Честь семьи Прицци
— Привет, Том. А Доминик здесь?
Охранника звали вовсе не Том, но столь фамильярно-дружеское обращение ошеломило его. Правда, всего лишь на мгновение, но и этого было вполне достаточно для профессионального убийцы.
ффффффОНГ! — «торпеда» отлетел к стене. Тело быстро наливалось свинцовой тяжестью, а в голове поплыл хоровод золотистых звездочек. Фигуры убийц окружил ореол, сияние, мерцающее всеми красками радуги, удивительно сочными, объемными.
Охранник попытался крикнуть, но вместо звуков изо рта хлынула черная кровь. Он сполз по стене, оставляя на белой поверхности жирный красный мазок, упал на пол и умер, вцепившись скрюченными пальцами в полы светлого плаща…
… — Я хочу, — продолжал дон, оглядывая молчащий зал, — поблагодарить Доминика от своего и от вашего имени. Да хранит тебя Господь, сын! Прими знаки нашего внимания и уважения!
Коррадо хлопнул в ладоши, и на сцену поднялись четверо носильщиков с подарками.
— Это, — Прицци обернулся, указав рукой на огромную сумку, из которой торчали блестящие изогнутые клюшки, — клюшки для гольфа! Они из… серебра! А сумка для них сшита из шкуры черного слона! Второй такой нет в Америке!
Зал взорвался рукоплесканиями, и эти волны омыли бесконечно счастливого Доминика. Сердце его забилось, словно боевой тамтам. Грудь распирала гордость, и какое-то еще, почти незнакомое чувство, давно забытое и от этого особенно неясное. Благодарность к этим людям за то, что они пришли. Приехали сюда, перенеся Доминика своим присутствием в совершенно иной, блистающий мир. Незнакомый, волнующий. И может быть, впервые в жизни ему захотелось заплакать.
— А еще… — в эту секунду Коррадо был похож на Санта-Клауса, достающего из мешка рождественские подарки для маленького ребенка, — тысячу твоих любимых сигар!..
… Первый киллер обернулся и указал своему партнеру пальцем на внешнюю стену коридора. Тот кивнул, давая знать, что все понял, откинул крышку канистры и начал заливать газолином пол и плинтус, стараясь, чтобы пахучая дурманящая река не подступала слишком близко к дверям зала.
У них был строгий и однозначный приказ: «Все гости должны остаться целы». Акция носила скорее предупреждающий, чем действительно террористический характер.
«Никто — никто! — из гостей не должен пострадать!»
Поэтому все подходы к лестницам оказались свободны. Покончив с коридором, парочка спустилась под сцену и вылила остатки газолина там, как следует обрызгав стропила и балки, удерживающие помост…
… — Прими эти дары от нашей семьи, семьи Прицци, с благодарностью и уважением! — Коррадо кивнул носильщикам, и те, подхватив подарки, спустились со сцены. — А теперь, по случаю нашего праздника, великий Тамадино Паредо исполнит любимую арию Доминика!
Черный фрак и белая хрустящая манишка. Тенор ничем не отличался от остальных гостей. Что с того, что он великий? Они будут отдыхать, а он — работать. Петь для сидящих за столиками бонз, воротил, столпов этого мира.
Доминик с грустью и некоторой обидой подумал о том, что его звездные минуты закончились. Они столь же коротки, сколь сладостны. Бог никому не дает их помногу, быть может, поэтому-то они так дороги и желанны каждому. Лишь ничтожная часть людей в момент смерти имеет право сказать: «Да, мне довелось испытать это, отпить из золотого кубка славы терпкое вино восторга».
Но их так мало…
… Они вышли на лестницу. Первый киллер поставил канистру на ступеньку, вытащил из кармана зажигалку, чиркнул колесиком и, глядя на голубовато-желтое пламя, расплылся в улыбке. Его партнер остановился у открытой, обитой жестью двери, ведущей под сцену. В его руке появилась бумажная книжица спичек. Оторвав одну, он чиркнул по коричневой поверхности, и спичка вспыхнула с веселым треском.
— Уупссс [18]… — засмеялся первый и, широко размахнувшись, швырнул горящую зажигалку в коридор.
