Честь семьи Прицци

Чувствуя дикую боль в спине, он попробовал подняться на колени, но тяжелое, весящее, наверное, целую тонну тело вновь потянуло в сторону, и ему — странно — «тало вдруг очень жаль нового выходного костюма, взятого напрокат, и чистого плаща, который теперь, наверняка, испачкается.
Он уже не почувствовал удара второй пули. Просто рухнул на бок, медленно перекатился на спину и умер, разбросав в стороны руки, скрестив ноги, словно только прилег отдохнуть и сейчас встанет, отряхиваясь и ругаясь.
Острый подбородок смотрел в черно-лиловый клок ночного неба с яркими нашлепками звезд, проглядывающих среди стен высоких домов.
Пустые безразличные глаза, в которых теперь не было страха, лишь туманная поволока смерти, уставились на застывшего в ужасе старика. Болонка зашлась в визгливом лае, который неожиданно перешел в заунывный пискляво-хриплый вой.
«Ягуар», взревев мощным мотором, резко взял с места и понесся по Гранд-стрит, до поворота, выехал на Спринг-стрит, вскоре достиг Вильямбургского моста, пересек его и углубился в улицы Бруклина.
А шофер лимузина, удостоверившись, что дело сделано, не спеша завел машину, проехал мимо вытянувшегося на тротуаре тела, мимо дрожащего от страха старика и воющей болонки, свернул за угол и растворился в ночи.
* * *
Спустя три часа после того, как Луи Наробино упал мертвым на сырой асфальт Грин-стрит, Чарли Портено, стоя на крыше двадцатипятиэтажного жилого дома по Флетбуш Авеню, облокотился о предохранительный парапет пентхауса и взглянул в сторону Бруклинского моста. Огненный поток машин выползал из неонового зарева Манхеттена, пересекал Ист-Ривер и сливался с менее ярким, но тоже впечатляющим сиянием Бруклина. Готические арки моста, залитые теплым оранжевым светом, возвышались на фоне белых, идеально ровных рядов окон башен-близнецов Международного Торгового Центра, Эмпайр Стейт Билдинг и Чейз Манхеттен Банка, словно худые костлявые великаны, глядящих сверху вниз на бегущие букашки-автомобили. «Роллс-ройсы», «кадиллаки», «форды», «плимуты», они мчались по каким-то своим, букашечьим делам, а мост снисходительно рассматривал их, величавый и гордый, вздымающийся над бренной суетой жизни. О, он был старше любой из них. Немой свидетель старения и смерти. Мост видел, как город превращался в Город. На его глазах небоскребы дерзко тянулись вверх, стараясь достать до самого неба. Они росли, а он оставался таким же, каким его построили люди. Спокойным и мудрым, полным королевского достоинства.
Мост жил своей особой жизнью. Он знал о ней все. Видел, как счастливые молодые влюбленные встречались у его пешеходных дорожек, берущих начало от Парк-роу, позже прогуливались по ним, катя с собой в коляске новую жизнь, и возвращались сюда пожилыми, седыми, потрепанными годами. Видел, как люди умирали, бросаясь в воду с его парапетов, сломавшись под гнетом тяжелой судьбы.
Ему было о чем рассказать, он многое знал.
Мост существовал уже тогда, когда дон Коррадо Прицци сосал грудь матери беззубым младенцем, а Чарли еще не родился на свет.
Он будет, когда и дон, и Чарли канут в Лету, уйдут в небытие, растворятся во времени. А оно, в свою очередь, войдет в него, проникая в арки, бетон и железо перекрытий, незыблемые колонны опор. Неотъемлемая часть его величия, его мудрости, Время.
Чарли любил смотреть на Бруклинский мост. Он находил в нем нечто, чего не мог найти в людях. Мост был другом Чарли. Портено ощущал некое родство душ, ибо не сомневался, что у моста есть душа.
Тот помогал Чарли думать.
А сейчас ему было о чем подумать.
Подперев подбородок крепкой широкой ладонью, он смотрел на текущую по мосту автомобильную реку, и мысли, словно смешавшись с ней, плыли в его голове, неспешно и вяло.
Сегодня кое-что изменилось в жизни Чарли, и он даже знал, ЧТО. Как ни банально это звучит, но Портено влюбился, и чем дальше, тем острее и глубже становилось чувство, охватившее его.
