Граф Калиостро, или Жозеф Бальзамо. Том 2

– Это получается, – прикинул Филипп, – примерно в полночь. Как же вышло, что вы вернулись сюда только через три часа? Прости, Андреа, за этот допрос, который может показаться тебе нелепым, но все это очень важно для меня.
– Спасибо, Филипп, – сказала Андреа и пожала брату руку, – спасибо. Три дня назад я, наверное, не сумела бы тебе ничего рассказать, но сейчас, хоть это может показаться тебе странным, память моя окрепла. И потом, у меня такое ощущение, будто некая воля овладела мной и велит мне вспоминать, и я вспоминаю.
  
– Продолжай, дорогая Андреа, продолжай, я с нетерпением слушаю твой рассказ. Значит, этот человек принял тебя в свои объятия?
– В объятия? – покраснев, переспросила Андреа. – Нет, такого я не помню. Я знаю только, что он вытащил меня из толпы, но прикосновение его руки произвело на меня то же действие, что и в Таверне. Едва он коснулся меня, я вновь лишилась чувств или, верней сказать, уснула, потому что обмороку предшествуют болезненные ощущения, а я испытывала лишь благодетельное влияние сна.
– Поистине, Андреа, то, что ты рассказываешь, кажется мне настолько необычным, что, услышь я подобные вещи от кого-нибудь другого, я никогда бы не поверил. Но это не важно, продолжай, – попросил Филипп настолько изменившимся голосом, что даже при всем желании не смог этого скрыть.
Что касается Жильбера, то он жадно внимал каждому слову Андреа, тем паче что все сказанное ею, по крайней мере до сих пор, была чистая правда.
– Я пришла в себя, – продолжала м-ль де Таверне, – в богато обставленном салоне. Около меня сидели горничная и какая-то дама, но они ничуть не выглядели обеспокоенными, и когда я открыла глаза, то обратила внимание на их благожелательно улыбающиеся лица.
– Андреа, а ты не знаешь, в котором это было часу?
– Как раз пробило половину первого.
– Прекрасно, – облегченно выдохнул молодой человек. – Продолжай, Андреа.
– Я поблагодарила их за проявленную заботу, но, понимая, что вы будете волноваться, попросила их распорядиться тотчас же отвезти меня домой. Они же мне ответили, что барон отправился на место катастрофы, чтобы оказать помощь другим раненым, но вскорости вернется вместе с экипажем и сам доставит меня к нам в особняк. Действительно, около двух часов я услышала подъезжающую карету, а потом почувствовала тот трепет, какой охватывал меня всякий раз при приближении этого человека. Дрожа, чувствуя головокружение, я упала на софу. Отворилась дверь, я еще успела в полуобмороке увидеть своего спасителя и тут же лишилась чувств.
Меня вынесли из дома, положили в фиакр и привезли сюда. Вот, брат, все, что я помню.
Филипп прикинул время: получалось, что его сестру везли с улицы Луврских конюшен до улицы Цапли прямиком без всяких остановок, кстати так же, как и с площади Людовика XV на улицу Луврских конюшен. Он сердечно пожал руку сестре и произнес чистым и звучным голосом:
– Спасибо, дорогая сестра, спасибо, расчет времени вполне совпадает с моим. Я представлюсь маркизе де Савиньи и поблагодарю ее. А теперь еще один вопрос, но о второстепенном предмете.
– Да, я слушаю.
– Не помнишь, не видела ли ты на месте катастрофы какое-нибудь знакомое лицо?
– Знакомое? Нет.
– Скажем, нашего Жильбера?
– И впрямь, – напрягая память, вспомнила Андреа, – в то мгновение, когда нас разделили, он был шагах в десяти от меня.
– Она видела меня, – прошептал Жильбер.
– Дело в том, что, разыскивая тебя, я нашел беднягу Жильбера.
– Среди погибших? – поинтересовалась Андреа с некоторым даже оттенком любопытства, какое великие мира сего проявляют иногда к тем, кто стоит ниже их.
– Нет, он был всего-навсего ранен. Его спасли, и я надеюсь, что он выкарабкается.
– Слава богу, – бросила Андреа. – А что за рана?
– Помята грудь.
– Из-за тебя, Андреа, – пробормотал Жильбер.
– Но вот что странно, – продолжал Филипп, – и вот почему я заговорил об этом: в сжатой его руке я обнаружил клочок, оторванный от твоего платья.
– Действительно странно.
– В последний момент ты не видела его?