Газолиновые пары воспламенились, когда она еще кувыркалась в воздухе. Голубая, испепеляюще-раскаленная река потекла по узорчатому паркету, заставляя его темнеть и корчиться. Она за секунду разрослась, поползла по стенам и белым шелковым портьерам, лизнула оконные стекла, и те с хрустом лопнули. Белые трещины разбежались по ним, покрывшись черным налетом копоти. Едкий дым заполнил фойе. Оранжевые языки огня перекинулись на трупы, все еле лежавшие в коридоре.
Из-за дверей доносилось сладкое пение тенора. Второй киллер прислушался к чистому высокому голосу, покачал головой и щелчком ногтя отправил почти сгоревшую спичку в темноту под сценой.
Скопившиеся под помостом пары взорвались с пистолетным хлопком. Столб пламени взметнулся вверх, заполняя тесное помещение, расползся в стороны и вырвался на лестницу. Несколько деревянных балок просели с почти человеческим стоном. Помост накренился, и тенор, не удержавшись на ногах, слетел в зал.
Микрофон вдруг истошно завопил на сводящей с ума, невероятно высокой ноте, а следом к потолку взметнулся женский истеричный визг.
Первый киллер ухмыльнулся и что было сил заорал:
— Пожар!!! Пожар!!!
Гости, охваченные паническим страхом, рванулись к дверям, сминая и давя друг друга. Створки, не выдержав мощного животного напора, сорвались с петель. Одна раздавила труп «торпеды», но никто не обратил на это ни малейшего внимания. Люди, вырвавшись из огненного ада, бежали прямо по упавшей двери, выдавливая из-под дерева кровавое месиво.
В этой толчее Энджело схватил Энимей и Коррадо за руки. Он не последовал за обезумевшей толпой, а свернул к черному ходу. Часть гостей устремилась за ним, остальные кинулись к лестнице фойе. Труп второго «торпеды» был моментально растоптан, превращен в бесформенную груду мяса, в нем не осталось ни единой целой кости.
Крик людей метался в охваченном ревущим пламенем здании театра. Огонь, как дикий хищный зверь, подскакивал к мечущимся, хватал их обжигающими «когтями», срывал одежду, покрывал ожогами кожу, заходясь в адском веселье.
Газолин, стекший по ступеням парадной лестницы, горел, образуя оранжево-белую гудящую стену, перекрывшую вход. Тяжелый дым заползал в легкие, разъедал глаза. Люди кашляли, закрываясь руками, отворачиваясь от раскаленных жалящих языков огня.
Те, кто последовал за Энджело, втягивались в темный проем черного хода. Портено передал Энимей и Коррадо Доминику и Эдуардо, дождался, пока люди выберутся на улицу, и крикнул:
— Сюда! Сюда! Выход здесь!!!
Волны жара докатывались даже сюда. Толпа у парадной лестницы с криками кинулась к нему, и Энджело поспешил выбежать на крыльцо, опасаясь, что его просто раздавят, убьют. Паника гораздо опасней, чем ее причина. Нет ничего страшнее человека, охваченного смертельным паническим ужасом. Он не видит, кто перед ним, главной его задачей является спасение любой ценой. Даже ценой жизни другого человека.
Энджело не хотел стать этим другим. Выбежав на улицу, он забрался в машину, где уже сидели дон, Доминик и Энимей. Эдуардо пользовался своим собственным автомобилем.
— Поехали, Зинго.
Но шофер не пошевелился. Голова его склонилась на грудь, и Портено сначала подумал, — хотя подобного и не случалось никогда, — что тот заснул, но уже через мгновение сообразил: даже если бы это было и так, водитель проснулся бы от оглашавших театральный район Таймс-сквер истошных воплей.
Энджело вновь выбрался из салона, быстро обошел машину, поднял голову Зинго за волосы и увидел черную дыру левой глазницы и испачканную кровью щеку.
— Его убили, — мрачно констатировал старик.
Открыв дверцу, Энджело вытащил тело на улицу и сел за руль сам. Нужно было уезжать, пока не случилось чего-нибудь похуже. Конечно, то, что поджигатели дали людям возможность покинуть горящее здание, еще ничего нс означало. Слишком много тузов присутствовало здесь сегодня. Если бы они сгорели, убийцам бы не поздоровилось. Их отыскали бы хоть на дне Тихого океана.