беданов, осторожно, тут ступенька. Ещё одна… тише, дружок,  без фанатизма. Ты нас убьёшь.
Криво, косо, периодически приваливаясь к стене и всерьёз рискуя разбить себе головы, мы всё-таки достигаем двери на мансарду.
– Лерка, мне больно, – стонет он, когда я, найдя в темноте кровать, пытаюсь уложить на неё непослушное тело. Беда норовит утащить меня за собой, отчаянно стискивая в душных объятиях. – Кишки сводит…
Чертыхнувшись, с трудом возвращаю нас в сидячее положение и шарю по тумбочке в поисках какой-нибудь посуды, испугавшись, что это выпитое просится назад, но Тимур упрямо отпихивает протянутую вазу.
– Блин… До чего же хреново, – глухо выдыхает он мне в щёку, царапая кожу потрескавшимися губами. Тисками сжимает мои плечи, вжимает в себя, будто хочет раздавить, оглушить грохотом своего сердца, расплавить поднимающимся от тела жаром. Рядом с ним душе внутри тесно, она словно рвётся прочь от переизбытка самых разных чувств. От старой обиды до острой как бритва, болезненной симпатии. От злости до сострадания. – Так страшно, Лерка…
– Чего ты боишься? – шепчу, чувствуя, как из-под закрытых век катятся слёзы и смешиваются с каплями дождя на его скулах.
– Привязаться ещё раз… Оттолкни меня, Лера. Отпусти.
Закусив губу, слушаю наше тяжёлое дыхание. Речь явно о чём-то большем, чем расправа над пернатым другом, тот лишь стал катализатором. Я не знаю, как поступить правильно – я ведь не держу. Что можно ответить, если сама не соображу, что происходит с нами… между нами. Я не нахожу правильных, нужных слов. Верить ему страшно, ненавидеть не получается, а избегать нет ни сил ни желания.
– Полежи здесь тихо, я сбегаю на кухню, принесу бутерброды. Хорошо?
Ответа не следует. Тимур вырубился так же внезапно как появился в дверях дома.
Осторожно подаюсь вперёд, так чтоб его голова с моего плеча скользнула на подушку. Потом я накрою его пледом и тихо уйду, а пока вволю глажу влажные волосы, подрагивающие веки, густые брови, виски.
Кто б меня отпустил…
  
Останься
 
beda:
Когда что-то случается с нами в первый раз, будь то любовь или предательство, неважно помним мы или пытаемся забыть, исходный опыт уже наложил свой отпечаток на восприятие всего что будет после. Общество называет это становлением личности. Я – проклятьем.
Никакие единоборства или молитвы не спасут от удара в спину, потому что мы совершенно беззащитны перед теми, кого впускаем в своё сердце. При таком паршивом раскладе проще оставаться одиночкой. Уж лучше я как тот кот, который потратил восемь из девяти жизней – буду сам по себе. Без риска доверить свою единственную жизнь не тому или вручить своё сердце не той. Другими словами – без права на слабость.
Lera:
Бла бла бла…
Вся твоя теория разбивается об одну банальную истину – мы не можем выбирать, кого нам любить. И тем более не в силах отключить эту функцию.