– В последний момент я видела столько лиц, искаженных ужасом, страданием, себялюбием, любовью, жалостью, жадным желанием жить, цинизмом, что мне кажется, будто я целый год пробыла в аду. Возможно, среди этих лиц, от которых у меня осталось ощущение, будто передо мной прошла череда проклятых Богом грешников, и промелькнуло лицо Жильбера, но я этого не помню.
– Тем не менее, дорогая Андреа, у него в руке был клочок от твоего платья. Я проверил это вместе с Николь.
– И объяснил ей, по какой причине спрашиваешь? – осведомилась Андреа, которой припомнилось странное объяснение, происшедшее между ней и горничной как раз из-за Жильбера.
– Нет, что ты. Но тем не менее клочок был у него в руке. Как ты это объяснишь?
– Боже мой, да ничего нет проще, – отвечала Андреа со спокойствием, разительно контрастировавшим с бешеным сердцебиением, которое чувствовал Жильбер. – Если он был рядом со мной в тот миг, когда я почувствовала, как меня поднимает, если можно так сказать, в воздух взгляд того человека, то схватился за меня, как утопающий хватается за пловца, надеясь воспользоваться подоспевшей ко мне помощью и тоже спастись.
– Какое гнусное истолкование моей преданности! – прошептал Жильбер, исполнясь угрюмого презрения к предположению, высказанному девушкой. – Вот как эти дворяне судят о нас, людях из народа! О, господин Руссо стократ прав: у нас сердца чище и руки сильнее.
Жильбер приготовился было слушать дальше беседу брата с сестрой, от которой он отвлекся, произнося эту инвективу, как вдруг за спиной у него раздался шум.
– Бог мой, в передней кто-то есть! – пробормотал он.
Слыша в коридоре приближающиеся шаги, Жильбер отступил в туалетную и опустил занавеску.
– Здесь эта дура Николь? – прозвучал голос барона де Таверне, который, почти задев Жильбера фалдой, проследовал в комнату дочери.
– Она, наверно, в саду, – отвечала Андреа с полнейшим спокойствием, свидетельствовавшим о том, что ей и в голову не приходило, что Николь там может быть не одна. – Добрый вечер, батюшка.
Филипп почтительно встал, но барон, сделав ему знак сесть, придвинул кресло и уселся рядом с детьми.
– Да, дети мои, – заявил барон, – от улицы Цапли до Версаля очень далеко, ежели едешь не в прекрасной придворной карете, а в таратайке, запряженной одной лошаденкой. Короче, я видел дофину.
– Так вы, значит, из Версаля, батюшка? – поинтересовалась Андреа.
– Да. Принцесса, узнав про несчастье, случившееся с моей дочерью, соизволила призвать меня.
– Андреа чувствует себя гораздо лучше, – сообщил Филипп.
– Я знаю и сказал об этом ее королевскому высочеству, которая милостиво заверила меня, что, как только твоя сестра совершенно выздоровеет, она призовет ее к себе в Малый Трианон, который она выбрала своей резиденцией; сейчас она занимается тем, что устраивает там все по своему вкусу.
– Как! Я буду жить при дворе? – несмело спросила Андреа.
– Ну, дочка, это не будет настоящий двор. Дофина по характеру домоседка, дофин тоже терпеть не может пышности и шума. Они намерены жить по-семейному в Трианоне, но, насколько я знаю нрав ее высочества, эти небольшие семейные собрания в конце концов могут стать чем-то большим, нежели даже «Королевское чтение» или Генеральные штаты [1]. Принцесса обладает характером, да и дофин, как поговаривают, весьма основателен.
– Не стройте иллюзий, сестра, это будет настоящий двор, – печально заметил Филипп.
– Двор! – с бешенством и безмерным отчаянием прошептал Жильбер. – Вершина, на которую мне никогда не взобраться, бездна, в которую я не смогу углубиться. Я больше не увижу Андреа! Все пропало! Все пропало!
  
– Но у нас же нет, – обратилась Андреа к отцу, – ни состояния, чтобы жить при дворе, ни воспитания, необходимого тем, кто там живет. Что буду делать я, бедная девушка, среди этих блистательных дам, чью ослепительную роскошь мне довелось увидеть всего однажды и чей ум мне кажется хоть и неглубоким, но зато искрометным. Увы, брат, мы слишком невежественны, чтобы войти в это блистательное общество!