Разум в огне. Месяц моего безумия

Чуть позже вечером пришла дежурная невролог и провела второй стандартный осмотр. Она тут же отметила мою «лабильность», то есть склонность к частой смене настроения, и «тангенциальность мышления» – то есть перескакивание в разговоре с темы на тему без четкой логической связи. Тем не менее мне удалось рассказать ей о своей меланоме, но после мое повествование стало столь нелогичным, что беседу пришлось прекратить.
– В каком году вам диагностировали меланому? – спросила она.
– Он меня дурачит.
– Кто вас дурачит?
– Мой отец.
– Что вы имеете в виду?
– Он превращается. Превращается в разных людей и дурачит меня!
Тут невролог записала в консультационном листе: «возможно, галлюцинирует» и прописала мне малую дозу геодона – антипсихотического препарата, который используется для симптоматического лечения шизофрении. Она также оформила запрос на более тщательный осмотр одним из врачей психиатрического отделения.
Итак, мне не только казалось, что члены моей семьи «превращаются» в других людей, что является одним из проявлений параноидальных галлюцинаций; я также настаивала, что мой отец – самозванец. Такого рода галлюцинации имеют в психиатрии особое название – синдром Капгра, или «бред отрицательного двойника». Этот синдром был впервые описан французским психиатром Жозефом Капгра в 1923 году. Одна из его пациенток утверждала, что ее муж превратился в «злого двойника».
В течение многих лет синдром Капгра считался в психиатрии одним из проявлений шизофрении и других психических заболеваний, однако недавно врачи заметили, что он может быть вызван и неврологическими причинами – в том числе повреждениями мозга.
Видеозапись из палаты, 24 марта, 1.06 ночи
Я сплю на своей кровати; на мне зелено-коричневая футболка в полоску и белая хлопчатобумажная шапочка. Простыни цвета слоновой кости натянуты до подбородка, обитые мягким материалом перила подняты на максимальную высоту, отчего сверху это напоминает детскую кроватку «взрослого» размера. Я сплю в позе зародыша, обняв подушку. Через несколько секунд просыпаюсь, тереблю шапочку. У меня расстроенный вид; я пытаюсь сорвать больничный браслет на правой руке, затем складываю руки на груди. Ищу сотовый телефон.
 
Конец записи.
Мне нужно в туалет. Беру свой розовый рюкзак, вынимаю провод и иду в общую уборную. Спуская черные леггинсы и трусы до колен, не могу отделаться от ощущения, что за мной наблюдают. Смотрю вправо и вижу большой карий глаз, который смотрит на меня сквозь щелочку в двери.
 
– Убирайся отсюда!
 
Закрываю руками причинное место, натягиваю штаны и бегу в кровать. С головой накрываюсь одеялом. Звоню маме.
 
– Они все желают мне зла. Смеются надо мной. Мне в руку колют что-то, – шепчу я, стараясь говорить как можно тише, чтобы трое других пациентов в палате и медсестра на посту не услышали.
 
– Сюзанна, пожалуйста, постарайся не волноваться. Никто не хочет причинить тебе вред, я клянусь, – говорит мама.
 
– Они за мной шпионят. Подсматривают, когда я хожу в туалет.
 
Она молчит, а потом спрашивает:
 
– Это правда?
 
– Как ты можешь сомневаться? Думаешь, я все придумала?
 
– Я с ними поговорю, – отвечает она. В ее голосе растет негодование.
 
– Думаешь, они так тебе и признаются – «мы издеваемся над вашей дочерью»? Так прямо тебе и скажут?
 
– Сюзанна, ты уверена, что все на самом деле так?
 
– Да.
 
Я услышала звук шаркающих шагов и повесила трубку. К моей кровати подошла медсестра.
 
– Пожалуйста, не пользуйтесь мобильником, когда подключены к аппарату для ЭЭГ. Он мешает сигналу. И уже поздно. Все спят. – А потом она вдруг шепчет – тихо, насмешливо, не шевеля губами: – Я видела вас в новостях.
 
– Что вы сказали?
 
– Почему вы отказываетесь пускать к себе отца? Он хороший человек, – продолжает она, и ее голос окутывает меня, как дым, а она исчезает за занавеской.
 
Все они хотят лишь одного – добраться до меня. Здесь небезопасно. Я смотрю на видеокамеры: они наблюдают за мной. Если не сбегу сейчас, мне не выбраться отсюда живьем. Хватаю электроды в кулак и тяну. Вместе с электродами вырываю клок волос, но не чувствую боли. Лишь рассеянно смотрю на темные корни моих крашеных светлых волос и принимаюсь снова срывать электроды.
  
В ту ночь я выбежала из палаты в больничный коридор. Там меня схватили медсестры и вернули обратно в палату интенсивного наблюдения; я отчаянно вырывалась, отбивалась и кричала. Это была моя первая, но не последняя попытка к бегству.
 
16. Послеприпадочная ярость
 
На второй день пребывания в больнице меня навестила невролог Дебора Руссо, врач-ординатор эпилептического отделения, чтобы провести очередной осмотр. Она зашла утром, ее сопровождали несколько врачей, медсестер и студентов-медиков – моя так называемая «коллегия». Зная о моей вчерашней попытке сбежать, доктор Руссо осмотрела палату и убедилась в соблюдении всех правил предосторожности, а затем перешла к стандартному неврологическому осмотру: «коснитесь кончика носа, высуньте язык» и т. д. Но я прервала ее в середине процедуры.
– Выпустите меня. Мне здесь не место, – нервничая, сообщила я. – Просто обо мне всякого наговорили.
– А кто с вами разговаривал?
– Люди из телевизора.
Доктор Руссо послушала мою околесицу еще несколько минут, а затем перенаправила мое внимание.
– Не могли бы вы немного рассказать о своем самочувствии до поступления в больницу?
– Мне казалось, будто меня не стало.
– Можете объяснить, что это значит?
– Как будто я очень устала. Я чувствовала себя очень уставшей до сегодняшнего дня.
Руссо записала: «мышление аморфное, слишком рассеянна, не в состоянии сообщить полную историю болезни» – и продолжила меня расспрашивать:
– Сейчас я задам вам несколько простых вопросов, постарайтесь на них ответить, хорошо? Как вас зовут?
– Сюзанна, – ответила я, выгибая шею в сторону телевизора.
– Какой сейчас год?
– Вы не слышали? Они говорят обо мне. Смотрите, смотрите! Вот, прямо сейчас, они обо мне говорят!
– Сюзанна, не могли бы вы не отвлекаться и отвечать на вопросы? – сказала доктор Руссо и велела медсестре выключить телевизор. – Какой сейчас год?
– 2009-й.
– Кто наш президент?
– Обама.
– Где вы находитесь?
– Я должна выбраться отсюда. Мне нужно уйти. Я должна уйти.
– Понимаю. Но где вы сейчас?
– В больнице, – язвительным тоном ответила я.
Доктор Руссо посветила фонариком мне в зрачки, проверяя их сокращение и движение глаз. Никаких отклонений.
– Сюзанна, улыбнитесь, пожалуйста.
– Ну уж нет. Не буду я больше ничего делать, – отвечала я.
– Мы скоро закончим.
– Я хочу сейчас же отсюда выйти! – закричала я и спрыгнула с кровати.
Мой взрыв не был неожиданностью для коллегии врачей, но, даже успокоившись, я продолжила шагать по палате, дергать проводки и то и дело бросаться к двери. – Выпустите меня! – рычала я на врачей и сестер, пытаясь протолкнуться к выходу. – Отпустите меня домой!
Доктор Руссо несколько раз подводила меня к кровати и звала на помощь медбрата. Она разрешила дать мне дозу галоперидола – препарата с антипсихотическим действием. Позднее, описывая свои впечатления на сестринском посте, она отметила, что «пациентка демонстрирует признаки мании и психоза». И предложила два возможных диагноза: «первая фаза биполярного расстройства» или «постприпадочный психоз» (состояние, часто следующее за серией припадков).
Постприпадочным психозом называют психотическое поведение, часто следующее за серией припадков. Он может длиться от двенадцати часов до трех месяцев после припадка, но в среднем – около десяти дней. В 1838 году французский психиатр охарактеризовал это состояние как «постприпадочную ярость». Четверть пациентов с психозом в эпилептических отделениях страдают именно этой разновидностью.