Собрание сочиннений Яна Ларри. Том первый
— А давайте-ка, товарищи, песню. Ну их, буржуев этих самых. Болтают и пускай себе, а придут — наломаем шею. Нас-то ведь вон сколько… Затягивай, кто с краю.
Маслов запевает хриповатым баском:
По диким степям Забайкалья,Где золото роют в горах…Мы подхватываем хором:
Бродяга, судьбу проклиная,Тащится с сумой на плечах.Самые любимые наши песни — это песни сибирских каторжан. О тайге, о кандальниках, о бродягах, пробирающихся в дремучих сибирских лесах, мы можем петь до рассвета.
И когда мы поем, перед глазами встают худые, небритые «политики», спасающиеся от проклятых полицейских собак. Мы рычим, если бежавшего настигают в тайге, и мы ликуем и наши голоса звенят весельем, когда бежавший ускользает из-под носа полиции. Распевая песни, мы наяриваем винтовки до зеркального блеска внутри стволов.
Завтра — стрельба.
Глава XX
Юг охвачен настоящей войной. Говорят, в Москве началось формирование Красной армии.
— Почему не Красной гвардии? — обижается Вася.
— Ну, там по-новому все будет.
— Говорят, будто мобилизовать начали…
— Кого мобилизовать?
— Офицеров и унтеров!
— Брехня! Может, которые большевики из них, может, тех призывают.
— Ясно — брехня! Рази офицера можно допустить обратно.
* * *Однажды, среди ночи, раздался тревожный крик:
— Встава-а-а-ай!
Резкий электрический свет ударил в глаза. Жмурясь от яркого света, я видел сквозь приплюснутые ресницы, как взлетали над головами одеяла, шинели и вскакивающие красногвардейцы размахивали винтовками и шашками.
В углу казармы пулеметчики, присев на корточки, натягивали на пулеметы брезент.
— Что?
— Куда?
Одеваясь, мы успевали задавать вопросы, но толком никто ничего не знал.
— Станови-и-ись!
Из канцелярии вышли одетые по-походному, немного взволнованные Акулов и Краузе.
Перминов кинулся к столу и для чего-то отодвинул его к окну.
Затаив дыханье, мы стояли, сжимая в руках винтовки, вперив глаза в начальника отряда.
Акулов отогнул рукав кожаной тужурки и, глянув на часы, сказал:
— Товарищи!
Мы подались вперед, вытягивая шеи.
— От Пензы до Ново-Николаевска советская власть свергнута чехами. Через полчаса выступаем на фронт.
— Ур-ра! — закричал кто-то. Но крик не был подхвачен. Чего орать зря?
— Откуда чехи? — деловито осведомился Волков.
— Сколько?
— Почему против?
— Чехи, это бывшие военнопленные. Царское правительство вооружило их для борьбы с немцами. Чешская армия насчитывает сорок тысяч. На другие вопросы я не могу ответить. Пока еще и сам ничего не знаю. Надо быть, по дороге узнаем подробности.
Мы промолчали.
Тогда Акулов, глядя на нас подозрительно и настороженно, сказал, чеканя каждое слово:
— У кого чувствуется слабость — пусть останется. Понятно? Чехи вооружены и обучены лучше нас. На это не будем закрывать глаза. Числом их тоже больше. Знайте, на что идете. Может, и не вернемся!
Мы промолчали.
— Стесняться нечего! Не все храбрыми родятся! А кто послабже — мешать будет.
В гулкой тишине упал коробочек спичек.
В рядах пронесся сдержанный смех.
— Ладно болтать-то! — крикнул Волков.
…Через час мы тряслись в теплушках.
* * *Вздрагивая и покачиваясь, теплушки бегут, громыхая цепями, лязгая буферами.
Размахивая густой огненной гривой, паровоз мчит эшелон в темных полях, мимо спящих сел и деревень. Железный грохот раскатывается вокруг, поднимая собачий лай.
— Так-так-так!
— Ту-ту-ту!
Стеариновая свеча освещает сквозь разбитое и пыльное стекло фонаря, лошадиные головы и спящих вповалку красногвардейцев. Тусклый гаснущий свет подпрыгивает, падает неровными желтыми полосами, растворяясь в теплой темноте. Лошади, отгороженные досками, сонно жамкают жвачку, отфыркиваясь, переступая с ноги на ногу.
