Собрание сочиннений Яна Ларри. Том первый
Уже по одному тому, что в Совете нашлись противники идеи звездоплавания, можно было судить о предстоящих грандиознейших затратах и общественных сил и энергии для осуществления других, не менее грандиозных идей и проектов.
— Ладно, ладно, не будем торопиться, — говорили многие. — Поживем — увидим.
— Во всяком случае мы будем участниками великих событий.
— Посмотрим!
— Я полагаю, — сказала Майя, — что противники звездоплавания имеют весьма серьезные доводы, если они возражают против новых затрат на звездоплавание.
— Может быть, эта катастрофа?
— Нет, нет! Здесь что-то другое.
Около Павла собрались старые товарищи, которые прилетели сюда из разных концов СССР, чтобы пожать руку отважному пионеру межпланетного сообщения. Вспоминали годы далекого детства, вспоминали старых друзей, разлетевшихся во все концы Республики, и те старые города, где протекало детство.
— А помнишь маленького Бриза?
— Да, да, где он теперь?
— Ото, маленький Бриз теперь ворочает большими делами. Он еще удивит нас всех. Ты ничего не слышал о нем?
— Я понимаю, — сказал в раздумье Павел, — он носился с проектом усовершенствования электролизации почвы.
— За него эту работу выполнил Стокальский… Бриз имеет теперь лабораторию, которая призвана претворить идею получения электроэнергии из солнечного света в промышленную отрасль.
— Позволь, позволь, насколько мне помнится, в этой области работает Звезда.
— Ты все спутал. Она работает над проблемой передачи электроэнергии по радио. Между прочим, ее работа, кажется, близка к осуществлению.
— А помнишь Атома?
— А знаешь, чем занят сейчас Владимир? Помнишь его? Он еще картавил немного. Забыл?
— А Мафия помнишь?
— А Пермь? Ты был в этом городе после того, как уехал в Ленинград?
— Постой, постой, — потер лоб Павел, — и в самом деле: ведь я там не был лет пятнадцать. Вероятно, сильно изменился город?
— Ого! — засмеялся коренастый парень с обветренным лицом. — Ты уехал из Перми в те годы, когда Пермь была захолустьем с одним миллионом населения. Посмотрел бы теперь, что стало там, где стояла Пермь. Она вобрала в себя и Мотовилиху, и Нижнюю и Верхнюю Курью. Шесть гигантских висячих мостов перекинулись через Каму, соединяя старую Пермь с новой, которая выросла на противоположном берегу. Право, тебе не мешает заглянуть в те края.
— А помнишь Егошиху? — спросил Павел.
— Ее уже нет. На месте этой речушки великолепное озеро, на берегах которого многочисленные кварталы соляриев и всяческой медицины. А в конце бетонная плотина и своя гидростанция.
— Воображаю, какой глубины должно быть озеро.
— Хо-хо!
Перед обедом все разлетелись в разные стороны, заручившись согласием Павла посетить вечером театр. С Павлом остались Майя и коренастый Шторм.
— А ты, Шторм, неважно выглядишь, — сказал Павел, всматриваясь в лицо товарища. — Ты чем-то огорчен? Тебя волнует что-то?
Шторм вздохнул:
— Ты прав. Я живу отвратительно. За последние годы я чувствую какую-то неудовлетворенность. Мне не хватает чего-то, а чего я и сам не знаю.
— Ты работаешь?
— Выполняю, как и все, общественно необходимую работу.
— И?
— Остальное время мечтаю!
— О чем?
— Трудно сказать… Меня волнуют неясные и тревожные мысли. Я ищу, но увы… Поиски мои безрезультатны.
— Старая человеческая болезнь! — нахмурился Павел. — Ты должен найти себя, и тогда все устроится отлично.
— Это верно, — вмешалась в разговор Майя, — в старину такие явления назывались томлением чувств, смятением чувств, лирической тоской или мечтательностью, как ты уже сказал. Происходило это в большинстве случаев от несварения желудка, от физического ослабления, а также и от того, что в те далекие времена труд еще не был целительной медициной.
Шторм беспомощно развел руками:
— Я крепок и тружусь пять часов в неделю. Я занимаюсь спортом. Недурно летаю и… все же…
— У него другое, — сказал Павел, — но пусть он скажет, что его увлекает сейчас.
