Лучи смерти товарища Теслы (СИ)

— А не как учёный… В юношеские годы я этой идеей очень увлёкся, когда услышал от Михал Михалыча. Выискивал информацию, ездил по Петербургу, всё пытался поймать её, узнать, хотя бы увидеть. Профессор Филиппов, кстати, активно мне потакал в этом и был уверен, что нам улыбнётся удача… А потом его не стало…
Гавриил Платонович вдруг встал с края стола, подошёл к кровати и открыл тумбочку. Достал оттуда потёртый конверт, вернулся к столу и положил конверт поверх бумаг. Климу показалось, что руки профессора подрагивали, когда он это делал.
— В лаборатории профессора Филиппова была установлена фотокамера. Нам эту идею подсказал Эрнест Резерфорд, он с помощью фотопластинок регистрировал свои частички вещества… Вот последний кадр с этой камеры.
Мужчины склонились над конвертом, Кебучев медленно и осторожно достал из него фотографию.
Оттенки сепии вырисовывали лабораторию профессора Филиппова. Белёные стены, коричневые деревянные полки вдоль них, на полках различные приборы и датчики, многие размыты. Посреди этого всего перед замысловатой установкой стоит, по всей видимости, сам профессор — костюм, залысины, борода. В левой вытянутой руке шнур спуска фотокамеры, пальцы размыты, но можно догадаться, что он щёлкает затвором. Перед лицом профессора, сантиметрах в пятидесяти, застыл молочно-белый шар, вокруг которого искрящийся ареол. Лицо Михаил Михайловича выражает сразу и удивление, и страх, и восторг.
— Это ведь то, о чём мы все подумали?
— Не знаю, о чём вы подумали, но я убеждён, что Михал Михалыч смог-таки поймать шаровую молнию и даже сфотографировать её. Вот только это последнее, что он сделал в своей жизни, потому как именно в ходе этого эксперимента прогремел взрыв — и профессора не стало.
— А это не может быть дефект фотопластины или засвет?
Гавриил Платонович отрицательно покачал головой.
— Я к самому Прокудину-Горскому ходил, спрашивал. Тот очень долго изучал фотопластинку и сам снимок, после чего пришёл к однозначному выводу, что изображение настоящее. Более того, он сам видел нечто подобное на реке Мургаб в тысяча девятьсот одиннадцатом году, около ГЭС. Но не успел запечатлеть — шаровая молния, а я уверен, что Сергей Михайлович видел именно её, попросту исчезла в воде. Но телеграмма у меня осталась, фотограф сразу вспомнил мой случай и написал, что видел объект, похожий на тот, что на фотографии. Я тогда на этой речке три месяца пробыл, облазил вдоль и поперёк — и никаких следов.
— А поговорить с этим Прокудиным-Горским можно? Расспросить бы.
— Только если вы сможете добраться в Ниццу — и он захочет с вами разговаривать.
Клим яростно потёр подбородок.
— Послушайте, но, ведь, как я понимаю, это открытие мирового уровня. Чёрт побери, да это ж…
— Шаровая молния, да. Или оптическое явление неизвестной природы. Или иллюзия, вызванная пылью в воздухе. Или примерещилось… Да что угодно. Я больше тридцати лет за ней гоняюсь. На словах существование шаровых молний мне подтверждали как минимум семь человек, в том числе Тесла — он считает, что это сгусток энергии, что-то вроде «следов электричества» в воздухе, принципиально иной, отличной от обычной молнии, природы. Но вот на деле, к сожалению, у нас есть лишь одна эта фотография да рассказы очевидцев. И многие очевидцы уже в летах — скажут, что старческий маразм, дурость или сумасшествие.
— И что, никаких возможностей это зафиксировать или воспроизвести?
Кебучев развёл руками.
— За три десятка лет я так и не понял, что именно создал в своём кабинете мой покойный учитель, и как оно работало. Разгадаем — будет нам «открытие века». Но пока, как я могу судить, мы лишь получили трёх новых свидетелей данному феномену. И отличное зеркало в подарок.
Глебов посмотрел на стекло. Вспомнил про обстоятельства исчезновения Триловича и Ефроима.
— Скажите ещё, профессор. А вот эта штука, шаровая молния. Она может проникать сквозь объекты? Вернее, не так. Может ли она, скажем, залететь в комнату?
— Климушка, голубчик, я тоже сразу подумал о том, что это она помогла исчезнуть нашим товарищам… Не знаю я. У Михал Михалыча в кабинете был взрыв, как будто связку гранат рвануло. Тут мы ничего не слышали… С другой стороны, вы нашли расплавленный песок на том месте, где, как вы говорите, была шаровая молния. Или объект, чертовски сильно на неё похожий. Это наводит на размышления о природе данного явления.
 
— Какие же, профессор?
Гавриил Платонович сощурился.
— Я могу предположить, исходя из новых фактов, что мы все, я имею в виду учёных, думали не в том направлении. Шаровая молния может оказаться… хммм… скажем так, не видом энергии, а формой её существования… В общем, мне надо почитать ещё о том, при какой температуре и как плавится песок.
— А потом?
— А потом, голубчик, возможно, я смогу прикинуть, как вот это вот могло появиться. Всё же, не просто так существуют формулы для расчёта необходимой энергии — мы вполне можем через кулоны перевести всё это в конкретную величину силы тока, в амперы. А это уже что-то, это уже позволит оценить объект с точки зрения электрофизики, можно будет говорить об индукции и других интересных вещах… Но всё это уже завтра с утра. Годы уже не те, меня от водки, даже с чаем, в сон клонит. Да и время совсем неприличное.
Кивнув и пожелав спокойной ночи, НКВДшники вышли из комнаты Кебучева. Решили пойти покурить, немного привести мысли в порядок. Встали за углом, подальше от возможных глаз вахтёра из инженерных бараков.
— И что думаете про всё это, товарищи?
— Завтра телеграфируем в город, будут Гавриилу Платоновичу все учебники, что скажет.
— Да я о другом, Рома.
Латыгин посмотрел на начальство, вскинул плечами и уставился в темноту. Глебов выпустил струйку ароматного дыма.
— Меня не покидает уверенность, что Кебучев нам всё равно что-то недоговаривает… Очень уж складная история, пусть и на грани фантастики, и он как нельзя кстати здесь. Подозрительно.
— Согласен… Меня ещё смутило, как быстро он открылся. Молчал, скотина, сколько месяцев, а тут как на духу, и даже фотографию показал. Очень уж всё это вовремя… А главное — слова его тут никто толком не оспорит, инженера у нас скорее «рабочие лошадки», так, руки да и только. Мозгами тут были Кебучев, Ефроим и Трилович. Двое исчезли, третий… Вызывает подозрения.
— Предлагаю завтра, во время испытаний, ты его отвлеки — а я комнату обыщу.
Агнаров кивнул. Докурили, Роман Константинович отправился к себе, остальные пошли к главному дому. Уже на пороге Яков Иосифович вдруг притормозил.
— Клим, а ты, это, крещёный?
— Есть такое, маменька постаралась… А что?
— Да так… Крест достань, если не выкинул. И носи. Спокойнее будет.
  
3
 
Поступили как условились: пока Агнаров был с Кебучевым на испытаниях, Глебов с Латыгиным отправились «искать новые улики по делу об исчезновениях». В реальности же Роман Константинович встал при входе в барак, а Клим открыл комнату профессора запасным ключом и принялся за обыск.
Комната была на удивление хорошо обставлена, можно было даже сказать «шикарно». Половик при входе, чтоб не было пыли и грязи, мягкие домашние туфли, пуховое одеяло в пододеяльнике — всё было призвано обеспечить Гавриилу Платоновичу максимальный комфорт, как будто бы он и не покидал свою квартиру в центре Ленинграда.
Клим быстренько осмотрел личные вещи — ничего необычного или подозрительного. Для себя только отметил, что у профессора много одежды: дюжина пар кальсон, шесть белых рубашек, три свитера, два костюма — даже домашняя кофта есть и ночная сорочка. Очевидно, жил он очень хорошо, особенно по нынешним временам. Подтверждали это и серебряные приборы, включая подстаканник, и фарфоровая чайная пара, явно дореволюционной работы, и дорогой кожаный чемодан иностранного производства. Следователь грустно вздохнул: сколько сражались за «равенство-братство», а в итоге пропасть между богатыми и бедными стала только больше…