Я дневалю.
Сижу у дверей на опрокинутом ящике из-под мыла, прислушиваясь к мерному громыханию поезда, к храпу красногвардейцев, к сонному бормотанию, вдыхая острый конский пот. На остановках около дверей вагона закипают голоса. Вдоль эшелона с криком бегут спекулянты, волоча на горбах мешки и плетеные корзинки.
Встав спиной к вагону, я кричу напирающей толпе:
— Нельзя сюда!
— Как так нельзя? Вали, робя!
— Нельзя!
Спекулянт, навьюченный словно верблюд, оттирает меня мешками в сторону и, тяжело дыша, лезет в вагон.
— Куда прешь? Не слыхал, что говорят?
Спекулянт отталкивает меня. Тупая морда его шевелит усами.
— Ничего! Мы привычные! Доедем как-нибудь! Вали, граждане! Чего смотреть? Начальников больно много развелось!
— Ты что? — хватаю я его за рукав. — Не видишь, что военный поезд?
— Ни-чего-о!! Мы теперь все военные! Ну-кась, дай дорогу!
Я вынимаю револьвер.
— Не запугаешь! — усмехается спекулянт.
Подпрыгнув, он хватается за скобу. За ним кидается орава спекулянтов. Тогда я стреляю в воздух.
Толпа рассыпается в стороны. Несколько человек с ревом бросаются под вагон.
— Бей его, сукинова сына! — орут из-под вагона.
Откинув полы шинелей, спекулянты лезут в карманы.
Тупомордый шарит рукой за пазухой.
Я выхватываю из-за пояса гранату.
— Брось, наганы! Слышь?
Спекулянты, ругаясь, отступают. Я прыгаю в вагон. Поезд трогается. Из толпы вырывается несколько револьверных выстрелов. Пули стучат в толстую дверь.
Красногвардейцы вскакивают на ноги:
— Что за буза! Почему спать не дают?
Несколько человек бросаются к винтовкам.
Волков подскакивает к дверям, выхватывает из моих рук гранату.
— Эй, лови! — кричит Волков, кидая гранату в бегущую за поездом толпу.
* * *Красногвардейцы спят. Я сижу и думаю. Хотя, пожалуй, думать сейчас не стоит: невеселые мысли лезут в голову.
Украина занята немцами. Крым и Кавказ отрезаны. А теперь и Сибирь, значит, отвалилась. Хлеба нет. Сырья нет. Заводы останавливаются каждый день десятками. В городах — бандитизм и голод. Села и деревни кипят в огне кулацких восстаний.
— Эхма! Выдержим ли?
* * *Днем в поезд не лезут. Пулеметы у дверей и орудия на открытых платформах располагают путешествующих по российским дорогам к вежливости.
— Товарищи, — любезничают с нами на станциях, — нельзя ли один перегон доехать с вами?
— Нельзя!
— Да нас трое всего! Мы не стесним. Может, как-нибудь? А? В уголочке?
— Военный же эшелон! Посторонних не полагается!
— Господи! Да какие же мы посторонние? Расейские мы!
Женщины просят, умильно улыбаясь:
— Товарищи! Ну, как-нибудь?
— Нельзя, цыпочка! Простудишься в вагоне, а мы отвечай после.
— Такие молодцы, да чтобы простудиться среди вас… Товарищи, а? Можно?
Женщины поглядывают, как кошки.
— Пустите! А?
Кое-кто сдается:
— Пусть едут! Не съедят места!. Мужчину — это действительно… Еще шпеон, может, а женщина что ж… Женщина, она безвредная…
Кто-то протестует:
— Спекулируют они тут, а мы вози их!
— Да какие мы спекулянтки? — улыбаются укоризненно женщины. — Мы и слова-то этого не знаем.
До вечера женщины едут с нами. Вечером они настороженно поглядывают вокруг, а затем исчезают.
— Эхма, — вздыхает Попов, — до чего народ олютел… Ведь не зря бабенки удрали. Видно, натерпелись в дороге.
На станции Пясецкая нагнали Белохлыновский отряд красногвардейцев. Они встречают нас криком «ура». Наш поезд медленно проплывает мимо открытых настежь теплушек, наполненных красногвардейцами. Они стоят, сидят, свесив ноги, лезут на плечи друг друга. Размахивая фуражками с широкими красными лентами, красногвардейцы смеются, кричат: