Честь семьи Прицци

Мыслями же он был далеко. С утра Чарли позвонил двоим парням отца — Ларри и Роберту — и предупредил, чтобы ровно к четырем часам они были у юго-восточной стороны Сити-Холл, на углу Бродвея и Чамберс-стрит. Им понадобится небольшой фургон с какой-нибудь отвлекающей надписью на борту. Парням не нужно было долго объяснять, что к чему. Они все схватывали на лету. Затем Чарли сделал еще один звонок. На этот раз абонентом был некий Майкл Кейли. Дом его стоял на северном побережье Лонг-Айленда в шести милях от Стони Брук. Мало кто знал, что этот дом имеет огромный бетонный подвал и вполне мог бы служить бомбоубежищем, если бы какому-нибудь умнику вздумалось нажать на кнопку. Но основным предназначением его было вовсе не это. Подземный этаж хранил секреты. Майклу Чарли не стал ничего объяснять, а сказал всего одну фразу:
— В семь будет работа.
— О’кей, — хмыкнул Майкл и повесил трубку.
Теперь оставалось только уповать на везение. Портено снова и снова прокручивал в голове детали предстоящего похищения. Если бы не Айрин, он, пожалуй, не волновался бы так сильно. В воображении то и дело проплывали картины, одна страшнее другой. Охранник, стреляющий из пистолета ей в грудь. Айрин, лежащая на ковровом покрытии холла с забрызганными кровью золотистыми волосами. Черт! Чарли отогнал от себя жуткие видения. Вечером все казалось гораздо легче, но с наступлением утра он пришел в ужас от принятого вчера решения.
«Ты, должно быть, спятил, раз согласился на такое, — подумал Портено. — Точно. Совсем рехнулся».
Самое плохое то, что уже ничего нельзя изменить. Чтобы понять это, нужно знать нравы семьи. Когда машина запущена — ее невозможно остановить. Остается лишь наблюдать за происходящим. Господи, как же он согласился-то?
Чарли смазывал пистолет, пил кофе и перемалывал свои мысли. В какой-то момент ему вдруг очень захотелось оказаться где-нибудь далеко, на другом краю земли, чтобы не видеть, не знать о существовании семей вообще и Прицци в частности. До него вдруг дошла алогичность происходящего. Не потому, что Чарли в это мгновение начал высоко ценить жизнь другого человека. Вовсе нет. (Работа, обычная работа). Но он поразился тому, как просто идет против собственного желания, своего «Я». Никого не интересовало, что думает Чарли Портено обо всем этом, чего он хочет и хочет ли чего-нибудь вообще. А еще хуже было то, что пришло осознание: ЭТО НАВСЕГДА. До самой смерти. Даже в старости, если, конечно, удастся дотянуть до нее, ему придется делать то, чего хотят другие. Всю жизнь он плясал, пляшет и будет плясать под заказанную кем-то музыку. А когда умрет, это станут делать его дети, потом дети его детей, и так далее, до бесконечности.
Мысли были мрачными. Холодными и черными, как вода в зимней реке. Они могли свести с ума, точа сознание, долбя в одну точку, словно падающие с монотонным однообразием капли. От них в душе поднималась стылая волна, и ощущение собственной ничтожности затопляло мозг, сковывая его ледяной коркой депрессии. Ничего нс значащий маленький человечек. Что ты можешь и что решаешь в своей жизни? Можешь ли ты распоряжаться собой, своим телом, своим разумом?
Родство с семьей даст лишь иллюзию свободы и защищенности. На деле же ты более несвободен и беззащитен, чем самый последний забулдыга, спящий под мостом в картонной коробке.
Чарли показалось, что его всю жизнь подвергали какой-то изощренной пытке, калечащей не хуже «испанского сапога» или «железной девы» [11]. Только он согласился на нес добровольно. Некая утонченная форма садомазохизма.
Лицо Чарли стало похоже на каменную маску. Руки начали собирать пистолет, быстро и точно. Движения, доведенные до автоматизма. Закончив сборку, он отложил «кольт» в сторону и принялся аккуратно загонять патроны в обойму. Они ложились один к одному. Девять братьев-близнецов 38-го калибра, и каждый из них нес в себе смерть. Ему захотелось загнать ее в магазин, поднести ствол к виску и нажать на спуск. Желание было подсознательным, чисто инстинктивным, и через мгновение Чарли испугался. Не мысли, как таковой, — наверное, подобные моменты случаются у любого человека, — а того, что она вообще возникла в его голове. Чтобы отвлечься от неприятных размышлений, породивших ее, Чарли резко встал, убрал пистолет в карман халата и принялся расхаживать по комнате, распевая во весь голос песенку о паровозе из города Чаттануга. Это помогло. Первая волна депрессии, вызванная отчаянием, отступила, оставив после себя лишь мутный след, подобно клочьям пены на морском песке. Через некоторое время он ощутил себя способным действовать. Да, именно действие, энергичное и целенаправленное, могло защитить его разум от разрушительной силы страха перед неизбежным. Действие встанет мощной несокрушимой стеной на пути болезненных переживаний, давящих на Чарли словно огромный пресс.