— Пока… мне кажется интересной живопись.
— Ты сказал «пока», иначе говоря: живопись интересует тебя временно. Вот это-то и плохо. Спроси Майю, она прекрасно знает старых людей, — разве не были несчастливы оттого, что они выполняли работу, игнорируя свои наклонности? Иному, как говорили раньше, на роду было написано работать ботаником, а он всю жизнь топтал землю с астролябией, считая временной и астролябию, и запутанные маршруты. Смутные мечтания были для него добродетелью. Угнетенное состояние духа являлось его попутчиком. Нет, Шторм, человек должен работать сообразно наклонностям, тогда труд превратится в волнующее и захватывающее творчество. Вот главный портной… возьми его примером…
— Но ты ведь сам переменил несколько профессий?
— Так что же? То, над чем я работал, поглощало меня всегда всецело. Я не мог думать ни о чем, кроме того, что делал.
— И все же…
— Чувствуя аппетит, я сажусь за стол, но, пообедав, я не нахожу больше причины сидеть за столом. Ты, Шторм, никогда, по-моему, не уживешься с живописью. Так же, как ты не ужился с литературой. Но знаменательны твои мечтания. Ты подсознательно стремишься к тому, что в некоторой степени отвечает твоим наклонностям. Организуя материал на полотне и на бумаге, ты только будешь удовлетворять свои организаторские способности. Я знаком с твоими книгами. В них порядок, строгий стиль, математически рассчитанная композиция и деревянные люди с деревянными чувствами. Я еще тогда понял: твое призвание быть организатором.
— Ты правильно сказал, — оживился Шторм, — но мир организован. Мне нужно было жить в двадцатых, тридцатых годах. Я, кажется, немного опоздал родиться, — добавил он с грустью.
— Но ты слышал о грандиозных проектах Совета? И я о том, что бы ты сказал, если бы я предложил тебе организацию вторичного опыта с… С2?
— Молибден и другие против этого!
— Еще ничего не известно! — с жаром ответил Павел. — Помимо того — трое или четверо еще не Совет. Ну, а потом… если даже весь Совет выскажется против, мы попытаемся собрать голоса Республики. Итак?
— Я буду рад сотрудничать с тобой, — протянул руку Шторм, — и если Совет решит, я на другой же день становлюсь организатором… Ты веришь в возможность вторичной попытки?
— В старину говорили: dum spiro spero [5]. Где мы обедаем? — обратился Павел к Майе. — Я хотел бы пообедать в общественной столовой вместе с будущим администратором С2.
— Нет, — покачала головой Майя, — Бойко считает для тебя необходимым до отправления в Город Отдыха обедать здесь… Я думаю, Шторм не станет протестовать против обеда здесь с нами?
— Опять Бойко, — поморщился Павел. — Он, как нарочно, запрещает мне то, что наиболее привлекательно.
— Но… Его опытность… Его известность…
— А что мне до того?! Известность… Соевая колбаса более известна, чем Бойко, однако никто еще не выдвинул ее кандидатуру в Совет ста!
— У тебя разыгрался аппетит, поэтому ты зол! — улыбнулась Майя. — Давайте лучше обедать!
Глава третья
Был час, когда над городом очистилось небо. Аэроптеры исчезли, как будто их разметало ураганом. И только на головокружительной высоте мчались голубыми призрачными сигарами далекие дирижабли, и смутный гул моторов глухо перекатывался в ослепительной синеве.
Затихли кольца административного центра, научных учреждений и аудиторий, исчезло движение в жилых районах, пусто стало в радиальных улицах-бульварах и кольцевых парках. Грохоча на мостах, проносились изредка пневматические поезда, как бы спеша догнать пролетевшие раньше передовые колонны.
Население города переселилось в этот час в сектор коммунального питания.
Там, где цепь искусственных озер замыкает кольцо городской черты, гремела музыка. Нестройный шум, крики, говор и смех, мешаясь с музыкой, летели над голубыми искрящимися под солнцем озерами. По берегам сквозь зелень густой листвы глядели в воду открытые веранды ресторанов, и белые скатерти столов отражались в синеве озер. Берега кишели народом. Доносился стук ножей, звон стаканов, взрывы хохота.