Новый путь (СИ)
Николай Григорьевич обычно гулял по главной аллее, под сенью громадных, оплывших ливанских кедров или высоченных гималайских елей, а после забирался на малолюдные террасы, кружа вокруг прудов…
Мои губы дернулись в подобии улыбки. Забываясь порой, я всерьез думал о «разработке» Брежнева, Суслова и прочих небожителей. А воротясь в реал, с удовольствием стегал себя ехидцей, ядом брызгался. Куснул слона комарик!
Но ведь даже мелкое, гадостно зудящее насекомое способно занести опасный вирус — и свалить серого гиганта. А я трудолюбиво разрабатывал давние, полузабытые желания кремлевских старцев, их трепетно лелеемые, никому не высказанные мечты.
Михаил Андреевич с юных лет грезил о славе отнюдь не хранителя идей Маркса и Ленина. Он метил в мозговитые продолжатели, чьи труды, как ступени лестницы, выведут бедующее человечество к Миру Справедливости. Войны, хвори, будни… Год за годом мечта откладывалась «на потом», светясь, как проблесковый маячок: «Я здесь! Ты помнишь? Ты ждешь?» Дождалась…
А Леонид Ильич еще лет десять назад совсем иным был — донжуанистым, веселым, зубастым. На скрозь простреливаемом пятачке «Малой земли» он не грелся в блиндаже, а сорок раз подряд лазал в окопы, чтобы — поближе к бойцам. На Байконуре нырял в убийственное гептиловое облако, когда ракета рванула прямо на стартовом столе, раскидав обгорелые трупы космодромной команды. Спускался в урановую шахту, работал по восемнадцать часов — и хотел, всегда хотел, чтобы слова из гимна о «великом, могучем Советском Союзе» стали незыблемой реальностью, ощутимой каждым. Брежнев — не Суслов, на теорию он не согласен, ему практику подавай! И чтоб не первым числиться, а единственным. Вождем. Отцом народов. Великим кормчим.
Я встрепенулся. Кажется, Егорычев! В синем спортивном костюме, смахивая издали на Тиныча, Чрезвычайный и Полномочный в королевстве датском вышагивал, рукою водя по светло-зеленым иголкам молоденьких пиний. Остановился у озерка, поглядел на закормленных красных рыбин, и подался к вычурной беседке-ротонде, цеплявшейся за край обрыва.
Я вобрал легкими густой воздух, медленно выдохнул. Мой выход.
Скрываясь за зеленым глянцем магнолий, подобрался к «объекту». Нас с ним разделяла изящная деревянная решетка, густо заплетенная виноградом. Стоило мне замереть среди крученых лоз, и я пропадал из виду. Как в детской головоломке «Найди зайчика».
В последний момент меня посетило острое желание бросить все и уйти — сомнения в пользе аппаратных игрищ переросли максимум. Выждав минутку, пока не осядет всколыхнувшаяся в душе муть, я задавил позывы слабости. «Точка — и ша!», как говорит Дюха. И тут же, не давая малодушию опамятоваться, вступил в контакт:
— Добрый вечер, Николай Григорьевич, — в моем голосе звучали деланные гнусавость и сиплость.
Егорычев обернулся с видимым неудовольствием, приглядываясь, кто это там портит ему чудный вечерок.
— Здравствуйте… э-э… молодой человек, — церемонно ответил он. — Что за маскарад, позвольте спросить?
— Не обращайте внимания. Так надо, — зажурчал я. — Я не псих и не провокатор, просто…
— Послушайте! — возвысил голос посол, выпрямляясь.
— А если я скажу, что хочу помочь вам вернуться в ЦК КПСС?
Похоже, опальный Егорычев растерялся. Облизнул пересохшие губы.
— Н-не понимаю, — пробормотал он немного нервно.
— Вы стали неугодны после той речи на пленуме, помните? — развил я наступление. — За филиппики в адрес «непотопляемого» министра обороны и прочих «стратегов». Вы тогда устроили разнос Гречко за бездарное участие в арабо-израильской войне, за дорогую и неэффективную ПВО…
— Откуда вам это известно? — резко прервал меня экс-секретарь. — Доклад шел в закрытом порядке!
— Я слишком много знаю, — мои губы скривились в усмешке. Краем глаза поймав движение на тропинке ярусом ниже, занервничал — и заторопился: — У меня для вас компрометирующие материалы и на Гречко, и на Устинова, и на Гришина. Отпуск ваш заканчивается, не так ли? Когда в Москву?
— П-послезавтра…
— Отлично! Получите, — вытащив из-за пазухи пухлый пакет, я просунул его в щель под резной решеткой. — Там отмечено, кому и что можно доверить, какую конкретно часть «черного досье». То есть, вам даже интриговать особо не придется — заинтересованные лица сами начнут аппаратные подвижки и рокировки, задействуют связи, создадут нужное для вас общественное мнение. Вам останется главное — направлять ход событий. А начать корректировку следует уже на этой неделе. Строго-обязательно съездите в пятницу в Завидово, поговорите с Брежневым после охоты. Покажете генсеку все, что я вам передал, и прямо заявите: хочу, мол, вернуться к партийной работе в ЦК! Похоже, Леонид Ильич набирает себе новую команду — и не из слабачков-подлиз, сплошь из тяжеловесов. А этот пакет, — я придал голосу значительность, — может стать для вас пропуском в Политбюро. Гарантий не дам, но, если уж подвернулся шанс, грех им не воспользоваться!
Егорычев смотрел на меня, почти не мигая, серьезно и хмуро.
— Почему я должен вам верить? — сухо спросил он. Линзы очков блеснули закатным заревом. — И кто вы вообще?
— Лучше мной не интересоваться, — хмыкнул я невесело, — а то, боюсь, заинтересуются вами. Все сведения, предоставленные здесь, точны до последней запятой. Можете, конечно, проверить их по своим каналам, но будьте крайне осторожны. Ну-у… ладно, мне пора.
— А если я поинтересуюсь, кто за вами стоит? — тон опального секретаря приобрел легкую агрессию.
— А их много, — усмехнулся я. — Весь советский народ. Ну, почти весь, коли по правде. Да, вот еще что… Возможно, мне не стоит об этом говорить, но… Короче. Где-то через год, в конце февраля семьдесят седьмого, в гостинице «Россия» вспыхнет страшный пожар. Как бы цинично это не звучало, но для вас, Николай Григорьевич, беда станет прекрасной возможностью окончательно убрать Гришина, ведь именно по его настоянию «Русский Хилтон» сдали с недоделками. Постарайтесь спасти людей и… предупредите Андропова — весьма вероятен поджог, даже теракт.
— Да с чего вы… — выдавил ошарашенный Егорычев.
— Всё! Удачи! — Уловив движение на аллее, я отшагнул в заросли.
Непонятная суета напрягала, улавливаясь чуть ли не кожей — шастали пятнистые тени, прыгали лучи фонариков, невнятно долдонили рации. Облава?
Выбежав на «лечебную тропу», я чуть было не налетел на плотного верзилу в камуфляже. Он сжимал волосатой лапой изящную коробочку «Тюльпана», шипевшего помехами.
Неуклюжий с виду, верзила явил бесподобную прыть — упав на корточки, крутанулся, махнул ногой, «скашивая» меня. Я подпрыгнул, сгибая колени, но бить резвого стража не стал — отскочил, да и рванул на сверхскорости по дорожке, только камушки брызнули. Реакция у верзилы была неплоха, он уловил промельк размытой тени, и крикнул мне вдогонку:
— Сто-о-ой…
Слабевший голос охранника упадал в низкие частоты, до хтонического зыка, пока воздух, бивший мне в лицо, не «выключил звук».
«Странно, скорость упала!» — махнуло в голове удивлением. Раньше я вообще бы никого не услыхал…
Солнце село, в парке зажглись фонари, раздвигая сумрак, растаскивая темень по закоулкам. Неясная фигура метнулась наперехват, и я резко затормозил, чтобы не снести служивого. Присев, тот развел руки, но у меня не было желания испытать силу его объятий. Нырнув в прогал между нумидийских сосен, я запетлял, выскакивая на пустынную аллею.
Нет, мне не сюда. Увернувшись от прысков фонтана, ускорился и перемахнул парковую ограду, едва не закувыркавшись по склону, поросшему фисташкой.
Выдохнул я внизу, на обочине серой ленты асфальта. Стояла бесподобная тишина. Лишь изредка, отвечая порывам ветра и нагоняя тревогу, шуршала листва, а с моря докатывался шелковый шелест прибоя. На подрагивавших ногах я зашагал по дороге вниз, успокаивая бухавшее сердце. Воспользовавшись упадком сил, вновь стали заедать сомнения.
Стоило ли вообще рисковать со сливом, подвергать опасности и себя, и Егорычева? Пойдет ли он ва-банк? Там, в «прекрасном далеко» две тысячи восемнадцатого, мы с Леночкой сильно гордились, что верно выстроили психологические профили Николая Григорьевича, Геннадия Ивановича, Григория Васильевича… Вот только реальная жизнь не вмещается в прокрустово ложе нашего черно-белого понимания. Всяко быват…