 
Он огляделся, ища глазами нечто, давшее бы ему повод для занятия. Через секунду Чарли сообразил. Подойдя к шкафу, вытащил свой рабочий костюм и начал одеваться. Халат полетел на стул, распахнув полы, словно мрачная темная птица — крылья. Надев отутюженную светло-бежевую рубашку, Чарли потянулся за брюками, но передумал и сменил рубашку на тонкую черную водолазку. Затем он надел черный с серебристым отливом костюм. Пистолет Портено сунул не в кобуру подмышкой, а в боковой карман пиджака. Затем последовал глушитель. Носки Чарли выбрал тоже черные, нейлоновые. Потом надел туфли. Остроносые. Солнцезащитные очки он нашел в ящике стола, куда сам же положил их накануне. Шляпа и куртка уже висели на вешалке в прихожей. Покончив с экипировкой, Портено подошел к зеркалу и осмотрел себя, поворачиваясь то одним, то другим боком. Впечатление сложилось довольно мрачное. Но зато костюм сглаживал рост. Если кто-нибудь и увидит его, то показания, скорее всего, ограничатся парой фраз типа: «Это был такой… ну, обыкновенный парень. Да, он одет в черное. Во все черное». Для федералов подобные сведения означают пустышку. Все равно, что вообще никаких.
Чарли усмехнулся. Мучившие его страхи спрятались в темноте подсознания, но как только он вспомнил о них, вновь потянули свои скользкие ледяные щупальца. Так, не думай. Не думай об этом, и все будет нормально. О’кей.
В эту секунду щелкнул замок входной двери. Чарли напрягся. Рука сама по себе оказалась в кармане пиджака и вытащила пистолет. Портено еще даже не успел ни о чем подумать, а «кольт» уже устроился в ладони, тяжелый и прохладный, настороженный. Готовый в любую секунду выдохнуть пулей. Черный пустой глаз ствола уставился в сторону коридора.
Кто ты, стоящий за дверью? Выйди на свет! Покажись мне!
— Чарли, дорогой, я вернулась, — весело произнес голос Айрин.
Он расслабился. «Кольт» вновь вернулся в глубину кармана, подобно небольшой хищной пиранье.
— Айрин?
Каблучки туфель процокали в сторону комнаты, и она вошла. На плаще ее темнели капельки воды. В волосах запуталось золото осени. Айрин принесла с собой свежесть утра, тепло последних солнечных лучей лета, запах подсыхающей листвы и… куклу в яркой картонной коробке.
Это был очаровательный младенец. Головку его украшали темные вьющиеся кудряшки, на пухлых резиновых щечках играл румянец, голубые стеклянные глаза открывались, как только кукле придавали вертикальное положение. Крохотные ручки сделаны настолько точно, что их вполне можно было перепутать с настоящими. Даже ноготки окрашены в более светлый цвет. Младенец, действительно, выглядел удивительно живым.
— Правда, хорошенький? — улыбнулась Айрин. — Кажется, еще немного, и он заагукает.
(Пуля, выпущенная из «магнума», пробила пластмассовое тельце и вошла Айрин в грудь, над солнечным сплетением, сломав несколько ребер. Ее отбросило к стене. Завернутый в одеяльце «младенец» вывалился из разжавшихся пальцев и стукнулся о пол резиновой головкой. Охранник, не меняя положения, вновь взвел курок и нажал на спуск. Вторым выстрелом Айрин пробило шею навылет. Пуля ударила в стену, отколов здоровый кусок штукатурки и кирпича. Красно-белые крошки посыпались на ковровое покрытие холла. Фонтан черной дымящейся крови хлынул из разорванной артерии, заливая плащ, костюм и руки Айрин. Колени у нее подогнулись, и она повалилась на пол, прямо на упавшую куклу. Одеяло мгновенно пропиталось красным. Охранник втолкнул бледного как сама смерть Филаджи в лифт и нажал на кнопку с цифрой «I". Пистолет он все еще держал в вытянутой руке.)