Самое смешное, Чарли понятия не имел, кто эта женщина, откуда она и каким образом попала на банкет.
 
Нынешний вечер доставил ему три потрясения. Первое — довольно слабое — он получил, когда ее не оказалось в списке гостей. Это не разрушило его надежду хотя бы узнать ее имя. Незнакомка вполне могла оказаться личным гостем Прицци. Но тогда сразу возникал вопрос, почему ей пришлось всю церемонию стоять на балконе. Чарли разыскал отца и вежливо осведомился, не знает ли тот о некоей гостье Прицци, высокой блондинке в лавандовом платье. Тут-то его и поджидал второй удар. Энджело только удивленно пожимал плечами и разводил руками, в полнейшем недоумении.
Ситуация начинала напоминать старую, заезженную до дыр мелодрамку с Мери Пикфорд в главной роли. Почувствовав, что пол уходит из-под ног, Чарли обратился за помощью к Эдуардо. Если кто и должен знать хоть что-то о ней, так это он. Но…
Здесь Чарли получил оглушительный нокаут. Эдуардо оказался удивлен не меньше Энджело. Он хлопал своими коровьими глазами и пожимал плечами, точь-в-точь как отец, Портено-старший.
На свет, таким образом, выплыли три неоспоримых факта:
а) незнакомка не числится в списке гостей,
б) ее не знает Энджело, и, наконец,
в) о ней не слышал Эдуардо.
Если бы Чарли в тот момент хорошенько стукнули еще раз дубинкой по голове, он бы, наверное, ничего не почувствовал. Загвоздка была в том, что никто — никто! — не проник бы в дом дона иначе, чем одним из трех вышеозначенных способов. А из этого автоматически следовало, что кто-то ему врет. Либо распорядитель, либо Эдуардо, либо… либо отец.
У Портено появилось безумное желание найти мальчишку-официанта, подвести его ко всем троим по очереди, а потом… А что бы он стал делать потом?..
… Потребовать от лжеца сатисфакции в виде дуэли? Бред какой-то. Что еще? Устроить несчастный случай! А заодно вырезать всю семью за плохое воспитание. Полный идиотизм! Короче, он принял единственно разумное решение — отправился домой, принял душ и переоделся. Затем закурил хорошую сигарету и вышел на улицу проветриться и чуть остыть. Вечерний ветер, когда он дует с Ист-Ривер, а еще лучше, с океана, здорово прочищает мозги.
Это, действительно, великолепное ощущение. Пахнет солью, йодом и еще чем-то странным, почти неуловимым. Наверное, таков запах месяца, висящего над бескрайним черным зеркалом воды, и далеких экзотических стран, пряностей и незнакомых острых трав, легкого бриза над замершими, выгнувшимися дугой пальмами, и маслянистых черных тел. Вот так пахнет вечерний океанский ветер. И если вы впечатлительны, то, несомненно, поймете охватившее его волнение. Он успокоился. Человек, который солгал насчет этой женщины, отошел куда-то на второй план, но чувства, томительные, вызывающие трепет, поднялись с новой силой. И это тоже особенность океанского ветра. Он заставит вспомнить даже о том, что вы давным-давно забыли. И о детских мечтах, и о первой любви, и о поцелуе украдкой с какой-нибудь Мэри Энн, лицо которой вы не могли вспомнить уже через год после того, как расстались, и которое вдруг всплывет из глубин памяти. Реальное и трогательно-волнующее как майский цветок. И о многом-многом другом, о чем вы забыли повзрослев.
Одним словом, он стоял и вспоминал о ней, когда вдруг ему в голову пришла интересная мысль…
Все проще простого! Нужно позвонить Мейроуз! Она крутится со всякими «шишками», с большими ребятами, и будь он проклят, если ей не известно, КТО эта леди…
… И поняв это, Чарли пошел за телефоном. Он быстро набрал номер, молясь о том, чтобы Мэй не понесло после банкета по каким-нибудь знакомым, у которых вечеринка длится до тех пор, пока не взойдет солнце и не наступит следующий день, либо пока все не упьются до чертиков.
Гудки звучали долго и нудно, разбиваясь о мембрану и заставляя Чарли морщиться как от зубной боли. Прошло не меньше пяти минут, трубку все-таки сняли, и чей-то явно не очень трезвый и от этого лениво-развязный голос протянул с ярко выраженным южным акцентом: